СКАЗОЧНИК

Россия. Конец ХIХ века. Подмосковье. Сентябрьское утро. У распахнутых ворот усадьбы помещика Аркадия Калистратовича Кутикова дворник Степан старательно и осторожно, чтобы не поднимать пыль, метет двор, густо усыпанный опавшими листьями. Из погребка с миской квашеной капусты и кружкой огуречного рассола в руках выходит Катерина, экономка Кутиковых. Садится на лавочку у крыльца и кричит Степану:

— Эй, Степа, подь сюды! Скажу чего!

— Доброго утречка, Катерина Петровна! — говорит, подойдя, Степан и присаживается на лавочку. — Ну, какой весточкой порадуете?

— Да сама у тебя хочу спросить. Меня тут два дня не было, а сегодня, как только пришла, сразу к барину кличут. Прихожу — а он в гостиной на диване лежит и тяжело так дышит, почти стонет. Просит кислой капусты и огуречного рассола ему принести. А у самого голова полотенцем обвязана, а под глазом — здоровенный синячище, а ещё нижняя губа — синяя и распухшая такая. Это что ж такое с нашим барином приключилось?

— А то ты не знаешь? — усмехаясь во все усы, отвечает Степан.

— Что, опять напился молочка от бешеного бычка?

— Ну-у, не только… Тута преступление посерьезнее будя… — многозначительно покручивая ус, отвечает Степан.

— Ну так расскажи!

— Гхм… Ну так это… Уж сказал бы я словечко, да волк недалечко… — кивком головы Степан показывает в сторону приоткрытого окна.

— Да ты не боись — в доме, кроме барина, никого нет: барыня с самого утра с двумя служанками и приказчиком в Москву за покупками укатила, а барину сейчас не до нас с тобой. — Ну! — толкает она острым кулачком Степана в бок, — не тяни кота за хвост, рассказывай!

Степан смотрит сначала на окно, затем на Катерину и, почесав затылок, наклоняется к ней:

— Побожись, что никому не расскажешь!

— Вот тебе крест!

— Ну тады, как говорит наша барыня, слухай и запамятай. Барин наш, как всем известно, большой охотник и рыбак. С самой ранней весны до поздней осени каждую субботу ездит на охоту или на рыбалку. И каждый раз возвращается с трофеем. Почитай таких счастливых рыбаков и охотников в нашем уезде и нет никого. А, может, и на всю страну таких не найдется. Да только, доложу я тебе по большому… нет, по величайшему секрету, никакой он не рыбак и не охотник!

— Как это? — открывает от удивления рот Катерина. — А кто же он?

— Ну… я бы назвал его сказочником. Потому как ни на какую охоту и рыбалку он не ездит! А, взяв с собой удочки или ружье, окружным путем, чтоб никто не догадался, направляется в компанию своих дружков-собутыльников — в охотничий ресторан «Золотой фазан», где в отдельном кабинете вместе с такими же бездельниками, как и он, день и полночи напролет кутят и в карты режутся. На деньги! А после, уже под утро, барин покупает у хозяина ресторана пару-тройку свежих фазанов или же лещей, — тот ведь скупает почти всю дичь и рыбу у местных охотников и рыбаков — и вот с этой богатой добычей наш счастливый охотник или рыбак возвращается заполночь или под утро домой. Мол, вот он я, сударыня, муж твой, с удачной охоты домой вернулся и, как видишь, хорошую добычу принес.

— Нда-а-а… — прикрыв ладошкой рот удивляется Катерина.

— Вот тебе и «нда-а»! И вот так барин дурил нашу барыню, наверное, уже года три подряд. Но вчера с самого утра всё пошло наперекосяк…

Степан, намерено затягивая рассказ, медленно достал из кармана пачку папирос, вынул папироску, размял её пальцами, прикурил и, сделав глубокую затяжку, продолжил:

— Ну так вот… Вчера, по субботнему обычаю, собрался наш Аркаша Калистратыч на якобы рыбалку. И всё было бы хорошо, если б он не забыл с собой удочки взять. Да и оставил их ещё на самом видном месте — в комнате у хозяйки! Пришел, по обычаю, поцеловать её в щечку перед уходом, да так и оставил их там — видно, торопился очень. А барыня тоже не сразу это заметила. А поздно вечером наш рыбак явился — пьяненький, как сапожник, и, самое главное, как всегда, с добычей! Представляешь — без удочек ушел, но с добычей пришел!

— Фокусник! — резюмировала Катерина.

