"Переплеты"

Из воспоминаний военного переводчика  

Порой автобус бывает очень схож с Вавилонской башней, и там не лишним может оказаться знание иностранных языков  

При всех прочих, я совершенно уверен, что профессия переводчика начала свой «путь в жизнь» почти сразу после Вавилонского столпотворения. Для особо не интересующихся процитирую Брокгауза и Ефрона в сокращенном изложении.

«Библия рассказывает о построении послепотопными людьми башни в Вавилоне, которая, по предположению строителей, должна была достигнуть неба (Быт. XI, 1–9). По библейскому рассказу и позднейшим иудейским преданиям, виновником предприятия был Нимрод. Основав сильное государство, он возгордился первым успехом и задумал основать всемирную монархию, вопреки воле Божией, определившей потомкам Хама (к которым принадлежал Нимрод) быть рабами других. И вот, с этою целью, в знак своего могущества и в качестве центра всемирной власти, хамиты порешили построить «башню вышиною до небес».

«Когда закипела работа, обжигались кирпичи и заготовлялась земляная смола, Господь порешил покарать строителей. Он смешал язык их так, что они перестали понимать друг друга и не в состоянии были продолжать постройки, а затем мало-помалу рассеялись по всей земле. С археологической точки зрения, библейский рассказ был предметом многих исследований, имевших целью определить, какая из вавилонских развалин наиболее соответствует признакам Нимродовой башни. Таких развалин около города Гиллы, расположенного на месте древнего Вавилона, несколько. Первый исследователь вавилонских развалин, Роулинсон, полагал, что остатки вавилонской башни нужно искать в Ниффере, верстах в 140 к юго-востоку от Гиллы, где находится масса кирпичей, цементированных земляной смолой, как именно и говорится в Библии».

Теперь о главном. Хитрованы-людишки все равно нашли выход. Постепенно сформировалась некая профессиональная общность специалистов, задачей которых стало наладить все-таки общение между разбежавшимися в разные стороны народами. Тут же про себя подумал, а не являемся ли мы – переводчики носителями идеи, противной воле Божьей? Он смешал, а мы налаживаем. Может быть, тут и кроется причина того, что мы попадаем в забавные и смешные ситуации. Мы можем смеяться над другими, но лучше пошутить и улыбнуться над ситуациями, которые я назвал «переплеты», по старой русской поговорке «Ну, вот, попал в переплет».

«ИНТА МАСРИ»

Лето 1980 года было знаковым. Можно сказать, что вся страна, а особенно система ее управления, «стояла на ушах». К Олимпиаде в Москве не готовились, пожалуй, только на Чукотке, да и то потому, что лета там, в привычном понимании, практически не бывает, или оно проходит слишком быстро. Было жарко, было тревожно, было утомительно. Работа в рваном цикле выбивала из нормального жизненного ритма всех начальников смен без исключения. Заступать на ночное дежурство в час ночи и работать до восьми утра, потом идти спать, снова заступать на дежурство в восемь вечера следующих суток и работать до часа ночи. Кое-как выспавшись, идти на занятия, и потом нестись на обед, чтобы в два часа дня снова заступить на дежурство до восьми вечера. И снова на следующий день заступить с восьми утра до двух дня, чтобы уйти за «переходной», когда, если совпадет с «выходным», ты можешь побыть с семьей, что-то поделать дома, а если нет – должен будешь общаться с личным составом, который норовит и в наряде что-то сотворить. Такой график через то или иное количество лет приводил начальника смены на больничную койку либо с язвой желудка, либо с гипертонией. Спасение от такой перспективки пришло внезапно в виде телеграммы от московского руководства, содержание которой было изложено моим непосредственным начальником с выражением на его лице, про которое можно было бы сказать: сожрал подгнивший лимон, но делать нечего, придется проглотить.

Что такое десятидневная командировка в разгар лета в город, про который Леонид Утесов не говорил, а пел? Да, именно так. В «цветущий в акациях город» мне и надлежало срочно убыть, наплевав на суетность сменной работы. При этом ведомство разрешило «пролет самолетом» к месту командировки...

