Андрей Фурсов: Россия. Мир. Будущее.

А. Фурсов 08.02.17

Фурсов Андрей Ильич (р. 1951) – известный русский историк, обществовед, публицист. В Институте динамического консерватизма руководит Центром методологии и информации. Директор Центра русских исследований Института фундаментальных и прикладных исследований Московского гуманитарного университета. Академик Международной академии наук (Инсбрук, Австрия). Постоянный член Изборского клуба. 

Вопрос: Андрей Ильич! Институт системно-стратегического анализа (ИСАН), которым Вы руководите, активно занимается издательской деятельностью. Уже вышло три книги т. н. “черного корпуса” (О Заговоре, О Секрете, О Тайне). “Черный корпус” формирует новую трансдисциплинарную систему знаний с фокусом на острые проблемы: “аналитика в качестве особой научной программы” как реакция на “детеоретизации и деинтелектуализации” науки. Это своеобразное “право на индивидуальный поиск истины” – Ваше кредо, или больше? Если “в России существует только то, что существует официально”, как существует “черный корпус”?

Андрей Фурсов: «Чёрный корпус», точнее, «чёрная серия», как и другие издания ИСАН, существует совершенно официально. Комплексная системно-историческая аналитика (деятельность аналитика как следователя по особо важным историческим делам) в качестве стратегии официально заявлена как научная программа ИСАН.

Место «следователя по особо важным историческим делам» – это место учёного, субъекта (актора) психоисторической войны и гражданина. Структуры, занимающиеся комплексной системно-исторической аналитикой, комбинируют в своей деятельности методологию, методики и приёмы работы, характерные как для научно-исследовательских институтов, так и для аналитических подразделений спецслужб.

Вопрос: Вы вводите термин “корпоратократия”. Насколько она присутствует в России как системообразующий фактор и где место в современной России “следователю по особо важным историческим делам”?

Андрей Фурсов: Термин «корпоратократия» – не мой, я его просто использую. Корпоратократия оформилась на Западе после окончания Второй мировой войны. В СССР на рубеже 1960-1970-х годов появился советский сегмент (прото)глобальной корпоратократии. Линий формирования этого сегмента было несколько: нефть, золото и драгметаллы, финансы. Без советского политико-экономического участия не произошло бы повышения цен на нефть в 1973-1974 гг. в пять-шесть раз, не оформился бы евродоллар (в 1960-е годы одним из наиболее активных банков лондонского Сити был Московский народный банк). Именно советский сегмент корпоратократии был среди тех в СССР, кто активно работал вместе с Западом на разрушение советской системы. В настоящее время определённая часть господствующих групп РФ является сегментом глобальной корпоратократии и в то же время обслуживает интересы глобальных финансовых спекулянтов. Именно эта часть ждала победы Клинтон на президентских выборах в США.

Вопрос: Когда Вы пишете о своем Учителе – Владимире Крылове, Вы упоминаете “пошлость повседневности”, “трагичность русского быта,” “текучую бесформенность русской жизни”. Что Вы имеете в виду?

Андрей Фурсов: Что касается «пошлости повседневной русской жизни» (точнее: русского варианта пошлости, поскольку этого хватает во всех обществах, достаточно посмотреть на нынешний сытый Запад вообще и на США в частности), описанную в своё время Ф.М. Достоевским, Чеховым и др. то в самом общем плане пошлость есть полное торжество сиюминутности и шкурного интереса над высокими ценностями и идеалами и связанным с ними поведением. Поиски истины – это то, что объективно противостоит пошлости. В то же время неорганизованная повседневная жизнь, безбытность сами по себе не являются преодолением пошлости. Нередко они представляют собой всего лишь другую её сторону.

Трагичность русского быта – это во многом безбытность, как физическая, так и метафизическая, характерная прежде всего для разночинцев и интеллигенции. Бесформенность или, точнее, недооформленность, в том числе институциональная, русской жизни – это не только минус, но и плюс. В природных и исторических условиях России – жёстких, постоянно меняющихся и некомфортных – жёсткие формализованные структуры западного (феодального или капиталистического) типа были бы катастрофой. В России нужна гибкость, неформально-творческий подход к реальности. В России люди сложнее институтов, на Западе – наоборот.

