Специфическая духовнось Саратовской губернии - Михаил Зарезин

Нечто, типологически сходное с воинствующим царбожеством благообразно-уркаганистого Сергия Романова приключалось и в той России, которую мы с Говорухиным так неожиданно потеряли. Но тогда оно бывало и покруче, ибо был жив сам царебог, незабвенный наш Николай Кровавый.

Я опустил те части отрывка из воспоминаний, которые не касаются борьбы губернатора с духовными особами. Но, тем не менее, текст увесистый. Однако, от души рекомендую к прочтению. Во все времена роман власти с церковью был похож на танго на минном поле.

Смачный пересказ автором воспоминаний проповеди иеромонаха Илиодора для затравки:

Вчера онъ говорилъ проповѣдь, въ которой сообщалъ, что Государь находится въ рукахъ жидомасоновъ - министровъ, изъ которыхъ самый опасный самъ Столыпинъ, что министровъ слѣдуетъ драть розгами, а Столыпина обязательно по средамъ и пятницамъ, чтобы онъ помнилъ постные дни и чтобы выбить изъ него масонскій духъ.

Архив русской революции. Т. 16. — 1925

Моя борьба с епископом Гермогеном и Илиодором.

Изъ воспоминаній сенатора П. П. Стремоухова*).

<...>

Пётр Петрович Стремоухов

*) Настоящій отрывокъ извлеченъ изъ обширныхъ и имѣющихъ значительный интересъ мемуаровъ сенатора П. П. Сгремоухова, въ которыхъ онъ излагаетъ свои воспоминания о восиитаніи его въ Пажескомъ Корпусѣ, о службѣ въ Л.-Гв. Егерскомъ полку, чиновникомъ особыхъ порученій при Варшавскомъ Генералъ - Губернаторѣ (I. В. Гурко, гр. П. А. Шуваловѣ и св. кн. А. К. Имеретинскомъ), затѣмъ въ качествѣ Калишскаго вице - губернатора, Сувалкскаго Губернатора (во время революцін 1005 г.) — Саратовскаго (его борьба съ ел. Гермотеномъ и Иліодоромъ и два года неурожая), Костромского (во время торжествъ 300-лѣтія дома Романовыхъ), Варшавскаго — во время войны; засимъ — Директора Департамента Общихъ Дѣлъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ (1916 годъ), и, наконецъ, весьма кратковременно — Сенатора. Послѣ сего, въ запискахъ П. П. описывается пребываніѳ его подъ властью большевиковъ на Кавказѣ въ 1918 году, я, наконецъ, служба его въ учрежденіяхъ «Вооруженншхъ Силъ на Югѣ Россіи», сначала въ качествѣ помощника начальника Минераловодскаго Района, а pатѣмъ помощника Главноначальствующаго Сѣвернымъ Кавказомъ, генерала Эрдели. (Гражданское устройство края, катастрофа, эвакуадія черезъ Грузію)

<...>

По пути въ Петербурга я думалъ: какъ это странно — полгода тому назадъ Столыпинъ не находилъ возможнымъ дать мнѣ незначительную Новгородскую губернію, а теперь предлагаетъ мнѣ едва ли не самую трудную, огромную Саратовскую губернію, къ тому же еще осложненную скандальными выходками іеромонаха Иліодора и поддерживающего его епископа Гермогена. Тогда мнѣ говорили, что министръ не находитъ возможнымъ назначать во внутреннія губерніи Имперіи губернаторами лицъ, не знакомыхъ съ земскимъ дѣломъ. . . съ того времени это дѣло не стало мнѣ болѣе извѣстнымъ. . .

Долженъ объяснить, что пріѣзжимъ губернаторамъ не такъ легко было добраться до министра. Для этого надо было заявиться въ его канцеляріи и ждать аудіенціи не менѣе недѣли.

Пріѣхавъ въ Петербурга, я позвонилъ по телефону къ директору департамента общихъ дѣлъ, А. А. Арбузову.

— «Министръ ждетъ васъ съ нетерпѣніемъ, — отвѣтилъ Арбузовъ, — и приметъ васъ во всякое время».

Вотъ оно, — подумалъ я, — какъ принимаютъ людей, когда въ нихъ нуждаются; это надо учесть.

Въ 2 часа я былъ у министра.

Столыпинъ принялъ меня очаровательно, и вотъ какой разговоръ произошелъ между нами.

— Ну, что, вы согласны.

— Объ этомъ надо потолковать. Я знаю, что С. С. Татищевъ былъ вынужденъ оставить губернію изъ - за невыносимой обстановки, созданной ему Гермогеномъ и Иліодоромъ. Я полагаю, что меня ожидаетъ то же самое.

— Ваше положеніе будетъ легче. Иліодоръ сосланъ во Флорищеву пустынь, Владимірской губерніи, ну, а безъ него, Гермогенъ не такъ страшенъ.

<...>

Отъ министра я поѣхалъ къ Арбузову,

Боже, какая разница въ пріемѣ маленькаго сувалкскаго губернатора и предполагаемаго саратовскаго.

— Вы согласились?

— Я tще думаю, и завтра дамъ окончательный отвѣтъ министру.

— О чемъ тамъ думать? Столыпинъ предлагаетъ Вамъ губернію, изъ которой былъ непосредственно назначенъ министромъ, вѣдь это, такъ сказать, лейбъ - губернія, вѣдь въ министерствѣ уже на васъ «ставятъ».

— Я до сихъ поръ пробовалъ себя лишь на гладкой скачкѣ, ну, а теперь мнѣ предлагаютъ скачку съ препятствіями, на которой каменною стѣнкою Гермогенъ, а ирландскимъ банкетомъ Иліодоръ, тутъ не долго и шею себѣ сломать.

— Qui ne risque rien, ne gagne rien . . . [Кто ничем не рискует, ничего не выигрывает] Смотрите, еще буду къ Вамъ съ докладомъ ѣздить.

— Или спишете съ круга!

6-го, я поѣхалъ во дворецъ и далъ Столыпину свое согласіе. Министру это доставило, поводимому, большое удовольствіе, и онъ, улыбаясь, мнѣ сказалъ: «Я уже до ложи лъ Государю о Вашемъ согласіи».

— Пожалуйста, — прибавилъ онъ, — кончайте скорѣе ваши сувалкскія дѣла и пріѣзжайте опять въ Петербургъ, тогда и переговоримъ о дѣлахъ губерніи.

<...>

Въ Петербургѣ я пробылъ всего только еще одинъ день и успѣлъ посѣтить лишь своего отца, состоявшего тогда членомъ Государственнаго Совѣта отъ земства Тульской губерніи, шурина моего, Салтыкова.

<...> Салтыковъ же сообщилъ мнѣ довольно пикантную исторію.

Будущій митрополитъ Питиримъ состоялъ въ то время тульскимъ епархіальнымъ архіереемъ и былъ съ Салтыковымъ, какъ съ губернскимъ предводителемъ дворянства, въ хорошихъ отношеніяхъ. Однажды, въ дружеской бесѣдѣ у него сорвалось признаніе, что саратовскій епископъ Гермогенъ — сколецъ, и что этимъ обстоятельствомъ можно объяснить нѣкоторыя странности его характера. Въ молодости, не будучи въ состояніи справиться со своими плотскими страстями, Гермогенъ самъ совершилъ надъ собою операцію оскопленія. Не знаю, насколько эти свѣдѣнія были вѣрны, во всякомъ случаѣ, во внѣшности Гермогена не было ничего скопческаго: у него была борода, правда не особенно пышная, усы, и голосъ у него былъ совершенно нормальный. Вообще Питиримъ въ бесѣдѣ съ Салтыковымъ относился къ Гермогену довольно отрицательно.

Сщмч. Ермоген (Долганёв)

24-го января состоялся Высочайшій указъ о назначеніи меня саратовскимъ губернаторомъ, и я вновь пріѣхалъ въ столицу около 23 февраля.

Еще находясь въ Сувалкахъ, я получилъ отъ Гермогена телеграмму, приблизительно слѣдующаго содержанія:

«Привѣтствую въ Вашемъ ПревосходительствЬ назначеніе къ намъ, въ Саратовъ, русскаго человѣка. Да ниспошлетъ Господь благословеніе свое на ваши труды въ борьбѣ съ крамолою и жидами».

Слава Богу, подумалъ я, что послѣ двухлѣтней войны съ губернаторомъ, изъ которой епископъ вышелъ побѣдителемъ, такъ какъ графъ Татищевъ ушелъ съ поля сраженія, онъ все же ищетъ сближенія со мною. Избытокъ темперамента, вложенный въ последнее слово телеграммы, впрочемъ, меня нѣсколько смутилъ.

Я, конечно, отвѣтилъ Гермогену, что надѣюсь на совмѣстную дружную работу и на его святыя молитвы.

<...>

Однако, этимъ не ограничились мои затрудненія. Я получилъ цѣлый рядъ писемъ отъ управлявшаго Саратовской губерніею, вице-губернатора П. М. Боярскаго, въ которыхъ онъ жаловался мнѣ на два реприманда, полученныхъ имъ отъ министра. Первый касался его образа дѣйствій относительно Гермогена; въ этомъ образѣ дѣйствій Столыпинъ усмотрѣлъ отстутствіе формъ внѣшняго уваженія, которыя должны были быть проявлены относительно высшаго духовнаго лица <...>. Боярскій очень обидѣлся на Столыпина и, приложивъ къ одному изъ писемъ прошеніе объ отставкѣ, просилъ меня передать его Столыпину, въ свою очередь, тоже поставивъ вопросъ о довѣріи.

<...>

Владимир Карлович Саблер

Въ ожиданіи пріема у Столыпина, я посѣтилъ другихъ министровъ. Болѣе другихъ меня интересовалъ оберъ - прокуроръ Святѣйшаго Синода, В. К. Саблеръ. Относительно Иліодора Саблеръ завѣрилъ меня, что онъ прочно засаженъ во Флорищеву пустынь и что Гермогенъ безъ Иліодора не будетъ причинять мнѣ особенныхъ хлопотъ. В. К. просилъ меня держать его въ курсѣ всѣхъ возможныхъ недоразумѣній съ владыкою путемъ частныхъ писемъ, и обѣщалъ мнѣ всякое содѣйствіе въ случаѣ, если бы, противъ чаянія, у меня все - таки возникли столкновенія съ строптивымъ святителемъ. Саблеръ находилъ, что мой предмѣстникъ, гр. Татищевъ, сразу сталъ съ епископомъ и Иліодоромъ на слишкомъ оффиціальную и холодную почву, и что съ ними болѣе мягкими пріемами, пожалуй, можно было бы поладить.

Посѣтилъ я такъ же, по совѣту Салтыкова, епископа Питирима. Мнѣ было бы полезно, по тактическимъ соображеніямъ, выслушать, хотя бы отъ одного изъ святителей, отрицательное мнѣніе о Гермогенѣ. Впослѣдствіи, въ случаѣ столкновенія съ послѣднимъ, мнѣ удобно было бы опереться на авторитетное мнѣніе. Однако, Питиримъ оказался не глупѣе меня. Когда я его посѣтилъ и сталъ его разспрашивать о Гермогенѣ, то рѣшительно ничего не могъ отъ него добиться.

<...>

Дня черезъ три я былъ принятъ Государемъ.

— Съ Крайняго Запада на Востокъ, — съ такими словами встрѣтилъ меня Государь.

— Да, Ваше Величество, — сказалъ я, — не ожіидалъ я этого и, правду сказать, побаиваюсь.

— Чего?

— Прослуживъ восемнадцать лѣтъ въ Привислинскомъ Краѣ, я не знакомь ни съ дворянствомъ, ни съ земскимъ дѣломъ, да не знаю и вообще чисто русской жизни.

— Я совершенно увѣренъ въ Васъ, вы справитесь.

— Очень благодарю Ваше Величество за доброе обо мнѣ мнѣніе, но я самъ въ себѣ далеко не увѣренъ и заранѣе прошу снисхожденія, если не оправдаю возложенныхъ на меня ожиданій, къ тому - же еще и Иліодоръ...

— Да уже его нѣтъ, онъ сосланъ въ дальній монастырь.

— На долго - ли, Ваше Величество? Царево сердце милостиво, будетъ очень просить, Вы его простите.

