Смена его не любила. Точка. Никаких «но» и «возможно». Не любила — и всё.
Его звали Виктор Сергеевич, но за глаза звали «Царь». Не из уважения, а из-за его невыносимой, монаршей придирчивости. Он работал мастером на участке сборки двигателей, и казалось, его жизненной миссией было сделать жизнь своих коллег невыносимой.
Мастер
Молодой Петров, с горем пополам собравший узел, с гордостью ждал одобрения. Виктор Сергеевич подходил, молча брал щуп, проводил по поддону и, показав Петрову тончайшую полоску металлической пыли, изрекал: «Не контакт. Это не сборка, это халтура. Переделывать». И уходил, оставляя за собой шлейф унижения.
Его боялись. Его ненавидели. На обед он садился один, и стол вокруг него пустовал, будто он был прокаженным. Шутили зло: «Царь пошёл, все свободны». Он не участвовал в посиделках после смены, не скидывался на дни рождения, не пил с мужиками. Он был кремнем, о который все точили свои нервы.
Его принципы были возмутительны в коллективе, где давно научились «ходить по краю». Спилить брак и сдать как годный? Он находил. Сделать вид, что не заметил трещину? Он её заметит. Он был живым укором их собственной, выстраданной расслабленности.
И вот он ушёл. На пенсию. Без следа, без прощальной речи, без посиделок. Просто в пятницу сдал смену, а в понедельник его не было.
И началось.
Сначала неделю все дышали свободно. Работа закипела без его вездесущего контроля. Но уже к концу месяца в цехе что-то сломалось. Не станок, нет. Сломалось что-то незримое.
Пришёл контролер с главного завода. Проверка. И понеслось. Мелкий, но постоянный брак, который раньше Виктор Сергеевич вылавливал на месте, теперь ушёл дальше. Валы текли, прокладки подтекали, допуски гуляли так, что диву давались.
Начальник цеха, вечно конфликтовавший с «Царём», ходил мрачнее тучи. Сначала ругался: «Собрались, разгильдяи!» Но в его глазах читалось иное: «Раньше-то такого не было…»
А потом случилась история с Петровым, тем самым, которого Виктор Сергеевич когда-то заставил трижды перебирать узел. Петров, уже опытный специалист, получил задачу собрать опытный образец для важного заказа. Собрал. А на испытаниях - брак. Паника. Разбирают — а там, в самом неудобном месте, крошечная, почти невидимая стружка. Та самая, на которую десять лет назад ему указал старый мастер.
Петров стоял, бледный, глядя на эту блестящую частицу, и вдруг тихо, но так, что все услышали, сказал:
—А Виктор Сергеевич нашёл бы. Рукой провёл бы и нашёл.
В цехе воцарилась тишина. И в этой тишине каждый начал вспоминать.
Вспомнила смена, как ни разу ни один двигатель, собранный под началом «Царя», не вернулся с гарантии с браком. Ни один.
Вспомнили,как он, не крича и не унижая (унижала правда, а не он), показывал им единственно верный способ затянуть гайку, чтобы она не отходила от вибрации.
Вспомнили,как он ночевал на заводе, когда был аврал, но не для галочки, а чтобы лично проконтролировать ключевые этапы.
Вспомнили его странные,казавшиеся занудными, лекции о «чувстве металла» и «чести рабочего человека».
Они думали, он их ненавидит. А он их берег. Берег от их же собственной лени, от халтуры, от позора. Он был тем строгим отцом, который заставляет учить уроки, и которого ненавидят все дети, пока сами не вырастут и не поймут, что это была не жестокость, а любовь. Любовь к Делу.
Фото из общедоступных источников
И вот однажды, собравшись после смены, они подняли стопку. И первый тост был не за начальство, не за зарплату, а за него. За Виктора Сергеевича. За «Царя».
— Помните, как он меня… — начал Петров, и все заулыбались. Воспоминания о его придирках стали тёплыми, почти семейными байками. Они наконец-то разгадали его. Он не хотел, чтобы его любили. Он хотел, чтобы работа была сделана хорошо.
А добрым словом его вспоминали именно потому, что при нем эта самая работа — та самая, тяжелая, мазутная, настоящая — была честной. И они, прошедшие его суровую школу, стали мастерами. Настоящими.
Оценили 58 человек
82 кармы