Небольшой эпизод из воспоминаний руководителя Монголо-Сычуаньской экспедиции П.К.Козлова позволяет судить о том, насколько "комфортными и беспроблемными" были поездки по Центральной Азии всего сто лет назад.
(Тангуты, о которых он пишет - отдаленные потомки создателей государства Си Ся, завоеванного в 1227 г. Чингис-ханом )
...Амдо -- горная страна, северо-восточный угол Тибетского нагорья, привольно раскинулась к югу от альпийского бассейна Куку-нора до границ Сычуани с одной стороны и Гань-су -- с другой.
... Главные цепи гор ориентированы в широтном направлении с неодинаковым уклоном к северу или югу. Снеговая линия поднята около 15 000 футов [4 570 м] над морем. Как и в Тибете, здесь в верховьях долин залегают характерные луга твёрдой тибетской осоки (Kobresia thiberica), по которым из диких животных чаще других можно встретить горную антилопу ада (Gazella picticauda), а из птиц -- больших тибетских жаворонков (Melanocorypha maxima)... Горы вообще богаты тибетскими формами растений, начиная с карликовых кустарников до альпийских лугов включительно; животная жизнь также однообразна с тибетской: здесь только путешественник не встречает диких яков и антилоп оронго, вытесненных обилием кочевников.
Приблизительная цифра общего населения Амдо, его воинственных тибетских племен, выражается в пятистах тысячах душ обоего пола. Амдосцы делятся на оседлых, располагающих своими селениями и пашнями в низовьях долин до 8 000--9 000 футов [2 440--2 740 м] над уровнем моря, и кочевников, переносящих свои банаги в области альпийских пастбищ.
Как и восточно-тибетцы, амдосцы в политическом отношении представляют независимые племена, которые подчиняются Китаю лишь номинально. Китайцы совершенно не вмешиваются во внутреннюю жизнь амдосцев и ограничиваются редкой посылкой своих чиновников с военным отрядом для взимания дани, а также и для разрешения тех или иных тяжб между амдосцами или между последними и китайцами...
В своих разбойничьих набегах, которые являются одним из главных занятий кочевых амдосцев, они подчиняются своим предводителям. Не имея никаких писаных законов, они в своей общественной жизни руководствуются обычным правом...
...Одежда и жилище у кочевых амдосцев одинаковы с таковыми восточных тибетцев. Нравы и обычаи также очень близки; разница может быть наблюдаема только при детальном изучении тех и других обитателей.
И у амдосцев мужской элемент при каждом удобном и неудобном случаях норовит составить компанию для праздных разговоров. В лучшем случае амдосцы едут на охоту или, как то и замечено выше, на грабёж. Домашние же работы, как, например, уход за скотом, сбор топлива, водоношение и многое другое, короче -- всё ложится на женщину. В то время, как женщина в течение дня трудится, что называется не покладая рук, мужчина скучает от бездействия и идёт к ней на помощь только тогда, когда женщина физически не в состоянии с чем-либо справиться. Верхом на лошади амдоска так же ловка, как и амдосец; поймать из табуна любую лошадь, ухватясь за гриву и быстро вспрыгнув на спину "неоседланного животного, лихо нестись в желаемом направлении -- в привычке каждой молодой амдоски. Последние вообще весьма самостоятельны и свободны и могут по своему выбору иметь одного или даже несколько мужей одновременно.
"У окрестных лавранских тангутов, говюрит Б. Б. Барадийн {"Путешествие в Лавран". Отдельный оттиск из "Известий императорского русского Географического общества", том XLIV, вып. IV, 1908, стр. 19--20.}, -- наблюдается факт, что женитьба совершается посредством побега молодого человека навсегда из родительского дома в дом родителей невесты. Если молодому человеку понравилась девушка и он желает жениться на ней, то он оставляет у неё какую-нибудь свою одежду.
Если девушка принимает предложение молодого человека, то должна убирать его одежды наравне со своими, а если отвергает предложение, она выносит его одежду на улицу. При этом родители не имеют никакого влияния на решение своей дочери. Таким образом, молодой человек увидит в чём дело -- вынесена ли его одежда, которую нужно со срамом унести обратно домой, или же его одежда тщательно убрана в числе одежд девушки. В последнем случае молодой человек убегает от своих родителей, прервав с ними всякую имущественную связь. При этом он может, самое большое, захватить с собой боевого коня, но, в крайнем случае, он должен являться к своей невесте непременно с ружьём и саблей.
