Константин Зарубин: Министр мифологии
2016-08-23 14:43 dear.editor@snob.ru (Константин Зарубин)
В честь нового учебного года нам, как известно, подарили Ольгу Васильеву, нового министра образования. Впервые в истории государств, считавших себя преемниками Великого княжества Московского, систему образования возглавила женщина. Это важное символическое событие и хорошая новость.
Других положительных сторон в назначении Васильевой я за несколько дней поисков не нашел. Зато я прослушал лекцию, которую Васильева прочла этим летом на Всероссийском молодежном образовательном форуме «Территория смыслов».
Меня заинтриговала тема, заявленная на канале форума в YouTube: «Как воспитать у молодого поколения критическое мышление». Развивать у студентов критическое мышление — одна из моих главных обязанностей на основном месте работы. Возможно, самая главная. Та обязанность, не справляться с которой стыдней всего.
Уже на второй минуте выступления Васильевой оказалось, что никакого отношения к развитию критического мышления оно не имеет.
— Тема моя, — сказала Васильева, тогда еще сотрудник президентской администрации, — озаглавлена: «Формирование национальной идеи в России: истоки и современность».
Видимо, несоответствие названия содержанию — родовая черта всех институтов и мероприятий нынешнего московского государства. Клуб любителей Путина именуется «парламентом», отростки прокуратуры — «судами», а сумбурное великорусское бахвальство с цитатами из мыслителя Ильина — лекцией о критическом мышлении.
Я не могу одной колонкой превратить Госдуму в парламент и установить в российских судах правосудие. Но сделать из лекции Васильевой на Клязьме пособие по критическому анализу текста должно быть под силу любому толковому второкурснику. Этим и займемся.
1. Предварительное замечание о стиле речи
Стиль выступления Васильевой вызывает у меня приступ чувства, противоположного ностальгии. В ее речи есть все, чего я наслушался еще студентом: и барская безапелляционность, и велеречивость, и головокружительное прыганье от мысли к мысли. Именно так обычно говорит на публике российское академическое начальство обоих полов.
Еще более острую зубную боль узнавания вызывает хамская привычка перебивать. Причем Васильева не просто перебивает — она снова и снова одергивает членов аудитории.
Особенно показателен инцидент на шестьдесят седьмой минуте лекции. Екатерина Самыловская, молодой историк из Санкт-Петербурга, начинает задавать вопрос. В вопросе фигурирует слово «коллаборационисты», обычное в исторической литературе о Второй мировой. Васильева немедленно перебивает Самыловскую и читает ей нотацию о том, что «коллаборационистов» в СССР не было, были только «предатели», и вообще, «коллаборационист» — «французское слово», и «не надо искать слова, которые не имеют значения в русском языке». В итоге Самыловской так и не удается задать свой вопрос.
Раз уж речь зашла о предательстве, вынужден подчеркнуть, что подобное обращение с аудиторией — предательство академического долга. Публично унижать нельзя даже первокурсника, несущего ахинею. А уж затыкать молодым коллегам рот псевдопатриотическими придирками к терминам — это преступление против науки.
Высшее образование начинается с подчеркнутого уважения к личности. Начальственное хамство убивает критическое мышление. Поведение Васильевой — прекрасный пример того, как не надо говорить со студентами, если хочешь научить их думать.
2. Бесцеремонное обращение с фактами
На протяжении лекции Васильева делает утверждения, которые, возможно, представляются ей обобщениями и гиперболами, однако являются обыкновенной ложью, недопустимой даже в публицистике, не говоря уже о науке.
Так, Васильева утверждает:
— Мы, пожалуй, единственная страна в мире, которая не испытывала тягот национальных и религиозных войн.
Ну, хорошо. Допустим, что многочисленные расправы над старообрядцами в XVII веке — это не война. Согласимся, что в православном московском государстве, не знавшем Реформации, было не так много резни исключительно по конфессиональному признаку. Допустим даже, что еврейские погромы в Российской империи были этнической, а не религиозной бойней.
