Жак Сандулеску родился в Румынии в 1928 году. Во время Второй Мировой Войны он был взят в плен Советскими войсками и увезен в Донбасс на принудительные работы. В то время Жаку было 16 лет. Он чудом выжил в плену, пройдя через голод, холод и тяжелые работы. Через два года после того, как Жака вывезли в Донбасс, ему удалось бежать из лагеря и добраться до Западной Германии, оккупированной войсками США.
В 1950 году он переезжает в Канаду. Проработав некоторое время на лесоповале в Канаде, он дебютировал на боксерском ринге, намереваясь стать профессиональным боксером. Затем он проходит службу в Вооруженных Силах США и, демобилизовавшись, поступает в Сорбонну - престижный французский университет, где изучает философию и литературу. После окончания университета Жак возвращается в Нью-Йорк. Там он начинает свое дело: открывает бар и кафе. Одновременно он пишет книги и иногда снимается в кино и рекламных роликах. Жак снимался вместе с такими известными актерами как Робин Уильямс, Барбара Стреизанд, Эдди Мэрфи, а также в рекламе Кока-Колы, БМВ и Шелл.
В 1963 году он встречает основателя Киокушин Каратэ Масутацу Ояму. Между ними устанавливаются теплые дружеские отношения. Жак становится учеником Оямы и помогает учителю в развития стиля Киокушин в Америке.
Сейчас Жак является Советником Международного Комитета IKO
МОЯ ДРУЖБА С MAС OЯМА
Они были обычной бандой , которые почти каждую субботнюю ночь выбирали наугад ресторан или клуб, чтобы потерроризировать его. Сегодня вечером их "Харлеи" были припаркованы перед моим кафе "Фламенко". Внутри, молчала гитара, перепуганные официантки и обслуживающий персонал жались к стенам. Улица блестела от осколков стекла. Просто когда официантка возразила отказу бандитов оплатить счет, лидер банды расколотил кирпичем окно. И все это мы с моим другом увидели, когда пришли туда, после шести часов тренировки.
Мы увели их подальше от кафе, любопытных глаз и натоптанных полицейских троп, вниз в темный, узкий переулок, где можно втоптать этих быков в грязь. Пока мы шли, семеро из них взяли нас в кольцо. Постепенно зажимая , они насмехались над нами. "Эй, пидорасы, кто нам сказал выходить? "-рычал их лидер. "Это - мое учреждение. И сейчас мы вас накажем. "-сказал я спокойно. "Да? Ты, и грязный японец? "
Я посмотрел на моего друга, и наши глаза встретились. Его глаза были глубоки и черны и мерцали подобно обсидиану в свете уличного фонаря. Те, кто знал Масутацу Ояму, знают экстраординарную мощь, которую излучали его глаза. Глаза большинства людей в поволоке или замутнены, поскольку их мысли блуждают. Его глаза были лазерами чистого, сосредоточенного желания. Если бы вы были глупым панком, подобно этим парням, вы могли бы не заметить его кошачью походку, или руки с кулаками, как два камня, и видеть перед собой просто невысокого коренастого восточного мужчину. Но я не мог полагать, что они не видели опасность в его глазах. Лидер банды вытащил из мотоцикла тяжелую цепь и начал раскручивать ее на уровне талии. Другой накачавшийся толстый, два на четыре, со звоном выдернул кол из железного забора. Они могли бы быть глупы, но они были кровожадны, а их количество и алкоголь в венах сделали их храбрыми.
Они думали, растоптать двух невооруженных мужчин, будет легко. Они не знали, с кем имеют дело. Я сам имел серьезную репутацию уличного бойца. Шесть футов два с половиной дюйма и приблизительно двести двадцать фунтов, бывший профессиональный боксер-накаутер, известный сногсшибательными хуками. И я сходил с ума, когда разные хулиганы и прочее отребье бросали мне вызов, ведь право было на моей стороне.
Местные гангстеры видели, как я бил голыми руками. У людей от лица кожа кусками отваливалась, а пяткой я просто проламывал грудь. После этого они сказали мне, что я "конкретный" мужчина, тот, которого нужно уважать и даже бояться. Я знал, что моя сила тем больше, чем больше опасность и гнев. Но тайна Maс Ояма, в том, чему я столь поразился в нем, была способность обратиться к этой силе по желанию и сосредоточить ее точно. Я имел сырую дикую мощь, а он имел высший контроль.