— Нѣтъ, больше не прощу, будьте спокойны.

— А Гермогенъ? Ваше Величество.

— Это другое дѣло, безъ Иліодора онъ будетъ смирнѣе, но Васъ я тоже прошу быть помягче и всячески щадить въ немъ его высокій духовный санъ; если онъ въ чемъ - нибудь и погрѣшитъ, то это падаетъ на него, но совершенно недопустима какая - то драка между губернаторомъ и архіереемъ, на общую потѣху всѣхъ враговъ порядка.

— Разумѣется, Ваше Величество.

— Ну такъ, вотъ я на Васъ и разсчитываю, а теперь желаю Вамъ успѣха, — сказалъ Государь, протягивая мнѣ руку.

На этомъ аудіенція и закончилась.

На слѣдующій день я поѣхалъ къ Курлову, занимавшему тогда должность товарища министра внутреннихъ дѣлъ, завѣдывающаго полиціей.

Слова министра и оберъ - прокурора и обѣщаніе Государя успокоили меня въ томъ отношеніи, что Иліодоръ прощенъ не будетъ и легально въ

Саратовъ не вернется, но я опасался его побѣга изъ Флорищевой Пустыни и по этому предмету хотѣлъ переговорить съ Курловымъ. Допуская возможность побѣга, я хотѣлъ просить Курлова, чтобы полицейскій приставъ, на котораго было возложено окарауливаніе Иліодора въ такомъ случаѣ непосредственно телеграфировалъ мнѣ въ Саратовъ, дабы я могъ своевременно принять соотвѣтствующія мѣры. Въ порядкѣ - же службы приставъ долженъ былъ телеграфировать исправнику, исправникъ владимірскому губернатору, a послѣдній могъ и не догадаться извѣстить меня, а потому телеграфировалъ - бы въ Летербургъ. При такихъ условіяхъ, полученныя мною свѣдѣнія были бы слишкомъ запоздалыми.

Курловъ іпринялъ меня съ большою важностью, развалясь въ креслѣ и пыхтя огромною сигарою. Между нами произошелъ слѣдующій краткій разговоръ:

— Я пришелъ просить, Ваше Превосходительство, въ случаѣ побѣга Иліодора. . .

— Иліодоръ крѣпко засаженъ и убѣжать не можетъ.

— Охотно вѣрю, тѣмъ не менѣе, если-бы онъ бѣжалъ, то я прош у...

— Повторяю Вамъ, онъ не убѣжитъ . . .

— Но если онъ убѣжитъ...

— Если товарищъ министра, завѣдывающій полиціею, говорить Вашему Превосходительству, что Иліодоръ не убѣжитъ, то онъ не убѣжитъ.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ съ Вами больше говорить не о чемъ, имѣю честь кланяться.

<...>

Обѣжавъ губернаторскій домъ, и поговоривъ о самыхъ срочныхъ дѣлахъ съ Боярскимъ, которому я объяснилъ противорѣчіе моихъ словъ относительно ухода Столыпина, сказанныхъ ему и городской депутаціи, и успокоивъ его въ смыслѣ отношенія къ нему министра, я считалъ, что поступилъ въ его дѣлѣ правильно, удержавъ его, во - первыхъ, отъ шага, о которомъ онъ несомнѣнно впослѣдствіи бы пожалѣлъ, и, во - вторыхъ, сохранивъ для службы этого вполнѣ полезнаго человѣка *).

Затѣмъ поѣхалъ съ визитомъ къ епископу Гермогену.

Когда я спускался по лѣстницѣ, швейцаръ подалъ мнѣ длиннѣйшую шифрованную телеграмму, подписанную Курловымъ. Я послалъ ее для расшифрованія правителю канцеляріи, а самъ поѣхалъ къ Гермогену.

Владыка былъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, небольшого роста, съ довольно рѣдкою, сѣдѣющей бородкою, нервный и не обладающій свойственной или, вѣрнѣе, выработанной владыками, величавостью. Черные, острые глаза его

____________________

*) Передъ Февральской реводюціей П. М. Боярскій былъ губернаторомъ, въ Казани, гдѣ пользовался общимъ расположеніемъ.

все время бѣгали по сторонамъ и оставляли непріятное впечатлѣніе. Въ общемъ, во внешности его было что-то еврейское, я не хочу этимъ сказать библейское. . .

<...>

Когда я вернулся домой, то не прошло и пяти минутъ, какъ пріѣхалъ Гермогенъ съ отвѣтнымъ визитомъ, пожелавшій познакомиться и съ моею женою.

Сергей Труфанов (Иеромонах Илиодор). После расстрижения 17.01.1913 г., Мариинская ст.

Провожая епископа въ прихожей, я наткнулся на правителя канцеляріи Шульца, подавшаго мнѣ расшифрованную депешу:

По отъѣздѣ епископа, я ее прочелъ.

Вотъ, что она вкратцѣ сообщала:

«8-го числа іеромонахъ Иліодоръ бѣжалъ изъ Флорищевой пустыни. По всей вѣроятности, онъ направляется въ Царицынъ. Благоволите принять мѣры къ недопущенію его въ городъ и выѣхать лично на мѣсто для устраненія возможныхъ недоразумѣній. За министра внутреннихъ дѣлъ, генералълейтенантъ Курловъ».

Вотъ тебѣ разъ!

Вспомнились мнѣ его слова: «Когда товарищъ министра, завѣдывающій полиціею, говорить Вашему Превосходительству, что Иліодоръ не убѣжитъ, то онъ не убѣжитъ!».

Всѣ мои предположенія и надежды рухнули разомъ. Вѣдь я и бралъ - то Саратовскую губернію только въ виду отсутствія Иліодора, при его - же наличности я на это ни за что - бы не пошелъ.

Каково мнѣ было, не зная никого и ничего, не вступивъ даже, какъ слѣдуетъ, въ должность, сразу скакать въ Царицынъ, гдѣ неизвѣстно, что меня и ожидало.

Выѣхать въ тотъ - же день я не могъ. Еще по распоряженію моему изъ Петербурга на 12 число былъ мною назначенъ пріемъ всѣхъ должностныхъ лицъ губерніи. Въ числѣ представлявшихся долженъ былъ быть и весь окружный судъ; мнѣ сказалъ вице - губернаторъ, что прибыли ближайшіе уѣздные предводители дворянства и председатели управъ. Человѣкъ вообще могло набраться около полутораста, и пренебречь ими изъ - за какого - то Иліодора я нашелъ невозможнымъ. Къ тому - же торопиться въ Царицынъ не было основаній: если Иліодоръ уже 8 -г о числа бѣжалъ изъ Флорищевой пустыни, то 11 числа онъ долженъ былъ уже быть гдѣ - нибудь между Ртищевымъ и Царицынымъ и опередить его у меня не было бы ни малѣйшей возможности. Поэтому я могъ только передать телеграмму Курлова царицынскимъ полиціймейстеру и исправнику, а такъ - же начальникамъ жандармскихъ управленій ж. д. для соотвѣтствующихъ распоряженій.

Однако, тревогамъ этого дня не суждено было окончиться. Вечеромъ пріѣхалъ полиціймейстеръ и доложилъ, что только что убитъ семинаристомъ ректоръ духовной семинаріи, архимандритъ X. (имя я его забылъ).

Алексей Иванович Целебровский, инспектор (а не ректор) Саратовской духовной семинарии. После всенощной 12 марта 1911 года в Духовной семинарии уволенный семинарист Князевский ударом финского ножа убил инспектора семинарии Целебровского

Вотъ они, прелести Саратовской губерніи, начинаются! — подумалъ я и невольно пожалѣлъ о своихъ, тихихъ, милыхъ Сувалкахъ.

Пришлось ѣхать въ семинарію . . . Окровавленный лежалъ несчастный убитый архимандритъ, какъ говорили мнѣ, прекрасный человѣкъ.

<...>

После пріема представляющихся, я вновь поѣхалъ къ Гермогену, чтобы переговорить съ нимъ о бегстве Иліодора и о тѣхъ мѣрахъ, которыя следовало бы предпринять на случай его прибытія въ Царицынъ.

Чувствовалось, что владыка уже зналъ о бѣгствѣ іеромонаха и его планахъ, но скрывалъ это довольно удачно.

Во время моего посѣщенія владыки, правитель канцеляріи привезъ мне только что полученную телеграмму отъ царицынскаго полиціймейстера, извѣщавшаго, что Иліодоръ уже находится на Французскомъ заводе близъ Царицына и что мѣры къ недопущенію его въ городъ, а въ особенности въ монастырь, приняты.

Я подѣлился съ Гермогеномъ полученными свѣдѣніями, и онъ сообщилъ мнѣ, что тоже поѣдетъ въ Царицынъ. Тогда я сталъ уговаривать его ѣхать вмѣстѣ съ мною и совместными усиліями убедить іеромонаха добровольно вернуться на место ссылки. Владыка обещалъ мне всякое свое содействіе, объяснивъ, что именно съ этою целью и собирается въ Царицынъ, но ехать со мною отказался, говоря, что вліяніе его будетъ сильнее, если онъ будетъ действовать самостоятельно, а не подъ видимымъ давленіемъ светской вла-

cти. Ни мои просьбы, ни перспектива ѣхать въ удобномъ директорскомъ вагонѣ не разубѣдили Гермогена.

Съ собою я захватилъ правителя канцеляріи Ш. и начальника губернскаго жандармскаго управленія, полковника Семигановскаго. Оба были мнѣ крайне нужны, какъ змавшіе всю предшествующую исторію Гермогена и Иліодора.

На этихъ двухъ лицахъ я остановлю на нѣсколько минутъ вниманіе читателя.

Ш. происходилъ изъ мѣстныхъ нѣмцевъ - колонистовъ и получилъ университетское образованіе. Онъ состоялъ уже помощникомъ правителя канцеляріи въ бытность губернаторомъ Столыпина и правителемъ канцеляріи при Татищевѣ. Зналъ онъ дѣло превосходно, работоспособности былъ изумительной . . . но былъ совершенно равнодушенъ къ дѣлу. Насколько мой сувалкскій Хвалько клалъ душу свою въ работу и любилъ губернатора (не меня лично, а именно губернатора), настолько въ Ш. я чувствовалъ не только равнодушіе, но даже и нѣкоторое недоброжелательство. На все онъ говорилъ «слушаюсь», и выполнялъ всякую работу быстро и превосходно, но мнѣ казалось, что если - бы я приказалъ ему «написать величайшую глупость, за которую меня - бы выгнали со службы, то онъ сдѣлалъ - бы это съ особеннымъ удовольствіемъ и представилъ - бы мнѣ къ подписи на веленевой бумагѣ.

Мнѣ кажется, что такое характерное отношеніе къ губернатору этихъ двухъ правителей канцеляріи объяснялось слѣдующимъ. Какъ Хвалько, такъ и Ш. по происхожденію своему принадлежали къ податнымъ сословіямъ. Окончившій образованіе въ уѣздномъ училишѣ, Хвалько, дослужившись до должности правителя канцеляріи, считалъ себя на верху возможныхъ для него достиженій, былъ доволенъ своей судьбою и безо всякаго завистливаго чувства обслуживалъ своего начальника. Напротивъ того, Ш., получившій высшее образование, былъ неудовлетворенъ въ своемъ честолюбіи и относился ко мнѣ съ чувствомъ пролетарія къ своему хозяину. «Почему ты, а не я! Вѣдь я - же образованнѣе, а, значитъ, и умнѣе тебя».

Какъ бы то ни было, въ теченіе двухъ лѣтъ, я все время чувствовалъ около себя недоброжелателя, но не считалъ себя въ правѣ его отпустить, такъ какъ работалъ онъ безукоризненно.

Полковникъ Семигановскій былъ наилучшимъ изъ жандармскихъ офицеровъ, встрѣченныхъ на моемъ жизненномъ пути. Онъ былъ всегда уравновѣшенъ, тактиченъ, не мѣшался въ сферу, ему не присущую, и, занимая должность начальника районнаго охраннаго отдѣленія, былъ весьма освѣдомленъ въ партійной революціонной работѣ не только въ Саратовской, но и окружающихъ ее губерніяхъ.