Таким образом муж является как постоянный гость для жены и её родителей и основа семейной жизни тангутов и вообще всех тибетских племен та, что муж и жена в имущественном отношении весьма мало связаны друг с другом. Жена должна заведывать всем хозяйством, как исключительно ей принадлежащим, а муж в своём распоряжении имеет лишь своего боевого коня, ружье, саблю и пику, с которыми он может итти на разбой"...
Как женщины гордятся своими бусами и серебром, так одинаково, если не больше, гордятся мужчины своими воинскими доспехами, в особенности ружьём и саблей, на украшение которых серебром и цветными камнями тратится не мало денег. Боевым видом, молодечеством, удалью в Амдо, как и вообще в Центральной Азии, главным образом и оцениваются достоинства людей, способных быть начальниками или предводителями. Резвые кони с хорошим убранством уже издали привлекают внимание придорожного населения или каравана.
...Разборку и сборку европейских ружей амдосцы усвоили прекрасно и всякого рода манипуляции с ними они проделывают с замечательною ловкостью и уменьем. Сидя дома, от скуки, амдосец берёт ружье, холит, нежит и ласкает его, словно мать своё любимое детище... Патроны или заряды туземцы берегут с замечательною выдержанностью.
Не трудно допустить, с какою завистью амдосцы посматривали на наш караван, на наши вьюки, на наше однообразное вооружение. Я положительно убеждён, что ничто другое не соблазнило, не толкнуло амдосцев решительно броситься на нас {О чём будет сказано ниже.}, как только наши винтовки, прелесть и превосходное качество которых они уже успели оценить по своим ружьям европейских образцов. Не даром же китайцы так сильно протестовали против моего намерения двинуться в Амдо: им хорошо была известна страсть этих кочевых обитателей убивать и грабить; они согласились со мною лишь тогда, когда я выдал им новую подписку, что могущие встретиться в Амдо неприятности и беды я беру на свою ответственность...
...Везде в Амдо, где только имеются красивые и приветливые и вместе с тем уютные уголки, устроены кумирни или монастыри, а при этих последних -- нередко и управления начальников и дома их приближённых. При монастырях же очень часто имеют квартиры и торговцы-китайцы, которые, впрочем, при таких больших центрах группируются в отдельные колонии.
Главнейшие монастыри в Амдо -- Гумбум и Лавран, насчитывающие в своих обширных храмах и многочисленных постройках тысячи лам, исповедывающих, главным образом, учение Цзонхавы, или так называемого жёлтого толка.
После некоторого отступления, перейдём к прерванному рассказу о самом путешествии.
Прежде всего мы поставили себе задачей посетить тангутское княжество Луцца, познакомиться с его воинственным предводителем Лу-хомбо.
...Мой облегчённый караван {Состоявший из двенадцати вьючных и стольких же верховых лошадей.} распростился с зимовкою шестого января и ходко направился на пересечение оазиса, прямо к ущелью речки Ранэн-жаццон. Здесь нас обступили знакомые серо-жёлтые высокие горные скаты, сжимавшие узкое ущелье. Горячие ключи Чи-чю были на этот раз безлюдны, хотя температура их попрежнему оставалась очень высокой (+85° С). Первую ночь мы провели под прикрытием летней палатки в приветливом местечке между селением Ранэн-жаццон и кумирней Рнэн-гомба, среди зарослей высокого, достигавшего человеческого роста, дэрэсуна (Lasiagrostis splendens)...
С зарёю следующего дня караван снялся и пошёл в прежнем южном направлении с целью выбраться из глубокой впадины общей долины Хуан-хэ на прилежащее плато.
...Вершины гор белели снежным покровом; кое-где, по террасам прилежащих высот, рядом с жалким подобием хлебных полей темнели банаги кочевых тангутов, а высоко, в увядших, мерзлых альпах паслись табуны лошадей и стада баранов и чёрных домашних яков.
Грязные ветхие палатки тангутов обычно внутри делятся на две половины: правую -- мужскую, и левую -- женскую; в центре располагается очаг. По краям, вдоль полотняных стен, складываются кожаные мешки с чюрой или сухим творогом, зерном и прочими припасами; там же лежат и вьючные сёдла.