Но нужно свалиться с Луны, чтобы на голубом глазу объявить историю России свободной от кровавых межэтнических конфликтов. Коль скоро Васильева считает Российскую Федерацию преемницей СССР и Российской империи, она обязана признать, что «мы», среди прочего, «испытывали тяготы» подавления польских и кавказских восстаний, депортации крымских татар, борьбы с прибалтийскими партизанами, а также резни в Сумгаите и в Ферганской долине.
Да что там преемственность. Можно вообще забыть всю историю до начала девяностых. Две чеченские войны, убившие десятки тысяч человек при жизни моего поколения, от этого никуда не денутся. И студентам, которые слышат от преподавателя про вечный межэтнический мир в России, можно дать только один совет: если можете, забирайте документы. Ищите другой вуз.
В другом месте Васильева замечает:
— Наша страна — единственная страна в мире — переживает за [двадцатое] столетие второй социально-политический кризис.
Как бы мы ни определяли «социально-политический кризис» и «нашу страну», Россия — не единственная страна в мире, где двадцатый век выдался катастрофически бурным. Тот же Китай пережил падение монархии, восемь лет жестокой японской оккупации, двадцать с лишним лет гражданской войны, триумф коммунистической диктатуры и чудовищные репрессии с миллионами жертв.
Этот список национальных радостей ХХ века можно продолжать очень долго. Особенно если не забывать страны поменьше Китая. Скажем, Польшу, Камбоджу, Руанду, Никарагуа. Или почему бы Литву не вспомнить? Там двадцатый век тоже отметился так, что мама не горюй. Революция, гражданская война, диктатура, советская оккупация, немецкая оккупация, Холокост, снова советская оккупация, массовые репрессии, застой, крах плановой экономики — все как у людей.
Впрочем, у меня есть сомнения, что Васильеву заботит разница между правдой и ложью. Но об этом ниже.
3. Бесстыжая тенденциозность
— Для преподавателя общественных наук гуманитарного цикла, — отмечает Васильева, — очень важна та мировоззренческая платформа, на которой он стоит, потому что — вы согласны со мной, что любой факт можно преподать с одним акцентом и с другим акцентом.
Несомненно. Вот я, например, с начала статьи твержу о «московском государстве». И наш толковый второкурсник видит меня насквозь: ага, Зарубин из тех, кто считает разговоры о «России» до XVI века вредным анахронизмом и валит всех собак на Москву. Не иначе, слезами обливается, когда долистывает учебник до того места, где Москва аннексирует Новгородскую и Псковскую республики.
Разглядеть «мировоззренческую платформу» Васильевой еще легче — она дана прямым текстом. «Важнейшее понятие человеческого существования», по Васильевой, есть патриотизм. Патриот безоговорочно гордится Россией, «которая за свою тысячелетнюю историю снискала небывалую славу», ибо все в ней делалось правильно и человеколюбиво.
Не бывало в подлунном мире империи более кроткой. «Колонизацию русского Севера и Туркестана» осуществляли мирные казаки, которые «шли вперед, ставили остроги, вместе с местным населением засучивали рукава» и начинали «общее деланье». Поэтому «идея предназначения русского народа стала общей для наций и народностей, которые населяли огромную, необъятную Россию».
«В религии» и «во всякой культуре», упоенно цитирует Васильева философа Ильина, «русский организм творил и давил, но не искоренял, не отсекал и не насиловал». Ну, а на классическую роль «благодарного инородца» Васильева ставит крымско-татарского интеллектуала Исмаила Гаспринского (1851–1914). «Русский человек», пишет Гаспринский, «наиболее легко сходится и наилучше уживается с различными народностями».
И все было б ничего, если бы под этой развесистой имперской клюквой, то есть, я хотел сказать, под этой мировоззренческой платформой, у Васильевой открывалось второе дно, положенное каждому студенту «общественных наук гуманитарного цикла». В конце концов, миф о кроткой Российской империи едва ли абсурдней моего любимого мифа о вольном Северо-Западе, где дремлет дух новгородской демократии.