До Царицына мнѣ пришлось ѣхать около трехъ дней, проѣхавъ по ж. д. черезъ части Тамбовской и Воронежской губерній и Области Войска Донского.

Долженъ здѣсь представить читателю маленькіе кроки моего будущаго театра военныхъ дѣйствій въ борьбѣ съ Иліодоромъ.

Въ самомъ городѣ Иліодоръ выстроилъ себѣ огромный монастырь, окруженный хозяйственными постройками на подобіе сплошной стѣны. Церковь и монастырскія постройки были самой грубой, если можно такъ выразиться, бутафорской работы.

Основанный Илиодором Свято-Духов монастырь

Верстахъ въ пяти за городомъ стоялъ, такъ называемый, Французскій заводъ, производивши крупныя металлургическія работы. (Впослѣдствіи онъ былъ пріобрѣтенъ извѣстнымъ Виккерсомъ и обращенъ въ пушечный). Заводъ этотъ представлялъ цѣлый городокъ съ пятью, шестью тысячами жителей, изъ которыхъ большая часть, а въ особенности женщины, были ярыми поклонниками Иліодора.

Подъѣзжая къ Царицыну, мы получили свѣдѣнія, что Иліодоръ на одной изъ промежуточныхъ станцій былъ опознанъ и предъявленъ начальнику жандармскаго отдѣленія ж. д. Не знаю, какими именно пріемами, Иліодоръ уговорилъ этого офицера, но фактъ, что, несмотря на мое запрещеніе, іеромонахъ былъ пропущенъ далѣе. (Впослѣдствіи этотъ жандармскій офицеръ былъ куда - то переведенъ, a вскорѣ послѣ того получилъ и повышеніе по службѣ). . .

Когда мы пріѣхали въ Царицынъ, то полиціймейстеръ доложилъ мнѣ, что Иліодоръ съ французскаго завода ушелъ и, несмотря на всѣ принятыя мѣры, уже водворился въ монастырѣ, куда онъ проникъ въ женскомъ платьѣ, и собралъ толпу въ нисколько тысячъ человѣкъ. Вчера онъ говорилъ проповѣдь, въ которой сообщалъ, что Государь находится въ рукахъ жидомасоновъ - министровъ, изъ которыхъ самый опасный самъ Столыпинъ, что министровъ слѣдуетъ драть розгами, а Столыпина обязательно по средамъ и пятницамъ, чтобы онъ помнилъ постные дни и чтобы выбить изъ него масонскій духъ.

Кромѣ приведенной ранѣе телеграммы Курлова, я не имѣлъ никакихъ указаній, но мнѣ казалось, что ранѣе всего надо было потребовать отъ Иліодора немедленнаго возвращенія въ мѣсто ссылки и въ случаѣ неповиновенія арестовать.

Я послалъ полиціймейстера въ монастырь и приказалъ ИлІодору немедленно ко мнѣ явиться.

Вскорѣ полиціймейстеръ, Василевскій, вернулся и доложилъ, что Иліодоръ просилъ мнѣ передать, что онъ не подумаетъ ко мнѣ являться, а что, если я интересуюсь его видѣть, то я могу и самъ пожаловать къ нему въ монастырь. Это была уже прямая дерзость и на нее слѣдовало соотвѣтственно реагировать.

Въ тотъ - же день, за наступленіемъ поздняго времени, ничего уже предпринять было невозможно.

На слѣдующій день приставъ съ нарядомъ стражниковъ вошелъ въ монастырскую ограду. Иліодора въ кельѣ не оказалось. Онъ служилъ молебенъ и находился въ алтарѣ. Приставъ, конечно, въ алтарь войти не рѣшился, но со стражниками остался въ церкви, ничего не предпринимая и выжидая болѣе благопріятной обстановки для ареста.

Иліодоръ, стоя на амвонѣ, съ возможностью ежеминутно уйти въ алтарь, произнесъ громовую проповѣдь противъ царскихъ опричниковъ, дерзнувшихъ кощунственно своимъ присутствіемъ нарушить святость монастыря и церкви, и заявилъ, что отнынѣ онъ изъ алтаря выходить не будетъ и перестанетъ принимать пищу и питье, пока гоненія противъ него не прекратятся.

Многочисленная толпа слушала проповѣдь, поддакивая Иліодору въ самыхъ патетическихъ мѣстахъ, женщины плакали'и умоляли «батюшку» не обрекать себя на голодную смерть.

— Нѣтъ, нѣтъ, — говорилъ Иліодоръ, — мнѣ ничего кромѣ смерти не остается.

Когда толпа было доведена уже до состоянія бѣлаго каленія, Иліодоръ сказалъ, что только она, толпа, можетъ спасти его и, тѣмъ самымъ, пріуготовать себе место въ царствіи небесномъ. Надо послать телеграмму Государю и просить оставить его, Иліодора, въ Царицынѣ, а до полученія ответа онъ, все равно, ни пить, ни есть не будетъ. Откуда - то появился листъ бумаги съ заранѣе заготовленнымъ текстомъ телеграммы, который моментально былъ покрытъ сотнями подписей присутствовавшихъ, отсутствовавшихъ и никогда не существовавшихъ поклонниковъ іеромонаха.

— А теперь, — сказалъ Иліодоръ, указывая на стражниковъ, — этихъ фараоновъ изъ дома Божія надо выгнать.

Моментально толпа набросилась на стражниковъ, вырвала у нихъ шашки, сорвала револьверы, а самихъ стражниковъ, сильно помявъ, выбросила за стены монастыря. Особенно неистовствовали женщины.

Телеграмма Государю была отправлена. По произведенному разслѣдованію едва одна десятая часть подписей была действительна, остальныя оказались апокрифическими.

Что мнѣ надо было дѣлать?

Ранее всего, я протелеграфировалъ Столыпину самымъ подробнымъ образомъ о всемъ происшедшемъ въ Царицынѣ, включая и рѣчь Иліодора, находившаго нужнымъ сѣчь министра по средамъ и пятницамъ. Затѣмъ я выяснилъ наличность въ городѣ государственной стражи. Результатъ оказался плачевнымъ: съ такимъ количествомъ стражи отрытою силою взять Иліодора было невозможно. Кроме того, меня тревожилъ вопросъ, можно ли, съ точки зрѣнія закона, произвести арестъ въ алтаре. Приглашенный на совѣщаніе товарищъ прокурора не могъ дать мнѣ положительнаго ответа, но склонялся къ мысли, что это не допустимо; съ житейской точки зрѣнія это казалось и мне несомнѣннымъ *).

Произведенною развѣдкою было установлено, что изъ алтаря былъ прямой ходъ въ келью Иліодора, въ которой онъ преблагополучно и пребывалъ, при малѣйше подозрительныхъ признакахъ, переходя въ алтарь.

Не зная достаточно личныхъ свойствъ мѣстныхъ чиновъ полиціи, я завелъ въ монастыре особыхъ агентовъ, даже принадлежавшихъ къ местной интеллигенціи, которые передавали мне въ точности речи Иліодора. Вскоре изъ сопоставленія этихъ сообщеній и донесеній полиціи я убедился въ полной добросовестности последней.

Находя, при создавшихся условіяхъ, почти невозможнымъ изъятіе Иліодора изъ монастыря, я съ нетерпеніемъ ожидалъ пріезда Гермогена, памятуя его обещаніе, всемерно мне помочь привести къ повиновенію строптиваго монаха.

Наконецъ, дня три спустя после меня, пріехалъ и владыка. Онъ остановился у своего пріятеля, директора реальнаго училища (фамилію его я забылъ), и не повидавшись со мною, прямо проехалъ въ монастырь.

Такое начало не предвещало ничего хорошаго.

__________________

*) При арестѣ всегда можно ожидать сопротивленія, поэтому, понятно, что арестующій долженъ быть вооруженъ. По канонамъ — въ алтарь входить съ оружіемъ запрещено.

Вскорѣ мои агенты доложили мнѣ слѣдующее.

Святитель былъ встрѣченъ Иліодоромъ у вратъ церкви. Они облобызались и затѣмъ прошли въ алтарь, гдѣ пробыли около часа Затѣмъ оба совершили молебствіе, послѣ котораго владыка сказалъ слово, въ которомъ высказалъ жалобы на несправедливое преслѣдованіе достопочтеннаго брата Иліодора правительствомъ, выражалъ радость тому, что іеромонахъ разбилъ оковы своей темницы и теперь находится въ средѣ вѣрующей и любящей его братіи и народа православнаго. Епископъ призывалъ присутствовавшихъ сплотиться около іеромонаха и грудью защищать его отъ возможности какого бы то ни было надъ нимъ насилія.

Вотъ какъ епископъ исполнилъ свое обѣщаніе, данное представителю правительственной власти!

Тѣмъ не менѣе, забравъ свои нервы въ руки, я поѣхалъ къ владыкѣ, и говорилъ съ нимъ, будто бы ничего не знаю о его выступленіи въ монастырѣ.

Гермогенъ принялъ меня съ обычною ласковостью и сказалъ, чтобы я потерпѣлъ, что іеромонаха надо оставить въ покоѣ, а что самое цѣлесообразное ожидать результата ходатайства передъ Царемъ всего народа объ его помилованіи.

Стало уже окончательно ясно, что на архіерея мнѣ разсчитывать болѣе нечего.

Тѣмъ временемъ моя агентура установила, что въ монастырскомъ зданіи собралось болѣе пяти тысячъ человѣкъ, изъ которыхъ многіе имѣли при себѣ оружіе, количество же накопленной мною стражи не превышало ста пятидесяти человѣкъ.

Изъ Петербурга, тѣмъ временемъ, никакихъ извѣстій не приходило. Наконецъ, числа 22-го, совершенно неожиданно для меня, пріѣхалъ, командированный Курловымъ, вице - директоръ департамента, Н. П. Харламовъ.

— Ну, что, — спросилъ я его, — чего они отъ меня хотятъ?

— Право, не знаю, —отвѣтилъ онъ. — Когда я выѣхалъ изъ Петербурга, Ваши телеграммы еще не были получены, а меня командировалъ Курловъ въ помощь Вамъ, въ томъ предположении, что Вамъ, какъ едва вступившему въ должность, будетъ очень трудно.

— Трудно-то, трудно, но при чемъ Вы-то тутъ? Вѣдь всякое рѣшеніе я могу принять только на свою голову, и за все, какъ начальникъ губерніи, буду отвѣчать одинъ, ссылаться же на васъ я не могу.

— Совершенно съ Вами согласенъ, и я самъ, въ сущности, не знаю, для чего я здѣсь.

Долженъ отмѣтить, что несмотря на всю фальшивость нашихъ взаимоотношеній, Харламовъ принялъ правильную ligne de conduite и нисколько мнѣ не мѣшалъ. Это былъ вообще разумный и порядочный человѣкъ.

Во время продолжительныхъ разговоровъ между нами, Харламовъ, между прочимъ, сообщилъ мнѣ, что хотя Столыпинъ и остался на своемъ посту, но все же его положение сильно пошатнулось, въ особенности въ Царскомъ Селѣ, гдѣ ему не могли простить вовлеченіе Государя въ совершенно ненужный роспускъ Думы и Государственнаго Совѣта и принятіе репрессивныхъ мѣръ противъ правыхъ его членовъ. По словамъ Харламова, открытую агитацію вели правые, ловко натравленные на это лѣвыми кругами.

Иліодоръ ежедневно служилъ обѣдни и говорилъ проповѣди. По поводу пріѣзда Харламова онъ разразился, приблизительно, слѣдующимъ: «Отовсюду воронье слетается, пріѣхали губернаторъ, жандармы, главный сыщикъ изъ Петербурга — и никого - то я не боюсь. Прогоню новаго губернатора, какъ я прогналъ Ирода - Татищева, а если онъ сунется ко мнѣ, то я защищу свой монастырь, какъ преподобный Авраамій Палицынъ Троицко-Сергіевскую Лавру отъ поляковъ, вѣдь не выдадите меня честной народъ православный?»

— Не выдадимъ батюшка, — ревѣла ему въ отвѣтъ толпа.

Моя агентура донесла мнѣ, что Иліодоръ постоянно носить на себѣ запасные дары и, если полиція попробуетъ его арестовать, разсыплетъ ихъ, чтобы обвинить ее въ кощунствѣ.