Вау! Просвистела цепь! Главарь крутил её в смертельном круге, все ближе и ближе к Канчо (так я называл Ояму). Я видел, что он спокоен и готов встретить его. Я чувствовал себя настолько счастливым. Он был самым сильным человеком в мире, и он был моим другом. Я откинул назад голову и взвыл упоенный радостью сражения.
Когда я встретил, Maс Oяму, пустое место в моей жизни стало заполнено. Раньше у меня был друг, и я думал, должно быть он самый сильный человек в мире. Его звали Омар, и когда мы с ним были заключенными в угольных шахтах Советского Союза, он спас мою жизнь. Это было в 1947, когда мне было восемнадцать, а Омару девятнадцать лет. Вскоре, я убежал из России, и постепенно пробился к Канаде, устроился на железную дорогу, потом занимался заготовкой леса, а уже в Соединенных Штатах заявил о себе, как профессиональный боксер-накаутер. К 1960, когда Канчo вошел в мою жизнь, я был успешным бизнесменом, владелем двух кафе процветающих в богемном уголке Нью-Йорка, Кафе "Фламенко" и "Эль-Гитано" (Цыган), с народной музыкой и подлинным испанским Фламенко. Подобно любой сильной личности я был окружен товарищами и врагами, конкурентами и прилипалами, были даже несколько хороших друзей, но никто, кто заполнил место, оставленное Омаром. Он был мне ближе чем брат и больше чем мой духовник, а я даже не знал, жив он или мертв. Никто не думает о сильном как об одиноком, то что я никогда не смог бы показать или выразить, Фламенко плакало за меня. Я любил основное, примитивное качество этой музыки. Она проникала глубоко в живот... обычно голодный живот цыган, которые создавали это. Фламенко имело только их страсти.
Один из моих друзей Агустино Де Мелло был эксцентричным гитаристом Фламенко. Однажды ночью в моем кафе, Огюстино не мог прекратить бредить о своем новом открытии: Каратэ. "Смотрите на это, " сказал он, и показал мне книгу "Что такое Каратэ?". На обложке мужчина наносил голыми руками удар склонившему голову быку. Огюстино сказал, что человек написавший книгу, Масутацу Ояма. Я попросил у Агустино эту книгу. Будучи профессиональным боксером и уличным бойцом при необходимости, я конечно же заинтересовался книгой по единоборству. Но когда я принес книгу домой, я обнаружил, что это было намного больше, чем просто единоборство. Такую Книгу нельзя просто написать, нужно жить этим. Я понял, что это моя книга. Я пошел в магазин и купил экземпляр для себя. (Он все еще у меня.)
Я был поражен подвигами Оямы, его физической мощи, контролю и скорости, хотя я был знаком с сверхчеловеческой силой не понаслышке. Я появился на свет в той части мира, в которой рождались очень сильные мужчины. Во время Первой мировой войны, мой собственный отец и и еще один такой же солдат подняли и переместили 600 килограммовое орудие. В России, тощий и голодный, как волк, я мог поднять и перенести 200 кг, а мой друг Омар был еще силнее меня. После войны я видел, как беженец из Югославии сжимает в кулаке сырой картофель так, что он жидкой целлюлозой просачивался между его пальцами. Поэтому разбивание кирпичей и камней голыми руками не было чем-то, что я не мог бы вообразить (и действительно, вскоре я это сделаю). Но человеческий характер намного крепче, чтобы ломаться. Что впечатлило меня больше всего в книге Оямы, это то долгое время которое он тренировался один в горах. Я знал все об одиночестве. Я решил убежать из России, при условиях, которые рациональный человек назовет невозможным. Как только я сбежал, у меня не оставалось другого выбора, кроме как остановиться и умереть или продолжать бороться за жизнь. Эти несколько недель которые отделяли меня от свободы, походили на вечность.
А господин Ояма преднамеренно изолировал себя от общества на пятнадцать месяцев, подвергаясь серьезным лишениям, для того чтобы стать сильным. То, что человек сделал это добровольно, и нашел в себе силы и желание справиться с этим, было страшным для меня.
И теперь, Агустино сказал мне, что этот человек приезжает в Нью-Йорк! Трудно теперь поверить, но тогда, каратэ было почти неизвестно в Соединенных Штатах. Я профессиональный боксер и торговец, и то только краем уха слышал об этом. Только несколько Морских пехотинцев, служивших на Окинаве, были немного знакомы с этим искусством. Масутацу Ояма решил изменить все это. Он уже был в Америке однажды, не зная почти никого в стране и не говоря по английски, он демонстрировал феноменальную мощь каратэ.
