Подписанный Наполеоном и Александром I летом 1807 года Тильзитский мир, как хорошо понимали люди осведомлённые и прозорливые, на самом деле был лишь замаскированным перемирием, паузой между раундами боя, а не финалом франко-русского противостояния. Силы у обеих сторон временно истощились, им следовало основательно привести себя в порядок перед новой сшибкой, а заодно и позаботиться о том, чтобы в решительный момент никто, как это часто случается, не нанёс удара в спину.
У России в то время имелось два таких прытких соседа: Турция и Швеция. С Османской империей с 1806 года велась вялотекущая война, которую следовало бы в кратчайший срок прекратить, и лучше всего не дипломатическим, а силовым путём, чтобы надолго отбить у янычар охоту размахивать ятаганом. С последней задачей неплохо справлялся до своей неожиданной смерти Николай Каменский (поговаривали, что этого генерала отравили), но под конец пришлось поторапливаться, поэтому сменившему Каменского Михаилу Голенищеву-Кутузову не выпало чести повесить щит на врата древнего Царьграда. Вместо этого великий наш стратег обтяпал (другого слова не подберёшь) удивившее весь мир в мае 1812-го, т.е. накануне Отечественной войны, Бухарестское мирное соглашение. По нему Россия и Турция, пойдя на незначительные уступки, по сути, остались на прежних позициях. Всем, однако, было понятно, какое преимущество получили русские: целая армия высвободилась у них для действия на западном направлении.
Со Швецией дело обстояло по-другому. В Петербурге ещё многие помнили о войне 1788–1790 годов, неожиданно развязанной полубезумным королём-романтиком Густавом III. Тогда канонаду Красногорской морской баталии слышали аж в Царском Селе. И кто мог поручиться, что в случае новой схватки с Наполеоном шведы не захотят воспользоваться временной слабостью русских на Балтике?
Правда, ситуация в самом балтийском королевстве была теперь несколько иной, чем за двадцать лет перед тем. На престоле сидел Густав IV, формально сын Густава III, а по существу — его жены и его шталмейстера Адольфа Мунка, так как король-романтик слабым полом не интересовался. Очередной Густав, так же, как и предыдущий, считался «нашим человеком» в Стокгольме. И на сей раз небезосновательно: король действительно был во многом ориентирован прорусски, а образцом для подражания он, по всей видимости, избрал Павла I с его идеалом дисциплины и муштры.
Екатерина II даже пожелала устроить личную жизнь юного короля, для чего его вызвали в Северную Пальмиру в сопровождении дяди-регента. Густав был бы, может, и не прочь разделить брачное ложе с внучкой Екатерины, однако этот педант до мозга костей наотрез отказался предоставить будущей супруге возможность свободно исповедовать православную веру, что напрямую запрещала шведская Конституция. В результате законника отправили восвояси. Но отношений с ним портить не стали и в дальнейшем всегда полагались на его скрупулёзную верность.
Густав, следуя в хвосте русской политики, враждовал с Англией при Павле I и с Францией при Александре I. В 1806 году шведские войска даже высаживались в Померании и принимали вместе с пруссаками участие в боях. Хотя королевская армия давно уже стала бледной тенью той могучей силы, которая заставляла дрожать Европу в Тридцатилетнюю войну, а Россию — в войну Северную, до Полтавы. Неудивительно, что вскоре шведы оказались разгромлены. Здесь им пришлось познакомиться с наполеоновским маршалом Жаном-Батистом Бернадотом, гасконцем и д’Артаньяном своего времени. Важные для Швеции последствия этого знакомства скажутся в дальнейшем, а пока маршал проявил прозорливую гуманность — позаботился о пленных скандинавах так, что очаровал своей личностью всю их суровую северную родину.
Пожалуй, один лишь король Густав оказался не подвержен сентиментальности. Невзирая на военную слабость своей страны, он оставался смертельным врагом бонапартизма. И в 1807-м, узнав о заключении русскими предательского, по его мнению, мира, с возмущением отослал обратно в Россию принадлежавшие ему как кавалеру знаки орденов Святого Андрея и Святого Александра Невского.
По соглашению с Наполеоном император Александр I должен был теперь принудить шведов к замирению с французами, да ещё и заставить их присоединиться к континентальной блокаде Англии, что, разумеется, в корне противоречило собственным русским интересам, так как Россия в этом случае сама себя лишала последнего крупного союзника в грядущем столкновении с неудержимо, казалось, растекающейся по континенту Францией. Но между тем весьма заманчивой представлялась идея извлечь хоть какую-то пользу из поражения и, воспользовавшись моментом, отодвинуть госграницу подальше от уязвимого с этой стороны Петербурга.