Числа около 22-го я получилъ отъ Гермогена письмо слѣдующаго содержанія:

«Предполагая при участіи духовенства и свѣтскихъ лицъ обсудить вопросъ, какъ поступить далѣе въ дѣлѣ съ достоуважаемымъ батюшкою Иліодоромъ, прошу Ваше Превосходительство пожаловать на означенное засѣданіе сегодня вечеромъ, въ 6 часовъ».

Я конечно рѣшилъ не ѣхать. Обсуждать было нечего. Иліодоръ долженъ былъ покориться и отдаться гражданской власти. Кромѣ того, я не могъ не опасаться возможности рѣзкихъ выходокъ со стороны Гермогена, по моему, или высшихъ властей адресу. Промолчать мнѣ было неудобно, a отвѣчать тѣмъ же, было бы не тактично и шло бы наперекоръ, выраженной мнѣ Государемъ воли. Я даже склонялся къ мысли, что Гермогенъ нарочно создавалъ такое совѣщаніе, чтобы какъ-нибудь спровоцировать меня на какуюнибудь неосторожность и тѣмъ скомпрометировать.

Такое же приглашеніе получили и царицынскіе полиціймейстеръ и исправникъ.

Отвѣтивъ епископу, что я по нездоровью не могу принять его приглашенія, я разрѣшилъ вышеназваннымъ должностнымъ лицамъ отправиться на совѣщаніе, внимательно все выслушивать, но на всѣ вопросы отмалчиваться, ссылаясь на отсутствіе указаній со стороны начальства.

На слѣдующій день оба протоколярно доложили мнѣ рѣчь Гермогена, изъ которой я приведу одинъ абзацъ:

«Сюда, въ Царицынъ, наѣхали всѣ власти съ губернаторомъ во главѣ. Святой монастырь окруженъ полиціею, какъ разбойничье гнѣздо, и нашего достоуважаемаго батюшку Иліодора оскорбляютъ какъ какого - нибудь преступника . . . и не подымется ничья рука, чтобы отмстить за него. . . Вотъ, когда извѣстную революціонерку, Марусю Спиридонову оскорбилъ приставъ, то нашлись же люди, которые за нее отмстили, а нашего батюшку оскорбляютъ безнаказанно».

Выводъ изъ этой фразы предоставляю сдѣлать читателю.

Обо всемъ этомъ я сообщилъ срочными телеграммами министру и оберъпрокурору Святѣйшаго Синода. На слѣдующій день полиціймейстеръ доложилъ мнѣ, что на квартирѣ у епископа въ реальномъ училищѣ вновь состоится многолюдное собраніе и что по имѣющимся свѣдѣніямъ, въ немъ будетъ участвовать и Иліодоръ, который проберется для этого тайкомъ изъ монастыря.

Я приказалъ полиціймейстеру поставить заставы и по возможности арестовать іеромонаха при прослѣдованіи въ реальное училище.

— А, какъ быть, — спросилъ лолиціймейстеръ, — если онъ, минуя заставы, все - таки окажется въ училищѣ?

— Арестуйте его тамъ.

— Ваше Превосходительство, это невозможно. Я увѣренъ, что онъ ни на минуту не отойдетъ отъ Его Преосвященства и что при попыткѣ ареста владыка за него ухватится и придется его отдирать силою. Какъ бы при этомъ невольно, а можетъ быть и при провокаціи съ его стороны, не оскорбить архіерея, a вѣдь въ такомъ случаѣ худо будетъ.

— Вы правы. Однако же это техническія затрудненія, надо обдумать, какъ ихъ преодолѣть.

— Трудновато, Ваше Превосходительство.

— А вотъ, Вы какъ поступите. Поѣзжайте на совѣщаніе, захватите съ собою нѣсколько переодѣтыхъ городовыхъ и агентовъ и сами весь вечеръ ведите себя не только смирно, но даже предупредительно. Когда совѣщаніе кончится и уже всѣ будутъ выходить по лѣстницѣ, постарайтесь протиснуться между владыкою и Иліодоромъ. Агентовъ поставьте на лѣстницѣ и, когда вы съ ними поравняетесь, рѣзко толкните іеромонаха въ руки агентовъ, а сами, въ самой почтительной позѣ, загородите его отъ епископа, а агенты пусть уже волочатъ Иліодора въ приготовленныя сани и везутъ на вокзалъ; тамъ- будетъ ожидать вагонъ съ локомотивомъ подъ парами и мы увеземъ его, куда слѣдуетъ.

— Ваше Превосходительство, какъ я его толкну, вѣдь онъ духовное лицо.

— Въ моихъ глазахъ это бунтовщикъ и больше ничего.

— Вы отдаете мнѣ такое категорическое приказаніе?

При этихъ словахъ полиціймейстеръ обвелъ присутствовавшихъ глазами, какъ бы призывая ихъ въ свидѣтели.

— Да, это категорическое приказаніе.

— Слушаюсь. Будетъ исполнено.

Этого приказанія не пришлось приводить въ исполненіе, можетъ быть, на мое счасгіе. Иліодоръ на сотѣщаніе не пріѣхалъ.

Въ слѣдующую за тѣмъ ночь я получилъ сразу двѣ телеграммы. Первую отъ Саблера, который сообщалъ мнѣ указъ Синода, приказывающій Иліодору немедленно отправиться на мѣсто ссылки съ обращеніемъ къ министру внутреннихъ дѣлъ съ просьбою, въ случаѣ неповиновенія Иліодора, привести указъ Синода въ исполненіе административными мѣрами. Вторая телеграмма была отъ Курлова, подписавшаго «За министра» и цредлагавшаго къ немедленному и неуклонному исполненію просьбы Синода. Копія синодскаго указа одновременно и непосредственно была сообщена оберъ - прокуроромъ и Гермогену.

Въ виду сего, на слѣдующій день я написалъ письмо Гермогену, прося его увѣдомить, для соотвѣтствующихъ распоряженій, гдѣ и когда, въ тотъ же день, Иліодоръ будетъ переданъ администрации.

На это письмо, посланное съ нарочнымъ, епископъ мнѣ не отаѣтилъ, a поѣхалъ въ монастырь.

Монастырь былъ переполненъ народомъ. Я уже давно принялъ мѣры къ недолущенію въ него новыхъ посѣтителей, но ранѣе проникшая въ него толпа не выходила, ночуя въ монастырскихъ зданіяхъ и самой церкви. По полученнымъ свѣдѣніямъ, санитарныя условія въ монастырѣ стали уже со-

вершенно нестерпимыми. Одно время я останавливался на мысли не допускать туда пищи и тѣмъ вынудить поклонниковъ Иліодора оставить монастырь, но потомъ отказался отъ нея. Иліодоръ, имѣвшій громадное, исключительное вліяніе на толпу, сумѣлъ бы привести ее къ голодовке, и я создалъ бы, себѣ на голову, толпу мучениковъ.

Полицейскій офицеръ попытался было не пропустить и епископа въ монастырь, но, не получивъ на это спеціальнаго указанія, не решился выполнить своего первоначальнаго намѣренія.

Полученіе Гермогеномъ и Иліодоромъ указа Синода произвело на нихъ впечатлѣніе совершенно противное ожидавшемуся. Оба рѣшили Синоду не подчиняться. Епископъ и іеромонахъ произнесли проповѣди самаго возмутительнаго, анархическаго характера, отвергающія всякую власть, какъ ду ховную, такъ и свѣтскую, причемъ члены Синода, оберъ - прокуроръ, министры и я подвергались самымъ тяжелымъ и грубымъ оскорбленіямъ. Вместе съ темъ Иліодоръ заявилъ, что онъ снимаетъ съ себя клятву голодовки, такъ какъ не «стоитъ», де, себя мучить изъ - за такихъ дрянныхъ людей, какъ нынешняя светская власть и іерархи церкви. Народъ принялъ это заявленіе восторженно.

— Кушай, батюшка, кушай на здоровье, — вопила толпа.

Едва неделю передъ темъ, этотъ человікъ всенародно клялся голодать, пока не получитъ прощенія, а теперь, по случаю своего новаго осужденія наиболее компетентною духовною властью, отъ мсполненія клятвы отказался. Отсутствіе логики въ поступкахъ и наглое клятвопреступленіе исчезали въ сознаніи толпы отъ гипнотизирующаго красноречія этого наглаго авантюриста.

Въ своей проповеди Гермогенъ призывалъ паству къ защите батюшки Иліодора, до последней капли крови.

Толпа была нафанатизирована до крайняго предела. Женщины рыдали, со многими сделались истерики, а мужчины, грубые и сильные царицынскіе босяки, потрясали кулаками и клялись сокрушить всякаго, кто посмеетъ попытаться дотронуться до іеромонаха.

Съ того времени Гермогенъ почти не выходилъ изъ монастыря и вместе съ Иліодоромъ день и ночь доводили многочисленную толпу до белаго каленія.

О создавшейся обстановке я телеграфировалъ Саблеру и министру, на что вновь получилъ телеграмму отъ Курлова, предлагавшаго, невзирая ни на что, арестовать Иліодора.

Въ одной изъ очередныхъ проповедей Гермогенъ заявилъ, что не допуститъ ареста Иліодора, и что онъ встанетъ между нимъ и слугами сатаны и не дастъ имъ дотронуться до святого человека, ограждая его Святымъ Крестомъ . . . пусть только дерзнутъ къ нему прикоснуться.

Положеніе мое было самое отчаянное. Нельзя было оставлять Иліодора безнаказаннымъ, но страшно было и рисковать столкновеніемъ чисто физичеокимъ и вместе съ темъ кощунственнымъ съ лицомъ, облеченнымъ въ санъ святителя. Къ тому же съ полутораста стражниками нельзя было и думать взять монастырь открытою силою. Я могъ вызвать войска и сделать это при ихъ содействіи, но сколько бы это стоило крови и, при томъ, крови невинныхъ жертвъ преступнаго, гипнотизирующаго воздействія наглаго монаха и потакавшаго ему изувернаго іерарха.

Полагая, что я недостаточно ярко изобразилъ создавшуюся обстановку, я вновь все вышеизложенное изложилъ въ длиннѣйшей шифрованной депешѣ министру, указывая на всѣ тягостныя послѣдствія попытки ареста Иліодора. На эту телеграмму я получилъ отвѣтъ, опять таки отъ Курлова, приблизительно слѣдующаго содержанія:

«Предлагаю къ неуклонному и немедленному исполненію. Прикажите наряду полиціи ночью войти въ монастырь, схватить Иліодора. Заготовьте сани и шубу и по Волгѣ отправьте его въ X.»

Неисполнимость приведеннаго распоряженія била въ глаза. Какъ будто бы нарядъ полиціи могъ войти въ монастырь и взять Иліодора, какъ барана.

Ворота запирались на ночь. Вездѣ были поставлены караулы, какъ въ осажденной крѣпости, съ дубинами и огнестрѣльнымъ оружіемъ. При малѣйшей тревогѣ, вся собравшаяся въ обители толпа всколыхнулась бы, какъ одинъ человѣкъ. Съ колокольни забили бы въ набатъ и много тысячъ поклонниковъ Иліодора, находившихся еще внѣ стѣнъ монастыря, потекли бы къ мѣсту происшествія, имѣя во главѣ епископа Гермогена со Святымъ Крестомъ въ рукахъ. Полиціи, въ лучшемъ случаѣ, пришлось бы позорно ретироваться, а въ худшемъ случаѣ, быть избитой или даже перебитой.

Пришлось бы вызывать войска. Представляю читателю самому нарисовать себѣ дальнѣйшую картину.

Приведеніе въ исполненіе распоряженія Курлова привело бы къ кровавымъ событіямъ въ Царицынѣ, слухъ о которыхъ, преувеличенный и разукрашенный стоустою молвою, облетѣлъ бы всю Имперію и едва ли не всю Европу, къ вящшему удовлетворенію враговъ правительства и Россіи.

Кто могъ быть заинтересованъ въ этомъ?

Меня давно уже угнетала мысль, почему на всѣ мои депеши я не получаю отвѣта отъ самого Столыпина, a всѣ телеграммы отъ министра подписаны за него, Курловымъ. Я зналъ, что Столыпинъ очень интересовался дѣломъ Иліодора, почему такое равнодушіе казалось мнѣ совершенно непонятнымъ.