Теперь его книга была переведена на английский язык, и мой друг Агустино был одним из первых американцев, пригласивших его. Господин Ояма ответил на его письмо согласием, хотя и планировал поездку в другое государство. Огюстино спросил меня, хотел бы я встретиться с господином Оямой. Я застыл с открытым ртом. Хотел бы я? Как он мог спрашивать? У меня был только один ответ: Когда и где? Вверх
ДЕНЬ НАСТАЛ.
Мы должны были встретиться с Мас Оямой в гостинице Нью-Йорка, прямо около известного зала единоборств, Медисон-сквер, в воскресенье днем в три часа. От нашего рвения мы прибыли на десять минут раньше. В мгновение, когда мы входили в холл, я увидел его. Он был в темных очках, но аура вокруг него была настолько сильна, что я сразу понял - это был он. Ояма тоже сразу признал нас. Он снял солнечные очки и протянул руку. Я колебался - он был, как скала. Широкое сильное твердое доброе лицо, очень красивые, и яркие черные глаза, которые, казалось, проникали в саму сущность человека стоящего перед ним. Он был не очень высок, но широк и тверд, и он источал мощь.
Сейчас кажется странным, что хотя мы едва могли говорить друг с другом, поняли мы друг друга сразу же. Агустино, который не был бойцом, но обладал огромным интеллектом, практически потерялся в нашей беседе. В тот первый день я взял Канчо в китайский квартал, чтобы перекусить и это стало нашей маленькой ежедневной традицией. Уже на следующий день Ояма переехал из гостиницы ко мне. И если не брать в расчет короткие посещения Бруклина, где он имел ученика, который служил в американских войсках в Японии, то Канчо все свое шести или семи месячное пребывание в США, спал на моей кушетке. Я мог только мечтать о такой компании.
Конечно я хотел тренироваться с ним, учиться у него, но я не знал, как спросить об этом. Канчо сам решил эту проблему для меня в течение двух или трех дней после своего прибытия. Я нашел для нас переводчика, японского студента колледжа по имени Йоши. Он бегло говорил по-английски и главное был согласен присоединяться к нам на несколько часов каждый день, так что мы с Канчо теперь могли говорить. Я никогда не забуду, как мы сидели в китайском ресторане в первый раз, когда Йоши присоединился к нам. Канчо смотрел на меня, и самый первый вопрос, который он спросил, был, "где мы можем обучаться? "
Час спустя, я начал мою первую сессию обучения самого передового каратэ в мире. Мы занимались в хорошем чистом гимнастическом зале, в десяти минутах от моей квартиры, который мы с тех пор называли "школой самбо". По ходу той первой тренировки, я увидел, как пот, а с ним и удовольствие появились на лице Канчо. К моему большому облегчению он оказался удовлетворённым его новым студентом - мной - даже при том, что новые движения, настолько отличные от бокса, давали мне почувствовать себя неуклюжим. Длинные штаны доги, сначала очень мешали, но вскоре я чувствовал себя голым без них. Я встал на этот путь!
Наши первые тренировки были по два часа, но вскоре они растянулись до трех-четырех часов. После двух недель мы тренировались без остановок пять - шесть часов в день. Это был режим бесконечных повторений, поскольку Канчо верил: "Сила в количестве повторений." Но это было далеко от просто количества. В каждый удар, каждый пинок, Вы помещаете все имеющиеся силы. Это всё напомнило мне о побеге из России - с одним главным различием: Канчо и я могли после тренировки идти в китайский квартал и хорошо, и вкусно покушать! Но было и общее: когда Вы полностью истощены и чувствуете, что не можете продолжать, когда достигнут предел и даже немного больше, Вы концентрируетесь полностью на каждый удар, каждый шаг, и затем еще один, и затем еще один, и затем еще один.
Борьба за жизнь - не то же самое, что добровольное обучение на грани и за гранью пределов человеческих возможностей. Но я понял, что обучение Канчо в отшельничестве помогло ему найти знания сил, которые в своё время спасли меня. Конечно я знал больше о Канчо: от него, от чтения его книги, чем он знал обо мне. Он видел шрамы на моих ногах, но я не мог объяснить, как я получил их. Даже когда наш переводчик Йоши был с нами, о таких вещах особого желания у нас говорить не возникало. Канчо, написал в книге для обучающихся, о жизни в горах просто и доступно, но если бы он описывал все свои мысли и переживания, то понадобилось бы несколько томов.