Прийти к полюбовному соглашению с Густавом, несмотря на длительные переговоры, не удалось, и в феврале 1808 года без объявления войны Россия начала боевые действия.
По воспоминанию Филиппа Вигеля, хотя и предвзятого, но небезынтересного мемуариста той эпохи, ни одна война не вызывала ещё в русских столь мало патриотического угара и столь много сочувствия к противнику. Северный сосед выглядел настолько невоинственным, что большинство считало вполне достаточным, если русская армия вступит на шведскую территорию: подданные Густава тотчас сдадутся.
Начало войны оправдывало этот шапкозакидательский прогноз. Регулярное шведское войско действительно не желало драться всерьёз. Уже в конце февраля выкинули белый флаг незадачливые защитники хорошо укреплённого Свеаборга. Однако в тылу наступавших русских отрядов подняла голову финская партизанщина, отличавшаяся крайней разнузданностью. Финны налетали на отдельные небольшие подразделения русских, атаковали обозы, уничтожали всё до последнего человека. Не щадили ни пленных, ни раненых. Вот что писал по этому поводу другой мемуарист, Фаддей Булгарин: «Все финские поселяне — отличные стрелки, и в каждом доме были ружья и рогатины. Составились сильные пешие и конные толпы, которые под предводительством пасторов, ландманов… и финских офицеров и солдат… нападали на слабые русские отряды, на госпитали, и умерщвляли немилосердно больных и здоровых… Возмущение было в полной силе, и народная война кипела со всеми своими ужасами».
Весной русские завязли в озёрной стране. К тому же и шведы понемногу пришли в себя и дали неожиданно крепкий отпор — у Сийкайоки, у Револакса и в нескольких других местах. За их спиной маячила Англия, обязавшаяся платить по 1 млн фунтов ежемесячно, лишь бы Густав продолжал войну. Дело дошло до того, что русский главнокомандующий генерал Фёдор (Фридрих Вильгельм) Буксгевден заключил в сентябре временное перемирие с врагом, не утверждённое, однако, в Петербурге.
Война продолжилась. Решительный перелом наступил в начале следующего, 1809, года, и он ознаменовался беспримерным подвигом: разделившись на колонны, русские корпуса прошли по льду Ботнического залива и впервые за всю историю вступили на собственно шведский берег. Казачьи разъезды показались в окрестностях Стокгольма. Шведскую столицу охватила паника. 13 марта здесь произошёл государственный переворот, в результате чего Густав IV оказался низложен и начались переговоры о мире, завершившиеся подписанием Фридрихсгамского договора, по которому к России отошла вся Финляндия.
Русский самодержец стал именоваться теперь ещё и Великим князем Финляндским, а на долю его солдат перепало две медали. Одну из них, «За переход на шведский берег», вручили воинам частей генерала Михаила Барклая-де-Толли. На лицевой стороне изображён вензель Александра I под большой императорской короной. На оборотной стороне — пятистрочная надпись: «ЗА — ПЕРЕХОДЪ — НА ШВЕДСКЇЙ — БЕРЕГЪ». Внизу под фигурным обрезом дата: «1809». Всего на Санкт-Петербургском монетном дворе отчеканили 5443 штуки таких серебряных «манет».
Другую медаль, «За проход в Швецию через Торнео», учреждённую одновременно с «барклаевской», получили солдаты отряда графа Павла Шувалова, принудившие к сдаче у Каликса крупный шведский отряд. От своей «сестрицы» эта медаль отличалась лишь надписью на реверсе. Носить её точно так же надлежало на голубой ленте Андреевского ордена. «Шуваловских» медалей изготовили побольше — 6269 штук.
Итак, граница от Петербурга оказалась отодвинута на безопасное расстояние, лишённый короны Густав под именем полковника Густавссона отправился в вечное изгнание, а на освободившийся после него трон сначала воссел его дядя, герцог Карл Зюдерманландский, а в 1818-м — наследовавший последнему… Жан-Батист Бернадот. Да, именно тот самый французский маршал. Вот какова оказалась благодарность шведов за проявленное гасконцем человеколюбие! Отсюда урок всем нам: делайте добро — оно потом стократ окупится.
Кстати сказать, нежданно-негаданно оказавшись в 1810-м шведским кронпринцем, а затем и королём, француз в дальнейшем всегда действовал исключительно в интересах своего нового отечества. При нём, фактически управлявшем страной с момента своего прибытия, Швеция в 1812 году решительно порвала с Францией и заключила союз с Россией. Вот так-то! В кампаниях 1813–1814 годов принц Бернадот сражался против Наполеона с таким успехом, что за битву под Денневицем в Пруссии бывший наполеоновский маршал удостоился русского ордена Святого Георгия I степени. А ещё раньше он получил то, от чего отказался бедняга Густав, — орден Святого Андрея Первозванного.