Вопрос: Андрей Ильич! Вы пишите о разных, порой диаметрально противоположных сторонах сталинской системы. С одной стороны, Вы пишете о характерном для неё “расстрельном эгалитаризме”, с другой – о колоссальных социальных достижениях этой системы. И еще. Вы приравниваете сталинофобию и советофобию к русофобии. Не могли бы Вы пояснить?

Андрей Фурсов: У любого явления – две стороны. Например, то, что некоторыми воспринимается как «социальный рай» жителей ядра капиталистической системы, своей обратной стороной, а во многом и причиной имеет «социальный ад» для подавляющей части населения земного шара – эксплуатируемыми народами Азии, Африки, Латинской Америки. Впрочем, сегодня «социальный рай» ядра капсистемы стремительно скукоживается, а народы периферии капсистемы устремляются в зону «ядра» – туда, «где чисто и светло». «Рай» и так там заканчивается сам по себе, мигранты же превращают его в ад.

Нужно понимать, что 1930-е годы, которые ошибочно сводят к так называемым «сталинским репрессиям», были очень сложным периодом. С одной стороны, это было последнее десятилетие русской смуты, начавшейся в 1860-е годы, с другой – это был финал революционного процесса, начавшегося в 1917 г., своеобразной «холодной гражданской войной». Генезис, молодость любой социальной системы всегда жестоки и агрессивны. В то же время это период колоссальных социальных возможностей, перспектив для огромной массы населения. Сталинская индустриализация стала для подавляющего числа советских людей мостом в будущее. Да, это был жёсткое и жестокое время, но страх не был его доминантой, как в этом пытаются нас уверить антисталинисты и антисоветчики.

Мой отец, которому в 1937 г. было 25 лет и который в это время учился в Академии им. Жуковского, на мой вопрос о страхе в 1930-е годы ответил: «Слушай музыку 1930-х. В условиях страха такая музыка не рождается». 1930-е годы – это прежде всего социальный энтузиазм, взрыв советского патриотизма и устремлённость в будущее. И, конечно же, острая социальная борьба за это будущее на всех уровнях. Антисоветчики, включая призывавшего жить не по лжи, но почти постоянно лгущего Солженицына, резко завышают цифры репрессированных, говоря о десятках (с такой бездоказательностью – почему не о сотнях?) миллионов репрессированных. Это – не говоря о том, что многие репрессированные, в том числе так называемые «старые большевики» вовсе не были безвинными жертвами. Это Бухарин, Зиновьев и Тухачевский с руками по локоть в крови – безвинные жертвы? Я уже не говорю о тех, кто сидел в ГУЛАГе не по политическим статьям, а их было большинство. Что касается ситуации «расстрельного эгалитаризма», т.е. ситуации когда к стенке могли поставить и простого работягу, и наркома, это и было подлинное бесклассовое равенство «народного социализма» при Сталине, сменившееся на неравенство столоначальников и всех остальных в «номенклатурном социализме» Хрущёва – Брежнева.

Сталинская система решила, как минимум, три важнейшие задачи, которые стояли перед Россией и русскими как державообразующим народом в ХХ в. Во-первых, за короткий срок – менее, чем за 10 лет в 1930-е годы – историческая Россия в виде СССР добилась военно-промышленной автаркии от капиталистического мира. А это значит, что была отстроена не только альтернативная капитализму система (системный антикапитализм), но и альтернативный западному буржуазному Модерну русский небуржуазный Модерн в его советской, социалистической форме. Во-вторых, организационно, идейно-воспитательно и экономически обеспечила победу в Великой Отечественной войне, т.е. физическое и метафизическое существование русской популяции в истории. В-третьих, восстановление в течение десяти лет (до середины 1950-х годов) экономического потенциала страны – фундамента «советского экономического чуда 1950-х» и военно-технической защиты этого «чуда». Особо отмечу первый момент.