Очень немного людей знали, что я также написал историю моих двух лет заключения в России, и моего спасения. Я хотел бы дать эту книгу Канчо, чтобы она говорила за меня. Но моя история была тогда только рукописью. И даже если бы она была тогда опубликована, конечно Канчо не смог бы читать на английском языке. Однако, обучаясь вместе, мы понимали друг друга лучше, чем на словах...
Я не забываю продвигаться пять шагов вперед, на каждый шаг удар, потом разворот, и пять шагов назад. Вперед... удар и "кияй"... поворот... и назад. Назад и вперед. Назад и вперед. Назад и вперед.... Я смозолил стопы и огромные мозольные пузыри лопнули и брызнули жидкостью. Я показал их Канчо. Он только улыбнулся и прогрохотал:"Гуууууд!" Иногда он говорил: "Сегодня специальный день", и затем мы повторяли только одну технику, типа "джодан цуки" в течение сорока пяти минут. Канчо впадал в ритм подобно машине, неустанной, безостановочной машине. Впоследствии, запыхавшись, я спросил его "Сколько? " и он написал на доске в задней части додзе - "5000". Я всегда чувствовал себя сильным, но обучаясь с ним, я чувствовал себя все сильнее и сильнее. И я чувствовал, это тяжелое обучение скрепляет нашу дружбу.
А после тренировки мы идём в мою квартиру и принимаем душ. Вечером наш переводчик Йоши присоединялся к нам в китайском квартале, и мы вместе ели и разговариволи.
Постепенно Канчо узнавал английский язык. (В более поздние годы он всегда делал так, чтобы переводчик переводил, когда иностранный руководитель отделения или сановник говорили ему; однако, Канчо понимал большинство из того, что было сказано по-английски, и в то время как это переводилось на японский, он уже обдумывал свой ответ.) Он был удивлен, что я знал, как обращаться с палочками для еды, и я рассказал ему, что, когда я тренировался как профессиональный боксер в Монреале, я жил с китайским ресторатором по имени Гарри Фонг, платя за мою комнату и питание его охраной. Однажды вечером в моём кафе, Канчо попросил у гитариста его инструмент! К моему удивлению, он начал играть и петь с большой чувственностью, сильную и грустную песню. Через Йоши, Канчо позже объяснил мне, что это был рассказ корейского фермера, о его бесконечной работе в полях и о его семействе. Я уставился на руки Канчо. Какую силу они имели, и все же как легко они обращались с гитарой! Я задался вопросом, какие еще неожиданности он имеет для меня в запасе.
ФИНТ!!! Удар влетел в центр моей груди с ужасающей мощью. Это походило на столкновение с поездом. На мгновение у меня все раздвоилось, и я пытался сделать следующий вдох. Конечно, это было всего лишь "кумитэ", наша первая спарринговая встреча, и Канчо контролировал себя. Я мог только вообразить то, на что бы походила реальная схватка с его полной мощью, но так как я люблю жизнь, я не имел никакого желания узнать об этом. Вверх
МИФЫ!
Есть несколько мифов, о моей дружбе с Канчо, которые я должен рассеять, даже если правда разочарует Вас. Мы все зачарованные Голливудом и гонконгскими боевиками, в ожидании постоянных взрывов, поединков и преследований, не всегда воспринимаем более тонкие драмы реальной жизни.
Один из тех мифов - то, что Канчо и я, прежде чем стать друзьями, провели кровопролитную схватку не на жизнь, а на смерть.
Эта версия далека от реальности, на самом деле мы так или иначе признали друг друга с первого взгляда. А всё это мужественная ерунда, что два сильных мужчины не могут стать друзьями, пока они подобно котам, не узнают, кто более силен, и так зарабатывают уважение друг друга. Да, я должен был заработать уважение Канчо, без вопросов, но я делал это через обучение с ним, мое большое уважение к нему было чисто человеческим. Мы конечно проверили друг другу в "кумитэ", и почувствовали силу друг друга, но мы не имели никакой потребности узнать, кто кого победил бы в реальной схватке. (Мы знали: он победил бы, но не легко.) Ояма наслаждался нашим "кумитэ", потому что со мной, в отличие от большинства спарринг-партнеров, он мог работать в полную силу не боясь покалечить меня.
В свое время, когда я стал боксером, я не мог верить моей удаче. Они хотели платить мне хорошие деньги, чтобы я на ринге бил кого-то! Мне нужно было делать то, к чему я привык и так. После того, что я пережил, я не боялся ни чьих ударов, тем более кулаками с большими подушками на них. Я выиграл 17 из 19 поединков, 15 из них нокаутом, большинство в первых двух раундах. Я подобно Майку Тайсону, имел тенденцию сразу крушить противника, с сумасшедшим бесстрашием и не имея к нему ни какой жалости. Также подобно Tайсону, мне пришлось узнать, что одной дикой мощи недостаточно - требуются искусство, стратегия и техника.