Признаюсь, что иногда посѣщали меня недобрыя мысли: посадилъ - де меня въ эту грязную исторію, а теперь и ухомъ не ведешь! Однако, зная характеръ Петра Аркадьевича, его всегдашнюю готовность брать на себя йниціативу и отвѣтственность, я отметалъ эти мысли. Но гдѣ же тогда причина его молчанія? И вотъ я пришелъ къ заключенію, что просто онъ не тѣмъ занять. Послѣдствія его образа дѣйствій относительно Государственнаго Совѣта и Государственной Думы, начавшаяся противъ него интрига, борьба за власть и упроченіе своего положенія въ Царскомъ Селѣ захватили все его вниманіе и всѣ остальныя дѣла, какъ текущія, онъ передалъ, по принадлежности, своимъ товарищамъ, а потому и царицынскій эпизодъ, отошелъ въ вѣдѣніе Курлова, который даже и не посвящаетъ въ него министра. . . Словомъ, мнѣ думалось, что Столыпинъ просто ничего не знаетъ.

Къ чему привело бы точное исполненіе мною требованія Курлова? Къ громадному скандалу. Кровавыя событія въ Царицынѣ были бы на руку всѣмъ недоброжелателямъ Столыпина, и справа, и слѣва и, пользуясь ими, министру могъ быть нанесенъ послѣдній ударъ.

Никто бы не сталъ разбирать, распоряженія ли Курлова или министра вызвали царицынскія событія, отвѣтственность за все несъ министръ, къ тому же ставшій мишенью для всѣхъ стрѣлъ оппозиціи.

Каково же было бы мое личное положеніе во всей этой исторіи?

Конечно, я могъ всегда сослаться на то, что совершившіяся событія являются прямымъ послѣдствіемъ точнаго исполненія данныхъ мнѣ Курловымъ указаній, но это было бы плохой защитою. Для обвинителей являлось бы всегда оружіемъ, выставляемая въ такихъ и основательно забываемая во всѣхъ остальныхъ случаяхъ, самостоятельность губернаторовъ, вытекающая изъ природы губернаторской власти. У начальства же всегда являлась возможность, отстаивая правильность данныхъ имъ указаній, обвинять меня въ неумѣломъ ихъ выполненіи: кабы дѣло было исполнено «съ тактомъ», то все бы и кончилось хорошо, ну, а вотъ, губернаторъ не сумѣлъ этого сдѣлать, значить, онъ и виноватъ.

По силѣ всѣхъ этихъ соображеній, я рѣшился на крайнее средство, совершенно выходившее изъ всѣхъ обычаевъ и установленные іерархическихъ отношеній. Я написалъ въ Петербургъ слѣдующую, приблизительно, шифрованную телеграмму:

«Министру Внутреннихъ Дѣлъ, Петру Аркадьевичу Столыпину, въ собственный руки.

Въ теченіе десяти дней я доношу Вашему Превосходительству о чрезвычайныхъ событіяхъ въ Царицынѣ. Всѣ отвѣты на мои телеграммы я получаю не отъ Васъ, а отъ «За министра Внутреннихъ Дѣлъ, генералъ - лейтенанта Курлова», предъявляющаго ко мнѣ требованія, исполнение которыхъ приведетъ къ самымъ тяжелымъ послѣдствіямъ. Царицынскій монастырь захваченъ толпою нафанатизированныхъ и вооруженныхъ поклонниковъ Иліодо'ра въ пять, шесть тысячъ человѣкъ, предводительствуемой сумасшедшимъ и преступнымъ монахомъ и, покрывающимъ его святостью своего сана, епископомъ. Предварительно принятія мною мѣръ къ штурму православными войсками и полиціею православнаго монастыря, защищаемаго епископомъ православной церкви, съ неизбѣжными кровавыми жертвами съ обѣихъ сторонъ, исчисляемыми сотнями людей и тоже неизбѣжнымъ святотатствомъ, случая безпримѣрнаго въ исторіи Россійскаго государства, прошу испросить на сіе предварительное Его Императорскаго Величества соизволеніе».

Телеграмма эта была отправлена 24 марта, часовъ около 7 вечера.

Съ волненіемъ ожидалъ я отвѣта.

Тревожило меня, ранѣе всего, рѣшеніе дѣла по существу, a затѣмъ и моя личная отвѣтственность.

Телеграммы «За министра» были юридически равносильны телеграммамъ самого министра. Я отказывался ихъ исполнять безъ предварительной санкціи Государя. Это было выраженіемъ недовѣрія подчиненнаго къ самому министру, если бы онъ захотѣлъ телеграммы своего товарища покрыть своимъ именемъ, что только и было бы въ порядкѣ вещей. Кромѣ того, редакція моей телеграммы прямо намекала на допускаемую мною возможность, что всѣ полученныя мною распоряженія шли помимо министра и безъ его вѣдома.

Это было уже прямое обвинение противъ всемогущаго товарища министра, завѣдывающаго полиціей. Я, очевидно, ставилъ все свое настоящее и служебное будущее на карту.

Ночью въ 5 часовъ меня разбудили.

Это была телеграмма отъ Столыпина.

Вотъ ея содержаніе:

«Прошу Ваше Превосходительство прекратить всякія дѣйствія противъ монастыря и Иліодора и отбыть въ Саратовъ.

Столыпинъ».

Читатель пойметъ, какъ я былъ счастливь.

Во - первыхъ, отпадала перспектива дѣйствій противъ монастыря, послѣдствія которыхъ, каковы бы они ни были, всегда тяжелымъ камнемъ легли бы на мою совѣсть, во - вторыхъ, у меня было сознаніе, что я правильно разобрался въ сложной конъюнктуре современныхъ обстоятельствъ, въ -третьихъ, я несомнѣнно оказалъ услугу государственному человеку, сохраненіе котораго у власти я считалъ величайшимъ благомъ родины, въ - четвертыхъ, я проявить смѣлость и самостоятельность, давшая мне большое нравственное удовлетвореніе, въ - пятыхъ, я могъ спокойно вернуться въ Саратовъ изъ опротивевшаго и измучившаго меня Царицына.

Прошу читателя поверить, что я мало спалъ ѳти десять ночей, и что такіе эпизоды не легко даются, и что, кроме «ничего не делавшихъ помпадуровъ», не многія должностныя лица переживали такіе дни и ночи.

На следующій день, въ праздникъ Благовещенія, въ 1 часъ дня я уезжалъ изъ Царицына.

По свойственной Саратовской губерніи торжественности, меня провожала целая толпа должностныхъ лицъ и нотаблей. Вдругъ, черезъ толпу провожавшихъ, протискивается монашекъ, съ низкимъ поклономъ подаетъ мне просфору и говорить:

— Его Преосвященство, Преосвященнейшій Владыка, прислалъ Вашему Превосходительству сію просфору, съ пожеланіемъ счастливаго пути.

Я и всѣ присутствующее поняли всю язвительность, заключающуюся въ этихъ словахъ.

— Передайте Его Преосвященству, — сказалъ я, — что я столь же искренно желаю ему счастливо оставаться.

Пріехавшій приставь доложилъ мне, что епископъ Гермогенъ, по случаю моего отъезда, произнесъ въ монастыре слово, въ которомъ сравнивалъ Иліодора съ пташками, выпускаемыми въ праздникъ Благовещенія добрыми христіанами на волю, а потомъ служилъ Литургію. Затемъ Гермогенъ и Иліодоръ съ сонмомъ духовенства, вызваннаго епископомъ, совершили въ белыхъ ризахъ крестный ходъ кругомъ монастыря.

Севъ въ вагонъ, я по обычаю своему, попытался проанализировать совершившіяся событія.

Напоминаю ихъ читателю.

Курловъ отказалъ мне въ просьбе непосредственнаго сообщенія о предполагавшемся мною побеге Иліодора, что дало бы мне возможность предотвратить лроникновеніе Иліодора въ монастырь, каковое обстоятельство изменило бы весь ходъ событій. Иліодоръ несомненно не особенно крепко былъ окарауленъ, если смогь бежать. Жандармскій железно - дорожный офицеръ пропустилъ іеромонаха въ Царицынъ, несмотря на полученное отъ меня эапрещеніе. Телеграммы Курлова вызывали меня на образъ действій, о которыхъ закричала бы вся Россія и последствія которыхъ могли бы свалить министра. При первой же телеграмме, полученной отъ меня непосред-

ственно министромъ, всѣ дѣйствія противъ монастыря и Иліодора были имъ прекращены. Прибавьте къ этому, что упомянутый выше жандармскій офицеръ, непосредственно подчиненный Курлову, вскоре получилъ повышеніе по службѣ и что при ближайшемъ свиданіи со мною (въ маѣ) Столыпинъ встрѣтилъ меня фразою: «Искренно благодарю васъ за вашъ образъ дѣйствій въ Царицыне».

Предоставляю читателю сделать выводы самому. Скажу лишь, что, когда послѣ убійства Столыпина, Гучковъ въ Государственной Думѣ сказалъ речь, обвинявшую Курлова въ преступной небрежности въ охране министра (обвиненіе, кстати сказать, никогда не бывшее опровергнутымъ), то я ей нисколько не удивился. По всей видимости, кто - то подготовлялъ Столыпину гражданскую смерть уже въ Царицыне.

Какъ могъ усидѣть на мѣстѣ Курловъ послѣ царицынскихъ событій, несомнѣнно указывающихъ на то, что товарищъ министра, въ такомъ важномъ дѣлѣ, дѣйствовалъ помимо своего патрона, не держа его даже въ курсѣ происходившая, такъ какъ лишь только министръ былъ освѣдомленъ о положены вещей, то онъ немедленно отмѣнилъ всѣ распоряженія своего товарища, — совершенно непонятно.

Здѣсь, увы, мы прикасаемся уже къ тайнамъ Царскосельскаго Дворца, столь ужасно отразившимся на гибели Царской семьи, династіи и Россіи: Курловъ умѣлъ находить поддержки. Нѣсколько дней спустя мне была доставлена фотографическая группа, изображающая епископа Гермогена, Иліодора и . . . Распутина. Въ 1916— 17 годахъ Курловъ и Распутинъ, Протопоповъ и д-ръ Бадмаевъ составляли одну компанію. . .

<...>

Вскорѣ послѣ моего возвращенія изъ Царицына мнѣ однажды доложили, что ко мнѣ пожаловали Гермогенъ и Иліодоръ.

Если бы Иліодоръ прибыль одинъ, я его, разумѣется бы, не принялъ, но не принять епископа и сопровождающее его лицо я не могъ. О чемъ было мнѣ говорить съ ними?

Царицынскій инцидентъ, въ сущности, не былъ ликвидированъ, Иліодоръ оставался тѣмъ же бѣглымъ монахомъ, подлежавшимъ аресту и водворенію къ мѣсту ссылки. Однако, прекращеніе «воздѣйствія» на монастырь указывало на новыя Теченія въ этомъ вопросѣ въ Петербургѣ. На сдѣланные за-

просы и къ министру, и къ оберъ - прокурору, я никакихъ отвѣтовъ не получалъ. Можно ли было арестовать Иліодора, пришедшаго ко мнѣ въ домъ и несомнѣнно нашедшаго гостепріимство въ домѣ епископа?

Я вышелъ къ своимъ посѣтителямъ.

Здѣсь я впервые увидѣлъ знаменитаго іеромонаха; Это былъ человѣкъ, средняго роста, довольно благообразный, худощавый, и совершенно незначительной внѣшности. Ничто не указывало въ его наружности ни на большой умъ, ни на сильную волю.

По обычаю, я подошелъ къ владыкѣ подъ благословеніе и поцѣловалъ руку лица, призывавшаго мстителей за поруганіе Иліодора. Таковы были противорѣчія многогранныхъ губернаторскихъ отношеній того времени. . .

Иліодоръ велъ себя весьма скромно. Гермогенъ попытался заговорить со мною о царицынскихъ событіяхъ, но я перевелъ разговоръ на другія темы.

Скоро бесѣда, совершенно неклеившаяся, пресѣклась, и оба посѣтителя меня оставили.

