Писатель

Голова трещала...

И в эту голову добрые люди в оранжевых спецовках, строящие очередную вавилонскую башню, вбивали сваи. Вбивали дружно и бойко – субботнее утро звенело, ухало и содрогалось от усилий молодцов с налипшей на ртах матерщиной.

Черви земляные, подумал Писатель, черви и хамы…

Он с усилием поднялся с постели, нашарил в брошенных на полу брюках пачку сигарет, закурил и подошел к окну - за окном тут же приветливо и раскатисто грохнуло металлом и парочка особо нервных автомашин тут же заскулила, поддержанная испуганным лаем невидимой дворняги.
Он выбросил окурок в форточку, набрал воду в чайник и включил газ. Чайник долго не закипал и Писатель, придремавший с открытыми глазами у плиты, обжег вдруг локоть окрепшей горячей струйкой пара. - Писатель дёрнул головой и попал взглядом в письменный стол, на котором лежал лист бумаги с неизвестно откуда взявшейся фразой…

…Очень хотелось жрать.
Писатель запустил два пальца в банку с сардинами, но сделал это крайне неудачно – острая кромка отогнутой крышки рассекла фалангу указательного пальца и алая капелька выкатилась на ноготь. Матерясь в голос, Писатель быстро обмотал раненый палец клочком бумажного полотенца, который тут же пропитался кровью – и неведомая сила вновь бросила его к письменному столу…

…Он выронил ручку и перевел дыхание.
Его сердце, которое по утрам было таким пугающе-легким, потяжелело и наполнилось чем-то и Писатель вдруг понял, что он не ощущает своей обычной утренней хандры.
А от входной двери несся непрерывный звон.
Это кто же это у нас такое хамло, подумал Писатель, зло клацая замком и рывком распахивая дверь.
На пороге стояла незнакомая молодая женщина.
- Морнинг, - прогнусила женщина и уютно зевнула. – Зажигалки не найдётся?
Почему-то Писателю сделалось грустно от звука голоса и текста, произнесенного женщиной. Но от женщины пахло теплой постелью, вчерашним парфюмом и еще чем-то, от чего у Писателя в голове вдруг задвигались с треском костяшки «домино» с нанесенными на них письменами.
- Из…извини…те, - бормотнул писатель и в третий раз совершил прыжок к письменному столу…

…Он поставил точку и забытый холодок ощущения чего-то реального и настоящего пробежал по его позвоночнику.
- Так дадите огоньку, мужчина? Или как?
Опять этот ужасный голос…
Писатель обернулся и отшатнулся – женщина стояла очень близко, почти касаясь его.
- Что значит – мужчина?! – вдруг вырвалось из него. – Что значит – или как?! Вы как со мной разговариваете?!
Женщина изумленно шагнула назад.
- Нет у меня никакого огоньку! – продолжал тонко выкрикивать Писатель. – И никакой я вам не мужчина!
Женщина одернула лацканы халатика и переступила с ноги на ногу. Хорошая грудь – пронеслось в голове у Писателя. И ножки…
- Ну, нет – так нет, раз никакой не мужчина, - совершенно нормальным голосом сказала женщина. – Извините…
Писателю стало стыдно за свой визг, за мятую майку и спортивные штаны с пузырями на коленях. Стыдно и обидно - в кои-то веки в его дом вошла молодая и красивая (а ведь красивая!) женщина с анекдотически-банальной просьбой, а он?! Им бы обоим покурить да похихикать для начала, а потом… Что это - старость?
- Это вы извините, - пробормотал Писатель. – Я просто… Просто я…
- Вы – писатель? – спросила женщина. – К столу бегаете, что-то записываете…
Ах, как ему захотелось спокойно и с достоинством ответить «Да, я – писатель!» и увидеть, как припухшие ото сна глаза этой женщины вдруг проснутся и брызнут на него теплым светом…
- Нет, - мужественно ответил он. – Я…
- Еще раз извините, - перебила его женщина и повернулась к нему спиной. Писатель невидящими глазами смотрел ей в спину, а пальцы правой руки странно шевелились – будто он водил мелом по классной доске…

…Писатель задумчиво отодрал от пальца бумажный лоскут, пропитанный уже засохшей кровью.
Хорошо, что он наорал на эту, взявшуюся из ниоткуда, женщину.
Даже если предположить, что он мог по какой-то дикой причине понравиться этой женщине, то что он мог бы предложить ей? Сардины на ужин, седые подмышки и радикулит в момент апогея страсти?
Он смотрел на исписанный листок бумаги и понимал, что уже никогда ничего не напишет и все, что у него останется от этого дня – этот листок с неизвестно откуда взявшимися фразами.

Ну и пусть.
Пусть где-то в самом глухом закоулке его души спрятана уже написанная им заветная книга, герои которой прожили столько, сколько он им отмерял и прожили так, как ему того захотелось. А то, что жизни эти навсегда пропадут - так разве это не удел миллиардов других, вполне реальных жизней, о которых никто никогда ничего не узнает? Но мир при этом вертится и не собирается останавливаться.
Так что пошло оно всё вслед за этой женщиной…

Писатель улыбнулся уголками губ и твердой рукой дописал внизу листа:

«Старики…
Все они одинаковые – всем им хочется, чтобы с их смертью все умирало… Но умирают лишь они – от разрывающей сердце зависти к тем, кто остается. А ведь завидовать незачем… Все мы летим в одну и ту же, навеки разверзшуюся пропасть, и падаем на ее дно - каждый в свой час. Все мы – кроты, роющиеся в подземельях Плутона, никогда не видящие настоящего света и горе тому, над кем посмеялись боги и кому они дали вечную жажду этого света…»

За окном пошел снег.
Крупные снежинки кружили в разрываемом строительным лязгом воздухе серыми клочками изорванной бумаги с невидимыми иероглифами, которые мог бы прочесть и понять только тот, кто сумел бы собрать их воедино.

До того, как они растают…