После спаррингов с Канчо мои мысли вернули меня к моему первому большому проигрышу, бою, который преподал мне хороший урок. В то время я провел три поединка в Чикаго, который был вторым после Нью-Йорка, по ажиатажу к боксу. До этого я бился главным образом в Миннеаполисе C-Пауле, в родном городе моего менеджера. Так что он был под давлением того, чтобы показать всем, что я могу прикончить любого в десятираундовом поединке хоть в Мэриголд Гарденс, хоть на Чикаго Стадиум. Он договорился о моем бое с черным тяжеловесом по имени Дон Джексон. По правде сказать, я не был готов к такому бойцу. Он был намного более опытным боксером, чем я, приблизительно с 90 любительскими и 25 профессиональными поединками за плечами. Но я усиленно тренировался, и я вышел на ринг с ним... и я не мог поймать его движения. Джексон был слишком быстр, он опережал меня во всем. Но независимо от того сколько раз его быстрый, ошеломляющий удар попадал в меня, он не смог сбить меня с ног. Но он выиграл TОЛЬKO, техническим нокаутом. После этого я бился с двумя большими тяжеловесами в Чикаго, и я выбил их обоих в первом раунде. Один из них был высокий, техасец-рейнджер по имени Боб Торн, которого я всегда любил и уважал. Я все думаю, что бокс глупая и жестокая игра, где Вы должны становиться судьей и палачом для человека, с которым Вы будете дружить. Но я сделал это. Я всё еще сожалею об этом.
Потом мой менеджер устроил матч-реванш с Доном Джексоном, десятираундовый поединок в Миннеаполисе. И я снова усиленно тренировался, а мой тренер, который наблюдал и изучал первый поединок, сказал моим спарринг-партнерам, что делать. Они должны были набрасывать левую, а затем жесткий правый в подбородок. Я, в свою очередь, должен был ждать жесткого удара, слегка уходить в сторону, с левым в печень, и затем пустить в ход мою правую руку. Я тренировался, как сумасшедший.
Настал день боя. Арена была переполнена. Много людей из Чикаго приехало в Миннеаполис только, чтобы увидеть матч-реванш, даже некоторые друзья моего менеджера, толстосумы из Нью-Йорка, были в зале. На взвешивании Дон Джексон отнесся ко мне весьма снисходительно. Я надеялся, что скоро наши отношения будут выяснены. Наконец мы на ринге, только он и я. Джексон смотрел на меня и усмехался... Приготовления закончились. Гонг. И бой начался. Джексон пританцовывая вышел из своего угла, и начал щелкать по мне ударами. Я только защищался от него. Он ударил меня несколько раз, и я пропустил удары, желая увеличить его самоувереность. Когда я увидел, что он приготовился к жесткому удару... мое время настало. Я отбил в сторону удар - немного подобно "учи уке" - слегка отклонился, и все свои силы вложил в левый крюк по его печени. Дальше я уже не должен был думать... моя правая рука приземлилась на его подбородок. Я отвернулся и пошел к моему углу. Я чувствовал воздействие моего правого кулака, и я знал, что он уже не встанет. Рефери отсчитал нокаут, толпа бесновалась. Мой менеджер светился. Позже я узнал, что ему предлагали, той ночью, 10 000 $ за половину моего контракта. Эти деньги в долларах 1950 года, подобны 100 000 $ сегодня. На том этапе моей жизни, Дон Джексон был моим учителем. (И возможно я был его.)
Но вскоре после того, как я бился с ним, меня призвали в армию США, и моя боксерская карьера была прервана. До тех пор пока я не встретился с Сосаем Оямой.
Чем больше я узнавал из выполнения "кумитэ" с Канчо Oяма, тем больше я понимал, как же мало я знал и как далеко еще мне до него. Он сказал мне однажды, что он никогда не встречал никого, кто обучался бы столь же самоотверженно и много, как он. И я знаю, что он оставался верным своему делу до конца жизни.
Я должен развеять еще один миф, который озвучил в своей книге шихан Камерон Квинн. Он написал, что наблюдая за тем, как Канчо ломает один кирпич, я спросил его: "Если я сломаю два, Вы дадите мне 2-ой дан?" и затем разбил два кирпича...