Очень скоро послѣ того наступила Страстная недѣля. Въ Великую Пятницу я отправился въ соборъ на Богослуженіе, гдѣ, по традиціи, вмѣстѣ съ другими высшими представителями власти я долженъ былъ выносить Плащеницу.

Во время Богослуженія архіерей стоялъ на амвонѣ посреди церкви, а многочисленное духовенство шпалерами выстроилось отъ алтаря до возвышенія.

Вышелъ соборный протоіерей и сказалъ проповѣдь слѣдующаго содержанія.

Она настолько врѣзалась въ мою память, что мнѣ кажется, что я передаю ее дословно.

«Дорогіе братья и сестры во Христѣ! Предъ нами здѣсь лежитъ святое тѣло Господа нашего Іисуса Христа, Сына Божьяго, проведшаго свою земную жизнь въ борьбѣ со зломъ. Но и Богочеловѣкъ не могъ раздавить главу змія.

И послѣ Него многіе боролись со зломъ, но всѣ были побѣждены. Что было не подъ силу Сыну Божьему, то тѣмъ болѣе не подъ силу людямъ. Еще недавно мьг всѣ были свидѣтелями, какъ лучшій изъ насъ началъ священную борьбу со зломъ и подвергся тѣмъ же гоненіямъ, какъ Господь нашъ Іисусъ Христосъ. Такъ же его заключили въ темницу, такъ же его гнали, такъ же поносили и заушали, такъ же глумились надъ нимъ. Правда, тѣлесно его не распяли, но духовно его предали распятію. Не тѣ же ли гонители существуютъ и нынѣ, какъ прежніе Ироды и Каіаффы? Да, Ироды, для которыхъ мертво слово Божіе. Не такъ ли давно на этомъ мѣстѣ (указывая на меня) стоялъ одинъ изъ такихъ хулителей вѣры. Правда, это былъ человѣкъ, совершенно лишенный нравственнаго чувства. Вы всѣ помните, конечно, какъ все наше духовенство обратилось къ нему съ просьбою запретить къ представленію на сценѣ кощунственную пьесу Андреева «Анатема». И что же онъ отвѣтилъ ему? — «Я не могу этого сдѣлать, пьеса разрѣшена спеціальной драматической цензурою» *). Такъ пускай хулятъ и оскверняютъ самаго Бога, пускай вырываютъ изъ сердецъ православныхъ чистую вѣру, но да здравствуетъ строка министерскаго циркуляра. . . Для этихъ людей ми-

______________

*) Долженъ отмѣтить, что графъ С. С. Татищевъ, на котораго указывалъ протоіерей не только не былъ «человѣхомъ лишенньшъ всякиіъ нравственныхъ чувствъ», но напротивъ того отличался высокою безукоризненностью. Для театральныхъ пьесъ существовала особая цензура и какой-же это былъ-бы порядокъ, если-бы губернаторъ запрещалъ то, что дозволяла компетентная власть?

нистръ выше Бога. . . Да, говорю я, братія, тѣ же у насъ гонители Ироды и не лучше ихъ новые Пилаты, только и умѣющіе умывать свои руки... »

При послѣднихъ словахъ взоры протоіерея и всѣхъ присутствовашихъ обратились на меня. Я невольно взглянулъ на Гермогена; его выразительные глаза засвѣтились особымъ огонькомъ. . .

Конечно, все это дѣлалось съ его соизволенія и даже, болѣе того, по его указкѣ.

Что было мнѣ дѣлать?

Повернуться и выйти. Это было бы демонстраціею въ самой церкви. Пришлось покориться судьбѣ, подходить къ кресту и цѣловать руку. . .

Вернувшись домой, я обо всемъ отписалъ Саблеру. Скоро я получилъ отъ послѣдняго отвѣтъ, въ которомъ онъ просилъ меня вооружиться терпѣніемъ.

Тѣмъ временемъ, вернувшійся въ Царицынъ Иліодоръ въ полной мѣрѣ развилъ свою сумасбродную дѣятельность.

Совершалась она подъ флагомъ борьбы съ революціею, «затѣянной жидами, поддерживаемыми всею интеллигенціею и продавшимися имъ чиновниками, губернаторами, министрами, а въ особенности, Столыпинымъ».

На дворѣ монастыря іеромонахъ соорудилъ картоннаго пятисаженнаго дракона — «гидру революціи». По окончаніи проповѣди, онъ пронзалъ ее копьемъ, на подобіе Георгія Побѣдоносца и отрубалъ одну голову, которая за ночь вырастала.

Въ галлереѣ монастыря, по которой молящіеся проходили въ церковь, былъ повѣшенъ портретъ Льва Толстого. Иліодоръ остановился около него и требовалъ, чтобы всѣ проходившіе плевали въ лицо писателя. Подъ конецъ такой дикой операціи, пѣна слюны цѣлою лужею стекала съ портрета на полъ.

Затѣмъ онъ сталъ строить во дворѣ холмъ и прорылъ его многими ходами съ подземными галлереями, дабы укрываться въ нихъ въ случаѣ гоненій, какъ древніе христіане въ катакомбахъ. Все это сооруженіе создавалось безъ соблюденія какихъ бы то ни было строительныхъ правилъ и грозило развалиться и раздавить многочисленныхъ богомольцевъ. Прибывшаго въ монастырь городского архитектора Иліодоръ выгналъ.

Обо всемъ этомъ я писалъ Гермогену, министру и въ синодъ. Всѣ оставались глухи.

По поводу избіенія стражи въ монастырѣ, по приказу Иліодора, подтвержденная многочисленными свидетелями, прокурорскій надзоръ началъ было дѣло, но, по указанію изъ Петербурга, оно было прекращено.

Осмѣлѣвшій и окончательно обнаглѣвшій отъ безнаказанности, Иліодоръ предпринялъ тогда цѣлое паломничество по Волгѣ, въ цѣляхъ ниспровержения крамолы.

Онъ или, вѣрнѣе, его поклонники наняли большой пароходъ. На пароходъ нагрузилась безшабашная орава поклонниковъ, а еще болѣе поклонницъ, до тысячи человѣкъ. Вся эта толпа, предводительствуемая Иліодоромъ съ «квачомъ» (огромная кисть), высаживаясь въ попутныхъ городахъ, бродила по улицамъ съ пѣніемъ церковныхъ пѣсенъ, срывала вывѣски съ трактировъ, ресторановъ, увеселительныхъ заведеній и редакцій газетъ и мазала при посредствѣ «квача» дегтемъ ворота лицъ неугодныхъ, а также и физіономіи прохожихъ, не достаточно почтительно относившихся къ шествію.

Своевременно предупрежденный, я не допустилъ высадки Иліодоровской орды въ попутныхъ городахъ губерніи, но въ Самарѣ и Нижнемъ Новгородѣ, Иліодоръ былъ встрѣченъ торжественно. Самарскій губернаторъ встрѣтилъ его на пристани, a нижегородскій — не побрезговалъ даже пригласить Иліодора отобѣдать.

По возвращеніи въ Царицынъ Иліодоръ прислалъ мнѣ письмо, въ которомъ предавалъ меня проклятію.

Это проклятіе произвело на меня тягостное впечатлѣніе. Кто бы онъ ни былъ въ душѣ, Иліодоръ формально былъ іеромонахомъ, духовнымъ лицомъ, почему духъ мой былъ угнетенъ.

Я написалъ объ этомъ Саблеру. Владиміръ Карловичъ отвѣтилъ мнѣ очень теплымъ письмомъ, разъясняющимъ, что единоличное проклятіе даже духовнаго лица, по канонамъ, не имѣетъ рѣшительно никакого значенія, а право проклятія, не примѣнявшееся уже столѣтіе, принадлежитъ только Святейшему Синоду.

Но, тѣмъ не менѣе . . .

Народъ и интеллигенція, да, признаться и я самъ, перестали что - либо понимать въ безнаказанности Иліодора. Интеллигенция возмущалась нарушеніемъ всѣхъ правовьгхъ нормъ, а народъ недоумѣвалъ, почему Иліодоръ можетъ безнаказанно ругать губернатора, министровъ и самый Синодъ.

Тутъ есть что - то непонятное.

Объясненіе, однако, нашлось.

Въ народъ проникъ слухъ, вскорѣ ставшій въ темныхъ массахъ уверенностью, что Иліодоръ незаконный братъ Государя, отъ отца, чисто русской крови. Этотъ омерзительный слухъ, очевидно, былъ пущенъ самимъ Иліодоромъ. На родинѣ Емельки Пугачева зарождался новый самозванецъ . . . Кто могъ бы угадать всѣ дальнѣйшія возможности нашей страны «неограниченныхъ возможностей»?

Всему этому надо было положить конецъ, во что бы то ни стало.

Я рѣшился ѣхать въ Петербурге» и все повѣдать Столыпину, такъ какъ пришелъ къ убѣжденію, что переписка все равно ни къ чему не приводить.

Поблагодаривъ меня за царицынское «сидѣнье», министръ внимательно выслушалъ меня и развелъ руками.

— Неужели вы думаете, П. П., — сказалъ онъ, — что я ничего въ этомъ дѣлѣ не предпринималъ. Всѣ ваши сообщенія я докладывалъ Государю, но онъ отмалчивается.

— Но, В. В., дѣло такъ далѣе итти не можетъ.

— Согласенъ съ вами, но у меня столько борьбы на всѣ фронты, что на этомъ дѣлѣ я не могу сосредоточить всѣ свои силы, у меня есть достиженія и поважнѣе.

— Кто знаеть, Петръ Аркадьевичу что важнѣе. . . Вамъ извѣстно, что правая печать все время трубитъ въ пользу Иліодора. Писатель Родіоновъ (кажется, членъ Госуд. Думы), пріѣзжавшій спеціально въ Царицынъ для ознакомленія съ положеніемъ, издалъ цѣлую книжку въ его защиту. Отъ вашего имени пріѣзжалъ ко мнѣ раскаявшійся извѣстный революціонеръ Тихомировъ, съ цѣлью меня интервьюировать объ Иліодорѣ, и я право не знаю, какую онъ приметь позицію. . .

Лев Александрович Тихомиров

— Вотъ, вы и сами указываете, какой я растравлю муравейникъ, если примусь за Иліодора. И безъ того меня травятъ справа, даже болѣе, чѣмъ

слѣва. Всѣ эти голоса проникаютъ до Государя. . . Ужасно то, что въ исходныхъ своихъ положеніяхъ Иліодоръ правь, жиды дѣлаютъ революцію, интеллигенція, какъ Панургово стадо, идетъ за ними, пресса также; да развѣ Толстой, подвергнутый имъ оплеванію, не первый апостолъ анархизма, но пріемы, которыми онъ дѣйствуетъ, и эта безнаказанность все губятъ и даютъ полное основаніе оппозиціи говорить, что она права.

Столыпинъ задумался.

— П. П., вы способны на самопожертвование?

— Если нужно, то да.

— Я знаю, что Государю и донынѣ неприятно, что Татищевъ оставилъ службу изъ -за Гермогена и Иліодора. Онъ расположенъ къ вамъ. Уходъ второго губернатора изъ - за этихъ авантюристовъ произведете» на него впечатлѣніе. Вы получите аудіенцію у Государя. Скажите ему всю правду, скажите ему самозванство Иліодора, пусть онъ услышитъ это отъ васъ. Настаивайте на высылкѣ и заточеніи Иліодора, а если онъ васъ не послушаетъ, скажите, что при наличности Иліодора болѣе не можете управлять губерніей и просите объ увольненіи.

— Хорошо.

— Но хватитъ ли у васъ на это духа? Я знаю многихъ лицъ, которыя шли къ Государю, чтобы выложить ему «правду - матку», а потомъ подъ обаяніемъ его личности «языкъ прилипалъ къ гортани» и ничего не выходило. Начать и не докончить, еще хуже выйдетъ.

— Думаю и надѣюсь, что у меня хватитъ пороху.

Столыпинъ пожалъ мнѣ руку.

— Я думаю, что онъ васъ не отпустить, ну, а если бы даже и отпустилъ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, что - нибудь другое для васъ придумаю.

— Да, кстати, — вспомнилъ я. — Я имѣю опредѣленныя указанія, что Гермогенъ и Иліодоръ дѣйствуютъ въ тѣсномъ единеніи съ Распутиными. Какъ доказательство этому, я представлю вамъ группу этой честной компаніи.