О других важнейших медалях александровской эпохи мы расскажем вкратце, так как связанные с ними исторические события широко известны.
1812 год оказался столь богат на грандиозные кровопускания, что чеканить медаль по поводу каждого, даже если это Бородинское сражение, сочли нецелесообразным. Вместо того в феврале следующего 1813 года вышел императорский указ о пожаловании всем участникам освобождения родной земли наградной медали «В память отечественной войны 1812 года». Вот его примечательный текст:
«Воины! славный и достопамятный год, в который неслыханным и примерным образом поразили и наказали вы дерзнувшаго вступить в Отечество ваше лютаго и сильнаго врага, славный год сей минул, но не пройдут и не умолкнут содеянныя в нём громкия дела и подвиги ваши: вы кровию своею спасли Отечество от многих совокупившихся против него народов и Царств. Вы трудами, терпением и ранами своими приобрели благодарность от своей и уважение от чуждых Держав. Вы мужеством и храбростью своею показали свету, что где Бог и вера в сердцах народных, там хотя бы вражеския силы подобны были волнам Окияна, но все они, как о твердую непоколебимую гору, разсыплются и сокрушатся. Из всей ярости и свирепства их останется один только стон и шум погибели. Воины! в ознаменование сих незабвенных подвигов ваших повелели Мы выбити и освятить серебряную медаль, которая с начертанием на ней прошедшаго, столь достопамятного 1812 года, долженствует на голубой ленте украшать непреодолимый щит Отечества, грудь вашу. Всяк из вас достоин носить на себе сей достопамятный знак, сие свидетельство трудов, храбрости и участия в славе; ибо все вы одинакую несли тяготу и единодушным мужеством дышали. Вы по справедливости можете гордиться сим знаком. Он являет в вас благословляемых Богом истинных сынов Отечества. Враги ваши, видя его на груди вашей, да вострепещут, ведая, что под ним пылает храбрость, не на страхе или корыстолюбии основанная, но на любви к вере и Отечеству и, следовательно, ничем непобедимая».
На лицевой стороне серебряной медали изображено «всевидящее око» в лучах, а под ним дата — «1812 годъ». На оборотной стороне поместили библейское изречение в четыре строки: «НЕ НАМЪ, — НЕ НАМЪ, — А ИМЕНИ — ТВОЕМУ». 250 тыс. экземпляров этой выразительной награды носили непосредственные участники боевых действий — от фельдмаршала до рядового солдата и ратника-ополченца.
На другой год медалью того же дизайна, но впервые выполненной в бронзе, было, как сказано в соответствующем Манифесте, пожаловано «благородное дворянство наше …ныне изъявившее беспримерную ревность щедрым пожертвованием не токмо имуществ, но и самой крови и жизни своей». Носить награду дворянам следовало на красно-чёрной ленте Владимирского ордена. Не забыли и «именитое купечество, принимавшее во всеобщей ревности и рвении знатное участие». Купцам полагалась та же медаль, но на Аннинской ленте.
Ещё одна знаковая медаль того славного времени — «За взятие Парижа». Учредили её 30 августа 1814 года в честь взятия французской столицы русскими войсками 30 марта того же года. На аверсе — погрудное изображение Александра I в лавровом венке под «всевидящим оком». На реверсе же, в лаврах по обводу медали, пятистрочная надпись: «ЗА — ВЗЯТIЕ — ПАРИЖА — 19 МАРТА — 1814». Правда, к раздаче по политическим причинам (во Франции только что восстановили на троне династию Бурбонов и не хотели её таким образом «подставлять» под критику недобитых бонапартистов) приступили спустя 12 лет и уже при новом императоре. Николай I повелел выдать более 160 тыс. экземпляров оставшимся в живых ветеранам, предварительно освятив медаль на гробнице покойного брата. Любопытна медальная лента: она была сдвоенной, составленной из двух орденских лент — Андреевской и Георгиевской.
«За взятие Парижа» стала последней масштабной наградной медалью александровской эпохи. После неё вплоть до смерти (по крайней мере официальной) этого царя чеканились в основном вполне мирные «манеты» вроде медали «За отличие», предназначавшейся главным образом для деятелей искусства, певцов или драматических актёров.
Приближалась новая эпоха, в том числе и в русской медальной истории, рассказ о которой в наших дальнейших главах.
Автор Максим Лаврентьев
Оценили 6 человек
5 кармы