Уже в середине 1930-х годов начинается поворот от интернационал-социализма к русским традициям как исключительно важной части фундамента СССР. Де-факто этот процесс начался во второй половине 1920-х годов заменой курса на мировую революцию курсом «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране» (1925–1926 гг.), подавлением троцкистского путча 7 ноября 1929 г. и отменой в 1929 г. НЭПа – уродливой рыночно-административной конструкции, разъедавшей власть и общество. В 1936 г. официально появляется термин «советский патриотизм» и 7 ноября перестают праздновать как Первый день мировой революции (праздник назовут днём Великой Октябрьской социалистической революции). Де-факто уже в середине 1930-х годов начинается демонтаж Коминтерна, в 1943 г. его распускают официально, пишется новый гимн СССР (со словами «сплотила навеки великая Русь»), а в армии вводятся погоны. После смерти Сталина, при Хрущёве на первый план, нередко в фарсовом виде, вышел «интернационалистский курс».

Успехи СССР – это наивысший пик в экономическом, социальном и научно-техническом развитии исторической России, причём пик в мировом масштабе. В 1930–1980-е годы историческая Россия в виде СССР существовала как прежде всего мировая социалистическая система. Не случайно демонтаж этой системы частью советской номенклатуры (формально – во главе с М. Горбачёвым) и частью мировой капиталистической верхушки при участии некоторых других сил (Китай, нацистский интернационал, ряд закрытых и/или оккультных обществ) начался с мирового уровня (Варшавский договор, СЭВ) и только после этого настала очередь СССР. Иными словами, СССР – это мировой успех, успех мирового уровня исторической России. Значительную часть ХХ в. СССР был лидером мирового социального и научно-технического, а в 1950-е годы – экономического развития. Поэтому любая советофобия есть более или менее скрытая форма русофобии.

Отношения власти и народа, отделённость народа от власти и власти от народа, точнее, отношения власти и народа – это ещё один аспект проблемного бытия России. Почти до конца XVII в. в Московской Руси налицо был довольно высокий уровень единства власти и народа. Несмотря на то, что весь XVII в. был «бунташным», власть и народ говорили на одном социокультурном языке, а господствующие слои жили в соответствии с такой системой потребностей, которая удовлетворялась традиционным русским хозяйством.

В XVIII в. в Петербургской России складывается иная система: вестернизирующееся дворянство начинает жить в соответствии с системой потребностей западных господствующих классов, растёт культурный разрыв между квазизападной элитой и русским народом, чиновничья система становится всё более автономной от низов. Все эти разрывы достигают максимума во второй половине XIX – начале ХХ в.; эффект усиливается развитием капитализма, привносимого в русскую жизнь извне и сверху (государством) и являющегося цивилизационно и психотипически неорганичным имманентно не- вне- и антикапиталистическим России и русским. В этом плане социалистическая революция в России была естественной реакцией Большой системы «Россия» на чужеродное.

В СССР единство власти и народа было восстановлено. Однако с 1960-х и со всей очевидностью с 1970-х годов по мере превращения советской номенклатуры в слой-для-себя, в квазикласс, определённые сегменты которого интегрируются в той или иной степени, тем или иным образом в мировую капиталистическую систему, началось взаимообособление власти и народа. После 1991 г. этот процесс резко ускорился и сегодня, четверть века спустя, мы наблюдаем его результаты, внешне весьма напоминающие – что весьма символично – в канун столетия Октябрьской революции — ситуацию начала ХХ в.

В последние годы в России стало всё больше ощущаться отпадение общества (читай: народа) от государства, от власти. «Страна неумолимо переходит в совершенно новую реальность, где народ и государство обоюдно стараются как можно меньше соприкасаться». Это проявилось и в выборах в Госдуму – самая низкая явка с 1993 г., и в развитии «гаражной» и «промысловой» экономик, которые действуют вне законодательного и налогового пространства и в которые, по разным оценкам, вовлечено от 17 млн до 30 млн человек; и в растущей апатии граждан, и во многом другом. Нынешний уровень «отпадения», «отложения» народа от власти представляется крайне опасным.

Вопрос: Андрей Ильич, на Валдайском форуме – 2016, В.В. Путин сказал о “дефиците идеологии будущего”, не уточняя чем следует заполнить этот дефицит кроме идей патриотизма. По Конституции РФ идеология запрещена. Какова Ваша точка зрения относительно необходимости государственной идеологией России?