То, что меня, старшего лейтенанта, встречал в аэропорту подполковник на служебной автомашине, грело самолюбие. Но я не об этом. В самолете за моей спиной оказалось целое семейство с ребенком. При этом глава семейства явно принадлежал к народу, с которым меня старательно готовили общаться. Пять лет в институтских стенах даром не прошли, и уши мои навострились. Папаша общался с ребенком явно на египетском диалекте арабского языка. Рано или поздно главе семейства пришлось ко мне обратиться на ломаном русском с какой-то просьбой. Естественно, что ответ он выслушал на освоенном мной и родном для него диалекте.

– Ты египтянин?

Потрясение на его лице было столь искренним, что шероховатостей в моей фразе он не заметил. Его даже не смутило, что заговоривший с ним на одном языке человек носит советскую военную форму.

– Нет, я учил арабский в институте.

– Но ты же говоришь на египетском диалекте. Ты точно был в Египте.

– Нет. В Египте бывать не приходилось.

– Тогда ты точно бывал где-то на Ближнем Востоке!

– И такого не было. Работал с арабами у нас в стране.

Остаток недлинного перелета до Одессы мы провели в несложной беседе. Ее подробности за давностью лет из памяти выветрились, но первая, обращенная ко мне арабская фраза «Инта масри!», запомнилась на всю жизнь.

Можно было бы задать вопрос: «Ну и что?» Ну, поговорил с иностранцем в самолете. Сейчас это банальщина для всех, а в 1980 году сотрудников КГБ на сопровождение внутренних перелетов Аэрофлота уже не хватало. Поэтому контакт советского офицера с иностранцем не был «срисован» сотрудником. Конечно, его ориентировка уперлась бы в ту же стену, но отписываться мне все равно пришлось бы долго и обильно. Сейчас даже странно это вспоминать, как некий достаточно рискованный эпизод. Подобные встречи порой заканчивались плачевно для карьеры.

«ИШШО ЕХАЙ»

Забавно советскому офицеру было путешествовать по Кубе на привычном для кубинцев автобусе без стекол, где народ не только едет внутри, но и как бы едет, но скорее висит снаружи на едущем автобусе, зацепившись за что-нибудь и болтая ногами. Я возвращался из Гаваны на обычном «Икарусе»-колбасе, увешанном кубинцами, как подмосковная тетка авоськами с продуктами. Внутри было малокомфортно от жары и обилия людей. Однажды по этому маршруту я уже путешествовал, но был не один, и место пересадки на другой автобус, который шел в нашу сторону, запомнил только на слух. Местечко называлось Лиса, с ударением на букву «и». Поэтому, ориентируясь приблизительно по времени движения, начал высматривать знакомые очертания зданий. Но это безуспешное занятие не вызвало у окружающих ничего, кроме вопросов, типа «Quebuscas?» (Что ищешь?)

Искал я тот самый пригород Гаваны, и поэтому совершенно искренне спросил у ближайшего темнокожего кубинца – «EssoLisa?» На что получил совершенно уверенный ответ, прозвучавший как «Ишшо эха». Уверенность моя в своих познаниях испанского сильно пошатнулась. Попытавшись что-то в очередной раз увидеть в окошке, завешенном молодыми парнями, как окно мясной лавки сосисками, я понял, что надо пытаться наладить диалог. Очень настойчиво глядя в глаза этому самому темнокожему кубинцу, я еще раз старательно выговорил на испанском свой вопрос про пресловутую Лису, будь она неладна. Он напрягся мне навстречу и, так же старательно артикулируя, выговорил на русском: «По-русски говоришь? Ишшоихатьнада!»

«ДА КАМБАЛА ЭТО…»

Пляж Эль-Саладо, куда нас, офицеров и прапорщиков, периодически вывозили с семьями, чтобы мы не забыли, что живем на острове, а остров – это кусок суши, со всех сторон окруженный водой, причем очень соленой, за которой находится территория нашего потенциального противника, отличался неустроенностью, очень небольшим участком песчаного дна и глубоким каньоном, подходящим достаточно близко к берегу и потому не вызывавшим особо положительных эмоций. В этом каньоне часто мелькали довольно крупные рыбы и тени прочих обитателей океана, общение с которыми не обещало ничего доброго. Потому и не нырялось там особенно. Детишки, не обращая внимания на страхи взрослых, возились у самого берега. Лениво наблюдая за процессом, я увидел, как из воды, ступая вперед спиной из-за надетых ласт, вышел очень смуглый, черноволосый, как все кубинцы, парень с черными же усиками. На гарпуне его подводного ружья болталась дохлая рыбка среднего размера.