Прямо на земляном полу расстилаются засаленные войлоки и овчины, заменяющие туземцам постели. Подле богатых палаток нередко устраивается загородка -- загон для баранов, бдительно охраняемых свирепыми собаками...
...Чем дальше мы подвигались на юго-юго-запад, тем казалось, что горы теснее обступали наш караван; вершины попутных холмов открывали новые долины, речки и новые горизонты...
...Экспедиция держалась юго-западного направления, обычно пристраиваясь на ночлег в соседстве тангутских стойбищ. Во время пути караван сопровождался кавалькадой всадников, подгонявших упрямых яков -- наших новых вьючных животных, заменивших усталых лошадей и мулов.
По мере углубления внутрь неведомой дикой страны, туземное население становилось всё более и более своенравным и дерзким. Чувствовалась повышенная атмосфера... Накануне буддийского нового года, подводчики, отправленные с нами по приказанию гуйдуйского тин-гуаня и получившие деньги вперед, заявили мне, что они хотят возвратиться домой и просили отпустить их животных. Не успели мои спутники с помощью китайца-переводчика нанять новых яков у ближайших тангутов, чинивших по этому поводу нам всевозможные препятствия, как подводчики, бросив нас на произвол судьбы, скрылись...
Ночь под Новый год была облачная и тихая; лишь изредка разносился громкий лай свирепых тангутских псов, стороживших покой своих хозяев. Мы спали чутко, не раздеваясь, с оружием в руках, вверяя бивак бдительности двух часовых.
На утро девятого января со стороны стойбищ кочевников слышались звуки раковин и прочих молитвенных атрибутов; подле банагов зажигались костры и совершались молебствия, причём мужчины и женщины делали земные поклоны, обернувшись лицом к востоку, к трём священным девственным вершинам: Амнэ-джагыр, Гига-амнэ-консым и Джахар.
...Погода между тем установилась довольно благоприятная; днём было тепло и тихо, воздух оставался прозрачным, а ночью, при морозе в 20° С, наблюдался лишь слабый ветерок, тянувший с гор. Караван подвигался успешно и надеялся в самом скором времени достичь тангутского княжества Луцца, где предполагалась первая от оазиса Гуй-дуя днёвка.
Вблизи княжеской ставки нас встретили сначала сын князя -- молодой красивый амдосец, выехавший вперед с княжеской дворней и почтительно взявший за повод мою лошадь, и сам Лу-хомбо или "Рачжа", как его называют окрестные обитатели. Он появился в сопровождении нескольких женщин, одетых в цветные, разукрашенные лентами, бирюзою и раковинами шубы. Несмотря на семидесятитрёхлетний возраст, крепкий мускулистый с несколькими глубокими шрамами на голове и теле, которое старик иногда обнажал, спуская шубу с правой руки, Лу-хомбо производил впечатление сильного, закалённого в боях воина, а может быть, и просто разбойника... После обычных приветствий, мы вошли в обширную, сравнительно чистую палатку, где уже было готово обычное угощение -- чай со свежим, только что поджаренным на бараньем сале, печеньем. В мужской половине банага, аккуратно застланной ковриками, мы разместились по старшинству: я сел у самой печи vis а vis с главою дома. Хозяин приветливо предложил мне отведать местного напитка, прося не стесняться и закусить как следует. Молодой князь то и дело брал с печи котелок и подливал мне чаю, прибавляя к нему кусочки хлеба....
Приняв угощение, я пожелал выбрать место для лагеря экспедиции; старик вместе с сыном тоже направились со мною и помогли разрешить этот вопрос. Мы остановились на открытой площадке, залегавшей саженях в ста от княжеской ставки и отделявшейся от нее длинным невысоким увалом, протянувшимся поперёк долины. Тем временем подошёл и караван. По окончании первых необходимых работ по развьючке животных и установке бивака оба князя попросили меня отпустить всех моих спутников на чашку чая после дороги. Всё, казалось, шло самым лучшим образом, тем более, что при экспедиции следовал официальный китайский переводчик из Сининского управления, снабженный всякого рода бумагами для оказания нам содействия со стороны амдосцев.