Андрей Фурсов: Проблема идеологии почти неразрешима для нынешней российской власти, более того – загоняет её в историческую ловушку. С одной стороны, власть признаёт дефицит идеологии будущего, пытается в такой ситуации апеллировать к патриотизму. Однако возможно ли реальное и эффективное патриотическое единство между олигархами и 70% населения, живущими в бедности? При зашкаливающих децильном коэффициенте и индексе Джини? Неслучайно власть черпает патриотизм в прошлом – в победе СССР над нацизмом в мае 1945 г. («Бессмертный полк»), однако сам СССР, одержавший победу, сталинская система стыдливо обходятся – это в лучшем случае.

И здесь нынешняя власть опять же сталкивается с трудноразрешимым для себя противоречием. Ведь победа в Великой Отечественной войне – это величайшее достижение социалистической (т.е. антикапиталистической) системы в её сталинском виде, благодаря которому стало возможным существование не только послевоенного СССР, но и нынешней РФ, вообще существование русских в истории. Празднование Победы – это автоматически возвеличивание СССР. Попытки представить Победу как результат действий народа независимо, а то и вопреки системе свидетельствуют о явной неадекватности тех, кто пытается это сделать: народ вне системы – это всего лишь толпа, толпы не побеждают.

Буквально вчера были предприняты попытки «решить проблему» советской Победы путём низведения её до значительно меньших, а то и просто несопоставимых успехов русского оружия и русского духа. Именно под этим углом зрения следует рассматривать недавнюю инициативу руководителя управления по работе с общественными организациям Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Дмитрия Рощина «разбавить» движение «Бессмертный полк» героями Первой мировой войны и войны 1812 года, «прекратить «бесконечно выезжать» на теме победы в Великой Отечественной войне и отдавать дань уважения героям и других войн».

Замысел понятен, он вполне антисоветский: принизить значение Победы в Великой Отечественной, приравняв её к двум указанным выше войнам. Однако этот жульнический трюк высокопоставленных попов убог и глуп, особенно что касается Первой мировой войны, которая: а) была империалистической и со стороны России; б) в ней русского мужика царь бросил защищать интересы прежде всего английских и французских банкиров; в) война окончилась поражением России, крахом самодержавия и династии Романовых и лично царя, которого, кстати, церковь спокойно предала. Война 1812 г. при всём её значении ни по масштабу, ни по цене, ни по ставке не может идти ни в какое сравнение с Великой Отечественной. С ней вообще никакая война в нашей истории не может идти в сравнение: ни один противник России, включая Наполеона и Вильгельма I не ставили задачу уничтожения русских как народа, стирания их физически (план «Ост») и метафизически из истории. Гитлер и его рейх ставили именно такую задачу. Поэтому с русской Победой, одержанной Союзом Советских Социалистических Республик, который «сплотила великая Русь», ничто не может быть поставлено рядом. А потому любые попытки принизить эту Победу, в том числе и путём размывания «Бессмертного полка» есть не что иное, как русофобия (не случайно в начале 1990-х Зб. Бжезинский проговорился: Запад боролся и будет бороться с Россией как бы она не называлась), вызывающая много вопросов к РПЦ (как говорил герой одного фильма: «Кто с тобой работает?»). Ведь идея РПЦ подрывает, обесценивает идею и ценность «Бессмертного полка» как личной сопричастности людей нашей истории, сопереживанию прошлого её как чего-то общего, личного, особенно если почти нет социально общего в настоящем.