— Это усложняетъ положеніе, — замѣтилъ Столыпинъ.

Я раскланялся и вышелъ.

На третій день послѣ этого мнѣ была назначена аудіенція въ Царскомъ Селѣ.

Наканунѣ аудіенціи вдрутъ ко мнѣ въ номеръ гостиницы «Франція» раздался звонокъ по телефону.

— Кто у аппарата?

— На фотографической группѣ три лица. Говорите только о двухъ вашихъ, третьяго не касайтесь.

— Да кто говорить?

Я услышалъ, какъ трубку повѣсили на аппаратъ, и разговоръ прекратился.

Таинственный голосъ, очевидно, принадлежалъ Столыпину.

Я переговорилъ съ женою. Она благословила меня на рѣшительный разговоръ съ Государемъ, каковы бы ни были его послѣдствія.

Государь принялъ меня съ обычною милостивою улыбкою. Послѣ незначительная разговора о нѣкоторыхъ дѣлахъ губерніи, между нами произощелъ слѣдующій діалогъ.

Для меня онъ былъ настолько значителенъ, что основательно врѣзался въ мою память, и я привожу его дословно.

— Ваше Величество, мнѣ нужно еще доложить Вамъ объ Иліодорѣ. Я замѣтилъ, какъ у Государя задергался мускулъ на щекѣ.

— Тутъ говорить не о чемъ. Я его простилъ.

— Пусть такъ, В. В., (я впервые узналъ о прощеніи Иліодора), но послѣ Вашего прощенія, вмѣсто того, чтобы быть благодарнымъ, онъ продолжаетъ свои безобразія.

— Я все знаю и простилъ его.

— Ваше Величество не можете всего знать. Я нарочно пріѣхалъ для доклада въ Петербургу и обо всемъ только третьяго дня доложилъ министру.

— Да я и не хочу ничего знать, все это мелочи.

— Не мелочи. . . позвольте, В. В., вамъ доложить . . .

— Я уже сказалъ вамъ, Стремоуховъ, что этотъ разговоръ конченъ. . .

— Ваше Величество, я не исполнилъ бы своего долга, еслибы не доложилъ Вамъ, что этотъ негодяй не дорожитъ даже честью Вашей семьи, а слѣдовательно и Вашей. . .

Государь вспыхнулъ.

— Вашъ докладъ конченъ.

— Слушаюсь. Но разъ Вамъ не угодно меня выслушать, значитъ Ваше Величество мнѣ не вѣрите, а потому прошу меня освободить отъ должности саратовскаго губернатора, иначе мнѣ служить не честно.

Послѣдняя моя фраза была не слишкомъ складна, но я очень взволновался. «Истину царямъ съ улыбкой говорить» — умѣетъ не всякій. Мнѣ же было не до улыбокъ. Сознаюсь, что тяжелая слеза скатилась у меня по щекѣ.

Лицо Государя сразу сдѣлалось добрымъ и ласковымъ.

— Я вамъ вѣрю, Стремоуховъ, знаю васъ, но чего вы хотите?

— Не служить болѣе, В. В.; какая польза отъ моей службы, другой, можетъ быть, сдѣлаетъ то, чего я не сумѣлъ сдѣлать, убѣдить Васъ; если я на это не способенъ, то не считаю уже честнымъ пользоваться положеніемъ губернатора . . .

— Ну, ну, успокойтесь. . . Я знаю, что вы — честный человѣкъ.

Государь протянулъ мнѣ руку съ ласковою улыбкою и чарующимъ, исключительно свойственнымъ ему, выраженіемъ глазъ, тоже улыбающихся добротой и чуть - чуть ироніей, и тихонько подтолкнулъ меня къ двери.

Я вышелъ.

Бывшіе въ пріемной, дежурный флигель - адъютантъ гр. А. Н. Граббе и командиръ конвоя кн. Трубецкой, вѣроятно, замѣтили мое волненіе.

Дня черезъ три, Салтыковъ сообщилъ мнѣ, что въ кулуарахъ Государственнаго Совѣта разошлось извѣстіе, что Государь «разнесъ» саратовскаго губернатора.

Прямо съ Высочайшей аудіенціи, я проѣхалъ къ Столыпину и разсказлъ ему о происшедшемъ съ Государемъ разговорѣ.

— Завтра я буду у Его Величества, — сказалъ мнѣ министръ, — и сообщу вамъ о его рѣшеніи.

На слѣдующій день я былъ вызванъ Столыпинымъ къ телефону.

- Н у , что? — спросилъ я.

— Государь приказалъ вамъ передать, что повелѣваетъ (Столыпинъ проскандировалъ последнее слово) вамъ продолжать службу въ Саратове.

— Что же мне делать?

— Соблюдать долгъ вѣрноподданнаго — повиноваться.

— A Иліодоръ?

— По этому поводу Государь мне ничего не сказалъ.

Предоставляю читателю самому разобраться во всемъ этомъ эпизоде и сделать свои выводы.

Признаюсь, что какъ ни тяжела была для меня вся эта сцена съ Государемъ, какъ она ни взволновала меня, но она составляетъ, можетъ быть, наиболее достопамятную страницу моей службы. Говорить съ Государемъ съ такою настойчивостью, не у всякаго хватило бы рѣшимости. Я думаю, что съ моей стороны это не тщеславіе, а лишь сознаніе удовлетворенности отъ исполненнаго долга, и если образъ дѣйствій Царя во всемъ этомъ дѣлѣ, какъ государственнаго человека, можетъ быть, и былъ ошибоченъ, съ этого момента, помимо его великаго для меня престижа, какъ помазанника Божія, онъ сталъ мнѣ безконечно милъ и дорогъ: я понялъ его безграничную доброту, являющуюся основнымъ двигателемъ его поступковъ и жертвой которой онъ раньше всего былъ самъ.

Сильно, едва ли не на полъ года, забѣгая впередъ, мне хочется здѣсь, для полноты впечатлѣнія, разсказать все о дальнѣйшемъ «действе» Гермогена и Иліодора.

Въ начале лета того же года, я предпринялъ путешествіе въ северные, Поволжскіе уезды губерніи, Вольскій и Хвалынскій. Въ послѣднемъ я посѣтилъ знаменитый раскольничій, по современной терминологіи, старообрядческій Черемшанскій монастырь. За послѣдній десятокъ лѣтъ его не посѣщалъ, кажется, ни одинъ изъ представителей власти.

<...>

Подъ чарующимъ впечатлѣніемъ Черемшанской обители, я вернулся въ Саратовъ.

Недели черезъ три, въ одномъ изъ окрестныхъ большихъ селеній, населенномъ исключительно старообрядцами, по случаю храмового праздника, состоялся многолюдный крестный ходъ, съ образами, хоругвями и т. д.

Черезъ несколько дней я получилъ отъ Гермогена очень резкое письмо, въ которомъ онъ обвинялъ мѣстную полицію въ совершенно недопустимомъ, по мнѣнію епископа, попустительстве оказательства старообрядцами своего ложнаго вѣроученія, и въ весьма рѣшительныхъ выраженіяхъ требовалъ прекращенія такого безобразія.

По разсмотрѣніи дѣла, выяснилось, что какъ дѣйствія старообрядцевъ упомянутаго селенія, такъ и полицейской власти, были совершенно законны.

Въ предѣлахъ моей канцеляріи находился указъ Сената, преподанный къ общему руководству, по жалобе старообрядцевъ на тобольскаго губернатора, запретившаго имъ совершить крестный ходъ вне ограды церкви. Сенатъ разъяснилъ, что со времени указа о вѣротерпимости (17 октября 1905 года) всѣмъ христіанскимъ вѣроисповѣданіямъ разрешается свободное отправленіе своего культа не только въ церквахъ и молельняхъ, но и на улицахъ и площадяхъ. Единственнымъ основаніемъ къ запрещенію такихъ религіозныхъ демонстрацій, по толкованію Сената, было, если бы таковыя могли послужить поводомъ къ возбужденію неудовольствія части населения, исповѣдывающей другую религію, и возможности на этой почвѣ безпорядковъ. Очевидно, что при сплошномъ населеніи данной местности лицами, принадлежащими къ одной религіи, какъ въ данномъ случаѣ, нельзя было ожидать безпорядковъ изъ -за крестнаго хода, устроеннаго старообрядцами, a слѣдовательно, действія полиціи были совершенно правильными. Напротивъ того, запрещение крестнаго хода было бы незаконнымъ, могло бы послужить предметомъ обжалованія и, въ виду обязательности примененія вышеупомянутаго указа Сената, привести къ заслуженному взысканію съ виновныхъ.

Не вдаваясь ни въ какія разсужденія, я препроводилъ къ епископу копію упомянутаго указа, упомянувъ только объ обязанности его выполненія для должностныхъ лицъ и, закончивъ, по обыкновенію, письмо, призывомъ на себя «овятыхъ молитвъ» его преосвященства.

Вскоре после того мне былъ доставленъ номеръ «Епархіальныхъ Вѣдомостей», въ передовой статье котораго, принадлежавшей, по полученнымъ сведеніямъ, перу епископа Гермогена, меня іромили по всѣмъ пунктамъ.

Статья начиналась приблизительно такъ:

. . . «Мы, конечно, не можемъ воспретить либеральствующему губернатору ѣздить по раскольничьимъ *) монастырямъ и целовать руки самозваннымъ епископамъ, но мы не можемъ не поднять голоса, голоса церкви, когда, по попустительству властей, творятся явно, на глазахъ всѣхъ безобразія, оскорбляющія лучшія чувства православнаго верующаго русскаго народа...»

и т. д., въ томъ же духе.

Такая выходка противъ губернатора на страницахъ оффиціальнаго изданія (что бы сказали, если бы я написалъ что-либо подобное противъ епи-

________________

*) Кстати сказать, этотъ терминъ былъ уничтоженъ заковомъ.

скопа въ «Губернскихъ Вѣдомостяхъ»?), такое пренебрежете къ указаніямъ высшей, власти, были совершенно нестерпимы. Я сообщилъ обо всемъ этомъ В. К. Саблеру, который частной, короткой запискою увѣдомилъ меня, что вопросъ переданъ имъ на разсмотрѣніе Св. Синода, откуда послѣдуетъ саратовскому епархіальному архіерею надлежащее разъясненіе.

Въ этомъ мѣстѣ моихъ записокъ я долженъ отмѣтить нѣкоторую неполноту ихъ: цѣлый и довольно важный моментъ совершенно изгладился изъ моей памяти. Я отлично помню, что іеромонахъ Иліодоръ былъ лишенъ Св. Синодомъ носимаго имъ сана, a впослѣдствіи и просто разстриженъ. Но, когда именно произошло первое событіе, а, точно, и второе, я положительно не могу возстановить въ своей памяти. Запамятовалъ я и то, что именно лѣтомъ 1912 года продѣлывалъ Иліодоръ. Очевидно, не сидѣлъ смирно, но что дѣлалъ, исчезло изъ моихъ воспоминаній. Объясняю я себѣ это тѣмъ, что я былъ поглощенъ наступившими новыми заботами, а именно, постигшимъ губернію неурожаемъ . . .

Однако, епископъ Гермогенъ въ это время не дремалъ и продолжалъ свое дѣло ненасытнаго и фанатическаго честолюбія.

Читатель помнитъ, вѣроятно, святотатственное ограбленіе Чудотворной Казанской Иконы Божіей Матери. Драгоцѣнныя украшенія этого образа были похищены, а сама святая икона расщеплена и выброшена въ нечистое мѣсто.

Со времени совершенія этого кощунственнаго преступления Россію постигли большія бѣдствія: революція 1905 года, неудачная японская война, таинственная болѣзнь наслѣдника: Народная молва приписывала всѣ эти несчастія исчезновенію святой, чудотворной иконы.

Въ нѣкоторыхъ деталяхъ послѣдующаго эпизода мнѣ тоже измѣняетъ память. Да не поставить мнѣ этого читатель въ упрекъ, тѣмъ болѣе, что онѣ ни въ какой степени не отразятся на ходѣ далѣе излагаемыхъ мною событій.