Прежде всего, больше чем за 30 лет нашей дружбы, я никогда не просил у Канчо какого-либо разряда или поста в организации. Я бы раньше умер. Я считаю, что об этом нельзя просить, и я обеспокоен поведением некоторых иностранных руководителей, которые требовали повышения дана от Сосая Ояма или Канчо Mацуи, или жаловались о не получении продвижений по службе, хотя считали, что они этого заслужили. Это - не их дело, чтобы судить о том, что они заслуживают. Они должны держать свои рты закрытыми на замок.
На секундочку для всех, реальный кирпич (в который тайно не вмешивались), чрезвычайно трудно ломается, намного тяжелее чем кирпич из цемента. Только бог каратэ, подобный Мас Ояме, мог разбить два.
В свой первый приезд в Америку он боролся и побеждал претендентов, главным образом борцов. Но на сей раз своими удивительными подвигами "тамешивари" Канчо хотел продемонстрировать фантастическую мощь каратэ, чтобы впечатлить американскую публику.
Я с другом принимал меры для того, чтобы сделать демонстрацию по телевидению, для Канала 7, станция Нью-Йорка сети ABC. За неделю перед намеченной демонстрацией, чтобы разогреться, Канчо сломал несколько кирпичей в нашей школе самбо. Когда он устанавливал другой кирпич, то сказал: "Вы теперь. Пожалуйста." Канчо сказал мне, как концентрировать мышцы "шуто" и развивать мускулы поражая деревянный брус пятьсот раз. Я делал это самостоятельно, и он заметил мои успехи. Теперь, в нескольких словах, он сообщил мне ключ к "тамешивари", подобный ключу к выживанию в битве. Максимальная умственная концентрация, стремление и вера. "Только Вы, и кирпич"- сказал он мне. "Только Вы... и кирпич. " Я никогда раньше не ломал кирпичи, но я сконцентрировался, ударил, и он сломался. Канчо, с гордостью, рычал: "Oх-х. Мой студент! Вы очень сильный."
Первая часть его демонстрации должна была быть снята на открытом воздухе, в Центральном Парке. Канчо настаивал, чтобы я ему ассистировал. Мы также способствовали нашему студенческому переводчику, Йоши. В общественной уборной в парке, Канчо переоделся в "доги", когда мы вышли, я нес его одежду. На лужайке Канчо растягивался и наносил удары, в то время как люди из телевидения настраивали оборудование. Собралась небольшая аудитория, любопытные люди, которые прогуливались по парку и были привлечены операторской группой ABC и их автомобилем. Помощник директора спросил, когда они могли бы начать снимать. Канчо сказал: "В любой момент!" Он начал, выполнять несколько "ката", сначала первый "Пинан" и затем (если я помню правильно) "Сейчин" и "Канку-Дай", впечатляя наблюдателей ясной величественной мощью, яростным "Кимэ" и скоростью. Когда он взглянул на близлежащее дерево, которое имело ствол около двух футов в диаметре, Йоши и я знали, что нам делать. Мы привязали полотенце вокруг ствола дерева, приблизительно на высоте плеча Канчо, сформировав макивару. Канчо начал наносить удары кулаком в дерево.
Бум... Бум... Бум... Его низкий рык "Кияй", вырывался как из нутра тигра. Поскольку мощь Канчо с каждым ударом усиливалась, мы услышали ритмичный шелест сверху. Операторы и зрители задрали головы. Листья и ветви дерева колебались с каждым ударом! Пораженные взгляды на лицах операторской группы ABC, говорили без слов. Эта фантастическая мощь была словно от потустороннего мира. Напоследок, Канчо подобрал с земли два камня. Он тщательно положил один на другой, и затем казалось, изучал их, толпа затихла. Ни кто не произносил ни звука. Канчо коснулся верхнего камня своим шуто, и затем с одним внезапным ударом, разбил их оба. Тишина взорвалась, и вспыхнули безумные аплодисменты. Канчо был довольно застенчив при этом, но поклонился. Команда телевидения была чрезмерно рада и очень, очень впечатлена. Интервью должно было быть записано на пленку в студии.
Мы вернулись в душевые, чтобы Канчо смог переодеться в его уличную одежду. От того, что он выступал босиком, естественно его ноги стали грязными. В душевой кроме воды ничего не было. Я подумал об этом, и принес половину рулона бумажных полотенец. Я разложил их на полу так, чтобы после того, как Канчо вымыл его ноги, он мог ступить в чистые бумажные полотенца и затем надеть носки и ботинки. Меня не напрягали и не удивляли мои действия. Мы стали с Канчо так близки, как когда-то с Омаром в России. Второй раз в моей жизни, работая и потея вместе, я сколачивал дружбу все сильнее и сильнее... Вверх
СПИНОЙ К СПИНЕ.