Угостив русских молодцов, сановные тангуты направились в наш лагерь и положительно его осадили. Все наши гости оказались большими любителями выпить и без всякого стеснения заставили меня наполнять ежеминутно опоражнивавшиеся чарки крепчайшим спиртом, взятым для этой цели из запасов экспедиции {Спирт всегда имеется для коллекционирования рыб, змей, ящериц, а равно и мелких грызунов и даже птичек.}. Этот напиток очень понравился князьям, и они в знак одобрения поднимали кверху большие пальцы рук... Вначале я было попробовал предложить дикарям-номадам коньяку, -- напрасно, коньяк, по их отзывам, "напиток женский"!.. В своих деловых беседах Лу-хомбо оказался, к сожалению, очень несговорчивым. Несмотря на все мои доводы, он требовал от экспедиции одну из лучших винтовок, как дань за право следования каравана через его владения; за вьючных животных и проводников князь просил особую и тоже очень высокую плату... Предложенным мною револьвером он пренебрег и даже назвал оружие "детским".
Наугощавшись спиртом всласть, тангуты стали пьянеть, и я уже предвидел некоторые могущие возникнуть осложнения, неизбежные при всяком нервном возбуждении, как совершенно неожиданно меня выручила старушка-княгиня. Эта маленькая тщедушная женщина пришла как раз во-время и без труда увела захмелевшего супруга, проронившего мне невнятно по дороге -- "завтра будем говорить о делах, о вашем дальнейшем пути, а сегодня я жду подарков". Подарки, действительно, князь частью уже получил, а частью они были направлены вслед за ним.
Два дня шли бесплодные переговоры, не приведшие ни к какому положительному результату. Для Лу-хомбо всего предлагаемого нами -- и новых подарков, и самой высокой платы за животных и проводников было недостаточно; он стоял на своем: "подарите вашу русскую винтовку и ящик патронов, тогда я выпущу вас из своих владений!" Когда и на эту комбинацию, скрепя сердце, я вынужден был согласиться, тогда старый князь оказал: "сейчас придет к вам мой сын, посмотрит еще раз ваше ружье, а я ухожу домой". Явился сын, гордо и надменно вошедший в казачью палатку, где и принялся за самый внимательный осмотр нашей магазинки. В конце концов, он с прежней надменностью заявил: "ваше ружье скверное, оно ничего не стоит"... и ушел...
Наш лагерь, до той поры оживленный различными зрителями, бесцеремонно забиравшимися даже в палатку, понемногу опустел; на нём остались лишь те немногие луццасцы, которые не могли отличить своей собственности от чужой и которые чуть не на наших глазах стащили все аптечные бинты и марлю...
Старый князь собрал совет старшин -- опытных, видавших всякие виды разбойников; на этом совете, как выяснилось впоследствии, и было решено уничтожить нас, чтобы воспользоваться всем нашим оружием и пр. ...Мы не допускали мысли, что на нас готовится предательское нападение и тем более не могли знать, что Лу-хомбо одобрил на совете предложение сына и прочей молодежи напасть на нас глухою ночью, перебить горсточку русских, воспользоваться их самым ценным добром, а китайцу-переводчику, ночевавшему всегда в княжеской палатке, затем заявить, как нам стало ясно на другой день после неуспешной атаки, что нападавшие были не их однохошунцы, а обитатели соседнего аймака, их отъявленные враги, нагрянувшие в Луцца с целью отомстить луццасцам за своих убитых товарищей, но случайно напавшие на русских.
К вечеру одиннадцатого января 1909 года настроение членов экспедиции сделалось крайне нервным; со стороны княжеской ставки слышался подозрительный топот конских ног; по вершинам прилежащих холмов разъезжали лихие всадники, громко перекликавшиеся в ночной тиши высокими вибрирующими голосами... В ожидании чего-то недоброго мы решили не раздеваться и спать в полной боевой готовности, с оружием в руках...
На следующий день наши отношения с тангутами еще более обострились. Столковаться с ними мирным путём, повидимому, не представлялось возможности. Ничто не могло их удовлетворить; стоило нам согласиться на запрашиваемые туземцами несуразные цены, как они тотчас придумывали новые и уже совершенно неприемлемые требования.
От сининского переводчика мы узнали, что князь согласился распорядиться подводами на завтрашний день на условиях самых последних, то-есть по баснословно дорогой цене за каждое отдельное животное и за каждого из пятнадцати проводников, тогда как в сущности мы нуждались только в одном, но нам навязывали их непременно пятнадцать человек, якобы один-два не в состоянии будут возвратиться домой живыми и не ограбленными. О ружье и патронах более не упоминалось.