Возвращаясь к идеологической дилемме нынешней власти, отмечу следующее. Патриотизм исторически оказывается единственной доступной нынешней власти теоретической скрепой всё более разделяющегося на основе растущего неравенства и размываемого среднего слоя. Однако практически все достижения, которыми можно обосновать этот патриотизм, представляют собой завоевания СССР, социалистической системы, отрицавшей капитализм. Социалистические победы едва ли могут быть знаменем государства, строящего капитализм, а других равнозначных побед в прошлом (и уж тем более, в настоящем) нет. Вот и приходится тужиться, выдавливая из дореволюционного прошлого либо сомнительных героев, события и победы, либо убегая в столь далёкое прошлое (времена Александра Невского) которое по масштабу несопоставимо не только с ХХ веком, но даже с XVIII–XIX! В результате получается героико-идейный винегрет, вся искусственность которого более, чем очевидна; который совершенно несостоятелен в качестве идейного («идеологического») комплекса и который, наконец, подрывает сам патриотизм – бумеранг возвращается, и власть оказывается перед лицом всё той же задачи: как идейно скрепить общество, в котором растёт разрыв между богатыми и бедными?

Согласно данным Credit Suisse Research Institute, 10% самых богатых россиян владеют 89% благосостояния российских домохозяйств; в США «десятка» владеет 77,6%; в Китае – 73,2%; в Германии – 64,9%. Иными словами, РФ – лидер по концентрации богатства у меньшинства населения, т.е. лидер по социальному неравенству. И это при том, что уровень качественного развития и количественные объёмы экономики РФ не идут ни в какое сравнение с США, Китаем и даже ФРГ.

Согласно другим подсчётам, в РФ 1% населения владеет 71% активов; в Африке средний показатель – 44%, в Японии – 17%; средний показатель по миру – 46%.

В РФ – 96 долларовых миллиардеров, в США – 582, в «коммунистическом» Китае – 244, в ФРГ – 84. Кроме того, в РФ 105 тыс. долларовых миллионеров (по другим данным – 79 тыс.); 105 тыс. человек из РФ входят в 1% богатейших людей мира; 1.028.000 человек – в 10% богатейших людей мира.

По данным New World Wealth на август – сентябрь 2016 г., в РФ почти 2/3 благосостояния находились в руках долларовых миллиардеров, более ¼ приходится на всё остальное население, т.е. сотня тысяч владеет теми самыми 89% национального благосостояния, а 140 (или 130 по другим данным) миллионов – 11%.

На одной стороне – богатство, виллы, яхты, счета в банках, на другой – бедность, безнадёга, износ основных фондов промышленности – 53%, жилищно-коммунальной сферы – на 70-80%; падение доходов граждан – на 20% (при исключении из статистики богатых слоёв эта цифра составит 50%), недофинансирование здравоохранения, образования, науки.

Идеологией будущего в России не может быть идеология построения капитализма с его растущим неравенством и его неорганичностью, разрушительностью для русской жизни и её ценностей. А страна-то РФ (формально) капиталистическая. Получается: капиталистическая страна без (капиталистического) будущего, страна самовоспроизводящегося идеологического дефицита и неспособности, импотенции его ликвидировать. А раз нет идеологии, то нет стратегии и нет будущего. Удел тех, у кого нет идеологии – пикник на обочине истории. И то, если «хозяева истории» позволят. В этом плане ясно, что будущее России и капитализм несовместимы. Либо капитализм, либо Россия и русские.

Вопрос: Сердцевина Ваших исследований и выступлений, а также терминологии – война: предельно четкая и жесткая, без фильтров, но с четкими характеристиками – психоисторическая, геополитическая, геоэкономическая. Система знания Вашего “черного корпуса” – защита России на поле боя аналитики. Это Ваш образ и философия жизни или реакция на “логику обстоятельств”?

Андрей Фурсов: Книги из «чёрной серии» – это не просто и не только защита России. Издание этой серии и других работ сотрудников ИСАН – наступательная акция: лучшая оборона – наступление. Главная задача Института – создание реальной картины мира в его настоящем и прошлом и – на этой основе – анализ возможных вариантов развития будущего. Реальная картина мира имеет не только научно-теоретическую, но и практическую ценность (что может быть практичнее хорошей теории, говаривал А. Эйнштейн) – это мощное оружие в психоисторической войне, которая ведётся на информационном (факты), концептуальном и метафизическом (смысловом) уровне. Победа в психоисторической войне – необходимое условие победы в битве за XXI в., в битве на закате Модерна. Цена победы – наше будущее.

ИСТОЧНИК: VIA EVRASIA