Но ничто так не объединяет людей, как огонь разделенной опасности. Улица это была моя стихия, и время от времени, мое поле битвы. Улица была тем, что равняло в чем-то меня и Канчо. Мы оба росли в благополучных семействах, но были выброшены в жизнь в юные годы, мы бросили вызов жизни и учились выживать, и даже процветать, без какой-либо поддержки. Попробуйте представить себе, что вы единственный на кого вы можете положиться, на ваши собственные два кулака и мозги. Без родителей, ваших друзей и даже без помощи полиции? Если вы смогли это представить, то можете вообразить ту роскошь, которая обрушилась на Канчо и меня, ведь мы могли теперь положиться друг на друга.
Когда мы вернулись после тренировки, жаркой горячей ночью, к блеску разбитого стекла и крику моих клиентов, не было никого на земле, кто мог бы встать на моем пути.
Я видел, что Канчо оценил опытным взглядом этих семерых отморозков. И поскольку мы заманивали их подальше от кафе, то выглядели подобно двум рыцарям, едущим на сражение. Он выезжал впереди, его скромные габариты, убаюкавали их до небрежности, его азиатское лицо, воспламеняло их националистические предубеждения. Я прикрывалал его спину.
Ужасающий свист тяжелой цепи главаря, которую кружат подобно смертельной невидимой бритве, вращалась все ближе и ближе к голове Канчо. Ноги, только что твердо стоящие на асфальте, слегка сместились и Канчо увернулся войдя в ритм с цепью. И внезапно он прыгнул прямо в описываемую цепью дугу. Молниеносно и недоступно взгляду, его правая рука выстрелила вперед и выхватила цепь из воздуха. Он дернул её на себя и пронзил солнечное сплетение главаря пушечным ударом левой руки. "УУУХХХХХ!" Воздух вырвался из сального панка, и его рот раскрылся в безмолвном крике. Я посмотрел на Канчо, его черные глаза сияли жестокой радостью сражения.
Остальные потрясенные увиденным колебались всего доли секунды. Двое из них схватили меня за руки, а третий попытался ударить меня кулаком в пах.
В это время толстопузый здоровяк размахивал толстым деревянным брусом перед лицом Канчо, словно гигантской бейсбольной битой.
Оперевшись на захвативших меня двух бандитов, я бросил обе ноги в лицо того, который хотел ударить меня в лицо кулаком, затем вывернулся и, закручивая левого и правого противника, разбил уракеном лицо одному и вонзил в ребра локоть другому. Перемещения в стойках, намотанные тысячами повторений, дали о себе знать моим противникам. Я чувствовал их кость и хруст хрящей и ощущал клубы боли и гнева.
Канчо, тем временем, позволил отморозку, махающему брусом, прижать себя к железному забору. На мгновение показалось, что он был на волоске от гибели, жирдяй с чудовищным воплем обрушил брус, словно топор, ему на голову - но Канчо уже не было там. Один конец деревянного бруса застрял в шипах забора, и с чудовищным Кияй, словно из недр земли, Канчо расколол его ребром ладони, и нанес ужасающий кин-гери в жирный, мягкий пах.
В тот момент я услышал шорох кожи. Я осмотрелся. Высокий, болезненный парень с прыщавой кожей и хвостом енота, свисающим от пояса, вытащил из ножен обработанный костью охотничий нож, и одним движении бросил его в Канчо. Все это случилось мгновенно, гораздо быстрее чем об этом можно рассказать. Не задумываясь, я рубанул шуто по бросающей нож руке, как будто я ломал кирпич. Я почувствовал хруст кости, но нож уже летел, отклонясь всего на долю дюйма. Я завопил - "Канчо!". Он немедленно отреагировал, и нож просвистел мимо.
Он позже шутил, что нож пролител достаточно близко чтобы он мог им побритьсяе, но он, как и все азиаты не очень нуждается в бритье.
Главарь все еще лежал на земле. Один которого Канчо пнул, пробовал отползти от нас подадьше. Другие пятеро избитых, убежали спотыкаясь, держась за отбитые места. Этот тупик заканчивался свалкой. Я посмотрел на Канчо, взял главаря банды за пояс, и воткнул его головой в мусорный бак. Внезапно завыли полицейские сирены,они приближались. Самое время, чтобы исчезнуть. Канчо посмотрел на меня и усмехнулся: "Пойдем перекусим, хорошо?"