Хотя какая развлекуха, помимо предстоящего заезда в бар гостиницы «Amistad» («Дружба»), где можно было выпить «Московской» водки или кубинского рома. Задаю парню вопрос на испанском: «Как называется эта рыба?». Парень обернулся и очень внимательно на меня посмотрел, но промолчал. Не очень вежливый, подумал я про себя, но все-таки вознамерился услышать ответ и повторил вопрос. Парень еще внимательнее осмотрел меня и окружавших меня людей, шмыгнул мокрым от океанской воды носом и на чистом русском выдал: «Да камбала это».

«Я ПОМОЛИЛСЯ АЛЛАХУ»

Что обрушивается на сознание человека, а тем более офицера, оставившего свою страну при одном общественно-политическом устройстве, а вернувшегося в совершенно иное общество, о сути которого информация поступала крайне скудно, профильтровано и предвзято? Да, мы, воспитанные советским обществом, выученные лучшими преподавателями страны, осознававшие некие постулаты свободного мира, вдруг были вынуждены адаптироваться к новым условиям.

Никто не сказал, что прошлое было лживым и плохим, а наступившее правильным и перспективным. Каждый своими пятками шагал по раскаленным булыжникам перемен девяностых годов. Надо было понять, что же дальше предстоит, что делать, чтобы выжить, чтобы устояла твоя семья. Для этого после трех лет без отпуска мне выделили 90 суммированных дней – с мая по август.

Раскаленный по-летнему Невский, все те же толпы молодежи. Ярче стали краски одежды. Но жажда и желание стрескать мороженое было общим и безусловным. В любимой булочной у здания Государственной Думы, той еще Думы, которая «думала» до 1917 года, к прилавку с мороженым выстроился «хвост», в котором передо мной оказался тип ярко выраженной ближневосточной внешности. Мужик явно нервничал, пытался на кое-каком английском разговорить парочку девиц недозрелого возраста. Те, плохо понимая его потуги, отсмеивались и отнекивались. Имея привычку не держать язык за зубами, особенно если этот язык является средством производства, я задал мужику вопрос по-английски. Мужик в ответ затараторил о наболевшем.

– Слава Аллаху! Я приехал провести несколько встреч, но моя переводчица все понимала, но мало что говорила. А потом и вовсе сбежала. У меня через два часа деловая встреча. Выручи! Я заплачу, сколько скажешь.

Праздно шатающийся профессиональный переводчик для летнего Санкт-Петербурга – явление крайне странное и нехарактерное. Все, как я уже начал понимать после приезда в новый для себя мир, озадачены добыванием «валюты насущной», благо за обладание ею уже не стало статьи Уголовного кодекса. И кто же мне может запретить?

– Куда надо ехать?

– Это рядом с метро «Выборгская». Я покажу.

– Тогда поехали, по дороге поговорим о теме беседы и об оплате.

И все же профессиональный интерес смешивался с желанием поддеть араба. Как я понял по манерам и выговору, «товарищ» прибыл к нам из одной из стран так называемого Леванта.

– Ты откуда? Как я понял по внешности – с Ближнего Востока.

– Догадайся!

– Скорее всего из Сирии…

И я выдал следующую фразу на арабском, пытаясь включить в нее элементы сирийского диалекта.

Мужика «прибило» к асфальту Невского проспекта. «Звякнула» откатившаяся по тротуару на проезжую часть «челюсть». Он медленно повернулся ко мне и, сложив руки почти молитвенно, медленно выдал на арабском:

– Я совсем было отчаялся. Делать было нечего. Прежде чем войти в эту булочную, я помолился Аллаху и попросил его о помощи. Он мне послал тебя!

Дальнейшее – проведенные переговоры, дешевенькие сувениры в виде женской бижутерии, которыми он одарил меня, узнав, что я женат, щедрая оплата моих услуг – уже не столь интересно. Но как сильно укрепила в его вере в Аллаха наша встреча!

Источник

P.S.: От того же автора. Рекомендую. Думаю, что не пожалеете:..

- "Шпага"

- Посадка