Сумерки погасли скоро; на землю спустилась темная облачная ночь, особенно памятная всем нам, странникам, ночь на тринадцатое января. Со стороны княжеской ставки было как-то необыкновенно тихо... На этот раз мы не делали никаких приготовлений и, рассчитывая спать с некоторым комфортом -- раздевшись и лишь положив винтовки рядом с собою. Мне долго не спалось. Громкий неистовый лай собак не смолкал ни на минуту. Чутко прислушиваясь ко всему, я уносился мыслью к далекой родине, к теплому родному очагу... Не успел я забыться в мечтах, как вдруг внезапный винтовочный выстрел снова поднял всех нас на ноги. Было двенадцать с половиной часов ночи. Бдительный часовой, гренадер Санакоев, тотчас крикнул -- "Нападение, вставайте!" и открыл огонь по удалявшимся двум всадникам -- туземному разъезду, произведшему первый выстрел...
Прошла всего минута или две, и мы выскочили из палаток, конечно, кто в чём был, с ружьями в руках, но уже никого не видели, слышен был только резкий топот копыт быстро скакавших корней. Едва мы успели одеться, полностью вооружиться и встать в боевую линию, как с той же западной стороны, куда ускакал разъезд, заслышали новый топот копыт, постепенно усиливающийся, и вместе с тем завидели чёрное пятно, выроставшее по мере приближения тангутов к нашему лагерю... Темная, январская ночь была единственная свидетельница всего того, что произошло между маленькою горстью русских и сотенным отрядом диких номадов, мчавшихся в карьер с пиками на перевес на маленький лагерь иностранцев, открывших огонь шагов на 400--500 навстречу атаковавшим. Огонь восьми наших винтовок описывал непрерывную огненную змейку, ярко сверкавшую в темноте ночи. Разбойники не выдержали, не доскакали какой-нибудь сотни шагов, вероятно и того менее, круто повернули в северную сторону и тотчас скрылись в глубокой лощине. Однако гулкий топот копыт по сухой, промёрзшей почве долго слышался в тишине.
Всё описанное произошло так быстро, так стремительно, что вначале казалось каким-то таинственным призраком; это был какой-то дикий вихрь или ураган, промчавшийся бот весть откуда и куда... Не стой мы в полной боевой готовности навстречу этому грозному урагану, ничто не спасло бы нас от стремительности разбойников -- их пик и сабель. Действительно, если бы разбойники не выслали разъезда снять нашего часового и тем самым не подняли бы нас на ноги, их план наверно удался бы... их атака в темноте ночи сделала бы свое дело! Но рок судил иначе... и как мне не верить в мою путеводную счастливую звездочку!.. Едва мы успели опомниться от всего происшедшего, как со стороны ставки князя услышали выкрики Лу-хомбо и его сына: "что случилось, не перерубили ли русских наши соседи -- враги {Враги Лу-хомбо -- кодя-доцонцы -- обитатели хошуна, залегавшего к северо-западу от Лувда, по правому берегу Хуан-хэ, за песками Магэтан.}, какой сильный огонь!" и пр. Так потом передавал нам сининский переводчик, от страха потерявший голову. Чтобы скорее удовлетворить любопытство, старик-князь прислал в наш лагерь своего сына, который был крайне удивлён, что мы все целы и невредимы, стоим в полном боевом порядке и ждём новой атаки... Теперь равнина огласилась дикими криками, пальбой вдали и чем-то зловещим, продержавшим всех нас под ружьём порядочное время... Мы уже больше не верили этим негодяям и стали с этой, чуть не роковой ночи спать не раздеваясь, в объятиях с ружьём и патронами, в течение всей зимней экскурсии.
Туземцы как будто избегали нас. Любопытные совсем не посещали экспедиционного бивака и мы, наконец, были избавлены от постоянных зрителей. Только один весьма симпатичный лама, с которым мы уже ранее успели подружиться, прибежал ко мне в большом волнении и не знал, как выразить свое сочувствие и радость по поводу победы русских. В неудержимом порыве, молодой тангут схватил мою руку и крепко прижал её к своему сердцу... Это своеобразное выражение симпатии тронуло меня до глубины души. Утром, тринадцатого января, я поздравил моих молодцов-спутников старшими или младшими унтер-офицерами или урядниками и выяснил им положение, в котором мы неожиданно очутились. Явился Лу-хомбо, также похваливший всех нас за молодецки отбитую атаку...