И это - то, что было на самом деле.
Наступила затяжная осень, погода становилась все холоднее, и я заметил, что Канчо продолжал носить все ту же самую летнюю одежду. Я убежал из России без теплой одежды. Я не мог чувствовать себя комфортно, когда у моего друга не было теплой одежды, чтобы защитить его от Нью-Йоркской зимы.
Напротив моего кафе работал итальянский портной, которого я хорошо знал. Однажды утром я спросил его, "Вы можете переодеть моего друга?" Он сказал, "Заходите после трех часов." Так, как день еще только начался, мы посидели в нашем местном китайском ресторане. После этого я повел Канчо к итальянскому портному. Мы подобрали ему костюм, который облегал его подобно перчатке, красивое теплое пальто из шерсти, и плащ. В обувном магазине на том же самом этаже, я купил ему пару черных и пару коричневых ботинок. Заодно мы купили футболки, трусы и носки.
Вот тогда я почувствовал себя лучше. И я не нуждался ни в какой благодарности от него. Я видел по его лицу, что он чувствовал.
"Меня никогда не забывают," сказал он мне. И он никогда не забывал, и поскольку приближались Рождественские и Новогодние праздники, Канчо начал говорить об отъезде домой. Время от времени он звонил своему семейству и в свое додзе. Он настаивал, что в следующий раз его школа каратэ будет проводить турнир Киокушинкай в Токио, и я должен приехать и быть там с ним. На меня напала тоска, мы так сблизились, что теперь остро ощущали скорое раставание. Но наша дружба должна была длиться всю оставшуюся жизнь - и даже после. И на самом деле, со временем она только крепла.
Перед отъездом из Нью-Йорка, он хотел сделать демонстрацию своего каратэ, чтобы показать всем, что такое Киокушин. Я знал, что Мэдисон Сквер Гарден - Мекка единоборств, и Канчо заслуживал этого. Я поговорил с кем надо по телефону, еще с тех пор когда я выступал я знал людей, связанных с Мэдисон Сквер Гарден. Они достаточно уверенные в нас, предложили для выступления Канчо субботу. У нас было две недели, чтобы распространить информацию о выступлении Канчо в Саду. Господин Фридман, который был полковником в Вооруженных силах в Корее и возможно знало кое-что о каратэ, предложил свои услуги по рекламе. Он обещал, что он и его друзья проведут динамичную профессиональную кампанию по привлечению внимания публики. Это звучало очень хорошо, но в итоге оказалось, г. Фридман, и его друзья не сделали ни какой рекламы - или даже если сделали, то сделали это очень плохо.
В день показательных выступлений Канчо, Мэдисон Сквер Гарден был только наполовину полон. Но Канчо начал захватывающую дух демонстрацию. Он крошил камни, кирпичи, и брусья. Он бился с пятью каратэками из додзе в Нью-Джерси, которому он бросил вызов. И поскольку это оказалось ошеломляющим действием, Канчо в итоге достиг намного большей аудитории, чем Мэдисон Сквер Гарден мог вместить в себя: "Нью-Йорк Таймс" украшал заголовок поперек его спортивной страницы, "САМЫЙ ЖЕСТКИЙ ЧЕЛОВЕК В МИРЕ."
В раздевалке, после показа Канчо, я увидел дорогую шляпу, которая принадлежала г. Фридману. Я был настолько сердит на него за нарушенные обещания, что я взял шляпу. После показа мы отмечали это выступление в моем кафе "Цыган" - зеркальные окна позволяли видеть улицу оставляя невидимыми нас - и там я показал шляпу Канчо. Он посмотрел на неё, посмотрел на меня, с азартным мерцанием глаз - и хорошенечко плюнул в шляпу! Я не стал отставать от него и тоже плюнул. Мы проинструктировали официантку чтобы она передала её г. Фридману. А потом подобно двум детям мы ждали его, чтобы посмотреть, как все это он разместит на голове.
Незадолго до отъезда Канчо в Токио, он встретил выдающегося японского журналиста из Организации Объединенных Наций, господина Шо Онэдеру. Господин Онэдера был полностью двуязычен, он в совершенстве владел, как английским, так и японским языками. И тогда я отдал ему свою рукопись. Он прочитал её, эту книгу, которую Вы сейчас читаете, и рассказал Канчо мою историю. Канчо посмотрел на меня и сказал, "Ах. Теперь я понимаю Вас."
Мне очень жаль, что Сосая больше нет с нами, потому что теперь наконец он смог бы прочитать мою книгу сам.
Оценил 1 человек
1 кармы