Но никакое второе дно у Васильевой не открывается. Ей неведома решимость хоть как-то нейтрализовать собственные идеологические шоры, которая должна быть у каждого второкурсника. Она рассказывает молодежи о «формировании национальной идеи в России» не потому, что развитие национальной мифологии — часть истории. В ходе лекции становится до жути ясно, что у Васильевой все наоборот: смысл занятий историей состоит в том, чтобы воспроизводить национальный миф.
Она не шутит, когда заявляет, что после постановления ЦК ВКП(б) о преподавании истории в школах история была «восстановлена в своих правах». То, что советские учебники «Истории Отечества» всех уровней разве что не лопались ото лжи и тенденциозности, не существенно. Главное, что наличие «Отечества» зафиксировали на высшем уровне. На самом высшем, усатом уровне. Слайд с парадным портретом товарища Сталина («теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа — у нас есть Отечество») развеивает последние сомнения.
Для касты «патриотических» начальников, которую представляет Васильева, «общественные науки гуманитарного цикла» — всегда инструментальный придаток мифа. Их «история» не про то, что было; она про то, что должно было быть в великой тысячелетней России. При такой постановке вопроса правды и лжи нет вообще. Можно с чистой совестью нести что угодно, лишь бы правильно расставить «акценты».
И мы знаем, кто решает, как правильно.
4. Монополия на толкование
Екатерина Самыловская, до того как Васильева запретила ей говорить про коллаборационистов, успела спросить, почему историкам в России снова стали закрывать доступ к архивам.
Ответ Васильевой, поначалу путаный, в конце концов оказался таким: «Любое общественное сознание должно быть подготовлено к тому, что является историческим фактом». Васильева вспомнила, как в ужасные времена перестройки исторические откровения валились на головы «неподготовленных» граждан:
— …Если бы сейчас я вам всё объяснила спокойно… рассказала вам, как оно происходило и почему это было, у вас бы не было, как это было в 91-м году у нас: «Ах!»
И дальше, обращаясь к теме исследований Самыловской:
— …Если мы подготовим общественное сознание к восприятию истории партизанского движения, которая не написана на сегодняшний день, я уверена, что вы будете первой, кто получит действительно документы, которые вы хотите.
Наш толковый второкурсник на этом месте недоверчиво ущипнет себя: уж не снится ли мне эта наглость?
Дело не в утверждении, что интерпретация фактов зависит от контекста и уже имеющихся знаний. Это секрет Полишинеля. Ошеломительная наглость откровения Васильевой в том, что ее интерпретация, ее «я бы объяснила» и «мы подготовим» — истина в последней инстанции. Оказывается, пока гражданин начальник не разъяснит, «как оно происходило и почему это было», холопам не положено совать неподготовленный нос в архивные документы.
Напомню, что Васильева говорит это профессиональному историку.
По большому счету, это занавес. Занавес надо всеми «общественными науками гуманитарного цикла». Госмонополия на толкование — это запрет на критическое мышление.
Заключение
Заключение простое. Министр образования Васильева, которую нам подарили к началу учебного года, олицетворяет все, чего в образовании быть не должно. И я не знаю даже, какой совет дать нашему толковому второкурснику. Ну, разве что этот:
— Критическую мысль давят да не могут задавить уже две с половиной тысячи лет. Держись, старик. Прорвемся.
СПРАВКА. КТО ТАКОЙ "СМЕЛЫЙ" КОНСТАНТИН ЗАРУБИН?
Родился 26.04.1979 в городе Сланцы Лен. обл.
Закончил факультет иностранных языков (специальность - английский и немецкий).
Любимые писатели (в порядке убывания любимости): Станислав Лем, Ник Хорнби, Туве Янссон, Эрих Мария Ремарк, Герман Гессе, Михаил Булгаков, Сергей Довлатов, Джордж Макдоналд Фрейзер, Иван Тургенев, Дж. Р. Р. Толкин, Джозеф Хеллер и многие другие (в основном, по одной-двум книгам).
Если перейти по ссылкам, указанным ниже, то можно узнать, что настоящее имя автора Константин Зарубин. Там же можно прочесть его произведения.
http://www.proza.ru/avtor/pubble
http://kostia.wordpress.com/
http://www.facebook.com/kostia.sm
Оценил 1 человек
1 кармы