— Не-а, — мотает головой Степан, — сказочник! Ты послушай, что далее было. Зашёл я в дом помочь барину раздеться и уложить его спать, но в гостиной его уже ждала барыня. Я, как ёё увидел, сразу же задком, задком и дверь за собой прикрыл. Но не ушёл, а стал в замочную скважину наблюдать — уж больно интересно мне было, чем это явление горе-рыбака народу закончится. Так вот, стоит, значит, барыня, уперев руки в боки, и таким фальшиво сладким голосом спрашивает нашего Аркашу:

— Ну и где ты, сокол мой ясный, был, что явился таким тёпленьким?

— Как где? — удивляется тот. — На рыбалке! А если чуток и пригубил беленькой, так это только для сугрева, я всегда с собой беру немного водочки, чтобы не простудиться.

— Ладно, — говорит барыня, — а чем же ты тогда рыбачил, ежели свои рыбацкие принадлежности дома оставил?

Барин глядит на неё, ровно семерых проглотил, восьмым поперхнулся, масляными глазками своими так — хлоп, хлоп! Соображает, значит. Но быстро нашелся:

— А зачем хорошему мастеру удочки, — говорит, — ежели он из любой орешины себе удочку за пять минут смастерит?

— Да? Ну, допустим, удилище из орешины ты сделал. А остальное — нить, крючок, поплавок и что там ещё — где взял?

— Так я эта… нить из своего английского шерстяного свитера вытянул. А крючки…э-э… из своих сапог пару гвоздиков выковырял да и согнул. Они и за грузила сошли. А поплавков на речке — хоть завались: бери любое гусиное перо — вот тебе и поплавок.

— Ну, ладно, — говорит барыня, — будь по-твоему. Но ответь мне тогда: раз ты пошел на рыбалку и ловил целый день рыбу, то почему тогда домой ты принес не рыбу, а птицу? Ты её что, из удочки подстрелил?

— Ну, в каком-то смысле, можно сказать и так, — не моргнув глазом, отвечает барин. — Понимаешь, рыба-то на мои сапожные крючки клевать решительно отказалась. Хоть и червячки были отменными, жирными. Полдня просидел — ни одной поклевки. Думал я уже домой ворочаться, да такая вдруг усталость на меня напала, что решил я перед дорогой чуток отдохнуть. Закинул удочки в кусты и прилег у костра. И не заметил, как задремал. Через часа три просыпаюсь, смотрю — а удочки мои из кустов торчат и шевелятся. Подошел я к ним, заглядываю за кусты, а там на каждой удочке по птичке сидит! Я червячишек-то тогда я с крючков не снял — вот они, родимые, когда я спал, их и склевали. Вместе с крючками. Вот так я их и поймал.

— Ох, и врать ты горазд, Аркадюня!

— Если я и вру, то только чистую правду! — смахивая пот с лица, говорит барин, думая, наверное, что гроза миновала. Но не тут-то было.

— Чистую правду, говоришь? Ну, ладушки. Тогда ответь мне, соколик, почему ты принес своих птичек ощипанными? — тут барыня достает из мужниной сумки двух ощипанных птиц и показывает их барину.

— Что? Ощипанными? — хмурит брови барин, но не паникует, держится молодцом. — Ах, да! Видишь ли, Софочка, когда я возвращался по дороге домой, меня Гаврила-кузнец на своей повозке нагнал и предложил подвезти, видя, что я уставший иду… Ты его не знаешь, он из соседнего села… И вот сижу я на возу, на ветру, и холодно мне очень стало — руки, как ледышки. И, чтобы как-то их согреть, стал я птичек своих ощипывать — чай меньше кухарке нашей работы будет. Перышко за перышком — так всех птичек и ощипал. И мне польза вышла — руки согрел, и Евдокии, кухарке нашей радость — возни меньше.

— Ай, да молодец! И выпотрошил, значит, тоже их ты?! Посмотри: они же вы-пот-ро-ше-ны! — почти кричит барыня и тычет птичками прямо под нос барину. А с того уже пот ручьем льется.

— Выпотрошил?.. Ну, да… я. Сам. Собственными ручками, так сказать. И своим перочинным ножиком. Делать-то на возу было нечего. А поторшки куда дел? Так это… выборосил их у дороги... под кустики. Пусть, думаю, зайчишки какие-нибудь, волчишки там всякие покушают. Надо же и им чем-то питаться, ну в самом деле? Мы ж не звери какие…

— Зайчишки-волчишки, говоришь… А как ты объяснишь мне, что твои птички, которые ты поймал не в нашем пруду, а глубоко в лесу, у лесной речки, не фазаны, утки, куропатки или дикие гуси, а обычные домашние куры? Вот, взгляни на их головы! Ну-ка, что на этот раз придумает твоя извращенная фантазия?