Кажется мнѣ, что похищеніе иконы было совершено нѣкіимъ бѣглымъ каторжникомъ Кораблевымъ, а пособникомъ ему въ этомъ дѣлѣ былъ Чайкинъ. Можетъ быть, дѣло стояло какъ разъ наоборотъ. Иниціаторомъ былъ Чайкинъ, а пособникомъ Кораблевъ. Участи иниціатора я не помню, но пособникъ, Чайкинъ или Кораблевъ, буду называть его Чайкинымъ, въ описываемое мное время, отбывалъ свое наказаніе въ саратовскомъ арестантскомъ отдѣленіи.

Однажды Чайкинъ пожелалъ видѣться съ епископомъ Гермогеномъ. Свиданіе было разрѣшено тюремнымъ начальствомъ, вопреки тюремной инструкціи, не въ пріемной, а съ глазу на глазъ. Такія свиданія участились. Когда это дошло до меня, то я захотѣлъ было эти свиданія запретить, но, правду сказать, не хватило на это духа. Вѣдь, если какому - нибудь ничтожному повѣренному разрешаются свиданія съ своими подзащитными безъ свидѣтелей, то какъ же запретить это пастырю господствующей Церкви, который, быть можетъ, хочетъ спасти душу раскаивающагося злодѣя. Если на это не было спеціальнаго указанія въ тюремной инструкціи, то не можетъ же инструкція предвидѣть всѣ случайности.

ВскорЬ, вѣроятно, по болтливости самого Чайкина, стало извѣстно, что онъ сообщилъ владыкѣ о томъ, что икона Казанской Божіей Матери вовсе не уничтожена, но находится въ одномъ отдаленномъ старообрядческомъ скиту, и что онъ, Чайкинъ, берется ее оттуда изъять, при условіи предоставленія ему временной свободы, a затѣмъ и полнаго помилованія.

Судебнымъ дѣломъ объ ограбленіи иконы съ непреложностью было установлено ея уничтоженіе. Слѣдовательно, сообщенія арестанта были вымышленными. Однако, епископъ Гермогенъ вѣрилъ имъ или хотѣлъ имъ вѣрить.

Между тѣмъ, начальникъ губернскаго жандармскаго управленія, полк. Семигановскій, обладавшій обширною агентурою, донесъ мнѣ, что у одного «спеціалиста» пишется икона Божіей Матери, поддѣлываемая подъ Казанскую. Передать ее по принадлежности еще невозможно, такъ какъ для принятія вида «старины» требуется время и время довольно продолжительное.

Эти свѣдѣнія были доставлены Семигановскому вполнѣ достовѣрнымъ по его мнѣнію лицомъ, не желавшимъ или не могшимъ сообщить ни мастера, ни мѣста поддѣлки иконы. Однако, некоторая связь между Чайкинымъ и темными лицами, занимавшимися поддѣлкою иконъ, была установлена.

Въ свою очередь, я то же поинтересовался Чайкинымъ, но не находилъ возможнымъ сдѣлать это открыто. При очередномъ посѣщеніи тюрьмы, начальникъ ея указалъ мнѣ условнымъ знакомъ на интересовавшаго меня арестанта. Это былъ высокій, красивый, франтоватый, даже въ арестантской одеждѣ, человѣкъ. (Такой совершенно опредѣленный типъ, какъ это ни странно, существуетъ). Вѣроятно, я все-таки слишкомъ внимательно въ него всмотрѣлся, и онъ это замѣтилъ: губы Чайкина скривились едва сдерживаемой улыбкою удальства и хитрости.

Какова была во всемъ этомъ дѣлѣ роль Гермогена? Вѣрилъ онъ Чайкину или не вѣрить? При особомъ складѣ психики Гермогена, допускаю и первое.

Во всякомъ случаѣ, повидимому, эти соображенія отпадали въ его сознаніи передъ фактомъ огромной важности, «Обрѣтенія» исчезнувшей, къ горю всей Россіи, Святой и Чудотворной иконы.

Какое счастіе было бы найти эту икону! Вернуть ее народу и глубоко растроганному Царю. Вѣдь, вся вѣрующая Россія, съ Царскою семьею, во главѣ съ самимъ помазанникомъ Божіимъ, склонятся во прахъ передъ этою святынею и вернувшимъ ее народу святителемъ.

Говорили, что Гермогенъ охотно подписывалъ свое имя «Ермогенъ» какъ приснопамятный патріархъ.

Дѣйствовалъ ли епископъ, вѣря или нѣтъ, я не знаю; и да проститъ мнѣ Господь мои сомнѣнія, вызываемыя исключительно благоговѣніемъ къ святынѣ Казанской . . .

Я видѣлъ во всемъ этомъ, во всякомъ случаѣ, только продѣлку хитраго арестанта и рѣшилъ положить конецъ его затѣѣ.

Вѣдь, если бы икона была въ самомъ дѣлѣ «обрѣтена», я - т о бы зналъ, что это результатъ самаго наглаго мошенничества и легковѣрія, а каковото было бы мнѣ увидѣть весь ужасъ благоговѣйнато преклоненія всего русскаго народа передъ ловкою поддѣлкою, и своимъ молчаливымъ присутсхвіемъ способствовать кощунству, въ которое былъ бы вовлеченъ самъ Государь.

Я потребовалъ перемѣщенія Чайкина въ одну изъ московскихъ тюремъ, сообщилъ обо всемъ моему товарищу, московскому губернатору В. Ф. Джун-

ковскому, которымъ всякія свиданія съ Чайкинымъ были воспрещены. Попытки въ этомъ отношеніи Гермогена остались безплодными. Все это, черезъ Вел. Кн. Елисавету Феодоровну, было доведено до свѣдѣнія. Государя.

Такъ была закончена исторія новаго и кощунственнаго явленія Святой Казанской Иконы Божіей Матери.

Черезъ некоторое время епископъ Гермогенъ былъ вызванъ присутствовать въ Святѣйшемъ Синодѣ. Съ того времени онъ вышелъ изъ сферы моего непосредственнаго наблюденія.

До меня доходили слухи, что тамъ онъ всталъ въ весьма рѣзкую оппозицію къ другимъ членамъ Синода по вопросу объ учрежденіи у насъ духовнаго сана діакониссъ. Проектъ этотъ принадлежалъ иниціативѣ Вел. Кн. Елисаветы Феодоровны. По поводу института діакониссъ я не имѣю никакого собственнаго мнѣнія, а потому на этомъ вопросѣ останавливаться не буду.

Не помню точно, черезъ сколько времени, примѣрно черезъ полгода, я вновь посѣтилъ Петербурга. На одной изъ промежуточныхъ станцій въ столичной газетѣ я прочелъ, что епископъ Гермогенъ устраненъ отъ участія въ засѣданіяхъ Синода, отставленъ отъ саратовской епархіи и сосланъ въ Жировицкій монастырь гродненской елархіи, пребывавшій же въ столицѣ Иліодоръ куда-то исчезъ.

Уже въ Петербургѣ я узналъ о причинахъ постигшей Иліодора опалы.

Я видѣлъ въ то время многихъ лицъ, стоявшихъ близко къ синодскимъ кругамъ и бывшихъ со мною, какъ съ саратовскимъ губернаторомъ, тоже близкимъ къ ходу событій во всей Гермогено - Иліодоровской эпопеѣ, вполнѣ откровенными. И вотъ, что они мнѣ разсказали.

Гермогенъ и Иліодоръ поссорились съ Григоріемъ Распутинымъ. Какія были тому причины, осталось невыясненнымъ. Нѣкоторые приписывали ее борьбѣ за вліяніе въ Царскомъ Селѣ, другіе болѣе чистому желанію обезвредить развратнаго старца. Гермогенъ написалъ Царю письмо, изобличающее старца. Письмо это было принято холодно и вызвало даже, рѣзкое указаніе епископу не вмѣшиваться не въ свое дѣло.

Тогда Гермогенъ и Иліодоръ рѣшили оскопить Григорія.

Попытка эта не удалась и растерзанный «старецъ» успѣлъ отъ нихъ убѣжать въ Царское Село. . . Затѣмъ послѣдовала опала Гермогена и разстриженіе Иліодора.

Послѣдній долго скрывался въ окраинахъ столицы, главнымъ образомъ, у доктора «Тибетской медицины» Бадмаева, a затѣмъ бѣжалъ на Донъ въ станицу, къ которой былъ приписанъ, какъ казакъ. Съ этого времени онъ сталъ дѣйствовать уже подъ своимъ прежнимъ именемъ Иліодора Труфанова. Вскорѣ онъ отрекся отъ всѣхъ своихъ «правыхъ» тенденцій, проклялъ всякую власть, духовную и свѣтскую, уже съ «лѣвой» точки зрѣнія, сталъ проповѣдывать анархическую сторону ученія Толстого, портретъ котораго еще недавно подвергалъ оплеванію. Преследуемый полиціею, онъ вскорѣ бѣжалъ въ Швецію, a затѣмъ въ Соединенные Штаты, гдѣ вошелъ въ контактъ съ революціонными кругами. Говорили, что онъ дѣлалъ, тутъ же переводимыя на англійскій языкъ, сообщенія въ разныхъ music hall, гдѣ обливалъ помоями всю русскую жизнь, правительство, Царскую семью, а въ

особенности Императрицу. Написанныя Распутину Государыней письма, какъ - то попавшія въ его руки, тутъ же демонстрировались публике.

Письма эти впослѣдствіи были просмотрены однимъ близкимъ мнѣ лицомъ и, по его завѣренію, не заключали въ себѣ ничего компрометирующаго честь Царицы, какъ Государыни и женщины. Это были просто письма нервной женщины къ человеку, который въ ея представленіи — къ чему, впрочемъ, у нея было достаточно основаній *)—былъ единственнымъ источникомъ поддержанія здоровья и даже самой жизни ея страждущаго, единственнаго и обожаемаго сына.

Пробывъ несколько лѣтъ въ опале, Гермогенъ получилъ вновь епископскую кафедру, на этотъ разъ въ Тобольске. Пребываніе его тамъ совпало съ прибытіемъ туда въ ссылку Царской семьи, къ которой, .какъ я слышалъ, онъ отнесся наилучшимъ образомъ.

Мне говорили, что въ первые дни революціи онъ велъ себя съ большимъ достоинствомъ. И мученически погибъ отъ руки большевиковъ. [Большевики к публичным антиправительстенным проповедям духовных особ относились несколько строже, чем царебог. - М.З.]

Что такое были Гермогенъ и Иліодоръ?

Попытаюсь въ этомъ разобраться.

Я полагаю, что Иліодоръ былъ только опаснымъ авантюристомъ, мечтавшимъ выдвинуться и сыграть крупную роль для удовлетворенія своего ненасытнаго честолюбія. Никакихъ убежденій ни лѣвыхъ, ни правыхъ, у него никогда не было. Служить Богу, либо чорту ему было совершенно безразлично, лишь бы добиться своихъ ближайшихъ целей.

Натура Гермогена гораздо сложнее. Это тоже былъ человѣкъ, снедаемый безумнымъ честолюбіемъ, мечты котораго не останавливались на митре митрополита — ему мерещился патріархъ всея Руси, едущій на коне, ведомом ъ подъ уздцы тишайшимъ Царемъ Московскимъ. Но я думаю, что безграничное честолюбіе имело двигателемъ не одно личное чувство, но и пламенную веру и, если и не возвышенное, то превыспреннее понятіе о задачахъ православной церкви, передъ которой должно преклониться все: и народъ, и светская власть, и самъ Царь. Воспаленное воображеніе его ненормальнаго, можетъ быть, физическаго состоянія, неограниченное никакими сдерживающими центрами, могло уронить его до грани преступленія и вознести до подвига великаго мученичества. Въ средніе вѣка онъ могъ бы быть великимъ инквизиторомъ, могъ бы быть Григоріемъ VII, съ наслажденіемъ призывающимъ въ Каноссу кающагося, босоногаго и покрытаго власяницею императора, но могъ онъ и, какъ Савонарола, съ блаженствомъ и восторгомъ сгорѣть на кострѣ.

С о ф і я - П а р и ж ъ . 1922—24 г.

https://www.shamardanov.ru/arh...

ТОП ЗА 3 ДНЯ

Моя борьба с епископом Гермогеном и Илиодором.