Я в шутливом тоне спросил князя, не его ли подчиненные вздумали сыграть с нами такую злую шутку? На это гордый старик ответил: -- "Собственной рукой зарублю, а если окажется раненым, то и заколю того, кто осмелился бы из моих людей принимать участие в набеге!.." Лу-хомбо рассвирепел, гневные глаза властного старика метали искры, он нервно вздрагивал и машинально повертывал на голове свою лисью "атаманскую" шапку; порою даже сбрасывал рукав с правого плеча, обнажая спину, зарубцеванные раны; -- старый воин видывал виды! Теперь я стал верить, что Лу-хомбо никогда никому не давал даже обычных подарков, как он мне об этом заявил в первый день нашего знакомства, но сам со всех брал столько, сколько хотел. Кажется, в первый раз князю пришлось сознаться в своем бессилии...
Чтобы не навлечь на себя еще больших подозрений и не дать нам узнать об убитых и раненых, о чем мы узнали только через несколько дней и переходов, луццаский князь поторопился сплавить экспедицию, назначив в начальники проводников своего сына. Перед отъездом Лу-хомбо самым хладнокровным образом пригласил меня и моего спутника Четыркина откушать чаю в дорогу. Мы приняли приглашение с большой неохотой, но всё-таки не сочли удобным отказаться. Сидя в княжеской палатке и беседуя с хозяевами, нам обоим приходилось зорко следить за тангутами, которые в любой момент могли схватить оружие, расставленное всюду вдоль бортов палатки и покончить с двумя неосторожными русскими... Чай и печенье мы также вкушали с большой осмотрительностью, опасаясь обычной здесь предательской отравы. Легко представить себе, как нудно и долго тянулись последние часы, проведенные у коварного вождя разбойничьего хошуна... Старая княгиня, несмотря на вею натянутость отношений с её супругом, рассыпалась передо мною в любезностях, и не постеснялась выпросить у нас несколько кусочков сахару.
От доставки экспедиции в монастырь Рарчжа-гомба, как я этого желал, луццасцы отказались наотрез, мотивируя свое нежелание высоким снеговым хребтом на пути, но вероятнее всего боязнью нголоков, таких же разбойников, как и они сами, которые давно грозят Лу-хомбо набегом "за прежние давние грехи старого волка!.." Князь продиктовал наш длинный, окружный маршрут своему сыну, с наказом передать его зятю старика, обязанному затем доставить экспедицию с тем же наказом в линию кругового пути, залегавшего в районе монастырей Рарчжа-гомба -- Лавран.
Подобный удлинённый и круговой маршрут, придуманный князем Луцца в целях доставить заработок родным и знакомым старшинам, был полезен и для нас, так как давал возможность познакомиться с самым интересным, неведомым уголком Амдоского нагорья. Правда, это исследование стоило нам очень дорого в физическом, нравственном и материальном отношениях. До прихода в монастырь Лавран мы ложились спать не раздеваясь и не расставаясь с ружьем; ночные караулы держали самые строгие, самые усиленные; при малочисленности участников зимней экскурсии на часах приходилось стоять всем нам через ночь, в продолжение пяти-шести морозных часов, а на другой день следовать в дороге, со всякого рода наблюдениями и сборами коллекций {Суеверные туземцы в нашем намерении разузнать что-либо о их стране или осмотреть горы и отбить образчик горной породы видели для себя большое несчастье -- увоз русскими их "благ природы", поэтому против наших открытых наблюдений страшно протестовали. Пришлось везти их втихомолку.}, на высоте, на три-четыре версты превышающей Петроград... Нервы наши были напряжены до крайности...
Много времени прошло с тех пор, но зимнюю экскурсию в Амдо я помню как сейчас и живо чувствую ее кошмарный ужас, словно переживаю снова самое путешествие в этой угрюмой, неприветливой стране. Вместе с тем Амдоское нагорье всегда будит во мне чувства глубокой благодарности и нежной дружеской привязанности к моим спутникам -- избранникам русского народа, с которыми только и можно совершать такие подвиги... Надеюсь, за последнее выражение простит мне читатель, в крайнем случае тот, который сам хоть немного вкусил прелести в странствованиях по диким странам Центральной Азии.
(Текст взят из экспедиционного дневника П.К.Козлова http://az.lib.ru/k/kozlow_p_k/...с сокращениями)
Оценили 19 человек
40 кармы