— Ну, ха-ха-ха, — неестественно громко и явно деланным смехом рассмеялся барин, — тут мою фантазию беспокоить не придется. Да-с! Тут и дураку любому понятно, что это обычные дикие куры. Кстати, в нашем лесу их полно. Представь себе — дикие куры!

— А откуда они там, в лесу, взялись?

— Как откуда? Сбежали, должно быть, из какой-нибудь близлежащей деревни. Захотели свободы! Личного, так сказать, счастья…

Тут у барыни, по-видимому, нервы сдали. И она как заорет::

— А почему тогда у каждой этих кур на ногах бирки висят: «Ресторан «Золотой фазан»?

— Гхм… кхе-кхе… Ну, дело ясное, почему… Потому, что, стало быть, они не из деревни, а из хозяйства Козьмы Иваныча, владельца «Золотого фазана» сбежали. Он ведь при своем ресторане держит небольшую птичью ферму, знаешь ли… Курочек там всяких, уточек, индюшек, кабанчиков, котиков…

— Каких-таких котиков, врун несчастный! — верещит барыня. Подскакивает к барину, хватает его одной рукой за грудки, а другой достает из декольте небольшую бумажку и машет ею перед ним: — А вот это как прикажешь понимать? Вот этот листок я нашла в твоей сумке вместе с курами, что ты принес! Это твоя записка Козьме Иванычу. Вот послушай, что ты ему пишешь: «Дорогой Козьма Иваныч, я, к своему великому несчастью сегодня снова проигрался — просто в пух и прах! На коленях тебя умоляю и всеми клятвами клянусь — ради всего святого, отпусти мне сегодня снова в долг две птички. А не то без них моя грымза меня загрызет! Просто живьем проглотит! Выручай, брат! Очень тебе буду обязан и, разумеется, благодарен! Кутиков Аркадий Калистратович».

— А… э… ты, голубка, неправильно все поняла… я… я…

— Все правильно я поняла! — орёт барыня. — Вот, смотри, на обороте твоей записки написан ответ от приказчика Козьмы Иваныча: «Ув. Аркадий Калистратович, Козьма Иваныч нынче в отъезде, а я тут человек новый. Никаких приказов по части вас от него не поступало, но, понимая, что вы друг Козьмы Иваныча, я, на свой страх и риск, так и быть исполню вашу просьбу. Прилагаю к сей записке две свежих курочки из нашего ресторана. Со всем почтением и уважением, Козулькин Фрол Ефимович»… Ну, что ты мне сейчас, подлец, скажешь в свое оправдание? Ну?!?

И тут, доложу я тебе, разлюбезная Катерина Петровна, началось самое настоящее избиение младенцев. Младенцем, как ты понимаешь, был барин… Гонялась она за ним по всей гостиной, точно тигрица за козленком, и лупила его по чему попала теми самыми курями. А барин, как был в рыбацких сапогах и куртке, — шасть, как зайчик, в открытое окно! — и побёг, и побёг, аки сохатый по капусте, через огороды. Напрямик к баньке. Забежал в неё и заперся изнутри. Тем самым от жениной расправы, надо полагать, и спасся. Всю ночь там прокуковал. И только утром, как только барыня в город уехала, из баньки вышел и в дом пошел …

— Да, не повезло человеку…

— Так и мне, можно сказать, из-за него на орехи досталось. Гляди — Степан снял шапку, демонстрируя на своем лбу здоровенную шишку. — Видала?

— Ого, какая шишища! Когда же она тебя ею наградила?

— А когда барин в окно сиганул, она тогда сразу к двери ломанулась — в догонку за ним бежать хотела. А за дверью то я сидел — в замочную щелочку глядел. Ну и не успел от неё отскочить… Так она после этого меня ещё за чуб оттаскала и на месяц воскресных увольнительных в город лишила. А я то тут причем? Ну, скажи на милость?

— Да-а, беда… — будто о чем-то задумавшись, произнесла Катерина. Затем поднялась со скамьи и, все так же глядя каким-то рассеянным взглядом перед собой, произнесла:

— Все наши бабьи беды от вас, мужиков!

И, вдруг вспомнив, что барин давно ждет её с капустой и рассолом, заторопилась в дом.

— Ваши бабьи беды может и от мужиков, — глядя ей в след, сердито пробурчал Степан, — а наши, мужицкие — от таких вот сказочников!

И, поднимая высокие столбы из пыли и листьев, принялся мести двор.