ПЕШКОМ ПО ДЕКАБРЮ

Ближе к вечеру выпавший снег посинел...

А к ночи село зажгло тёплые окна.

В одном доме.

Во втором.

В доме слева.

В доме справа.

Где-то далеко проскрипели чьи-то шаги.

Настороженно перекликнулись дворовые собаки...

Любой-любой человек, выйдя в это время на своё крыльцо, без ошибки назовёт имя хозяина каждой собаки. Но никто-никто не узнает, чьи это проскрипели где-то шаги.

Он, этот любой человек, оглядев припорошенные первым снегом дома соседей, их сады и небо над головой, может даже воскликнуть:

- Бог ты мой! Ах, ах, ах!.. А звёзды-то, звёзды! А луна!.. Просто зимняя сказка!

Но никто не скажет, чьи это где-то скрипят так шаги.

А они, эти шаги, оставляя чистый след от ботинок на не тронутом никем первоснеге, уже замерли у приветливых окон дома Феличии и Захарии Бургиу.

«- Я, знаете, чего бы хотела? - спросила когда-то в моей миниатюре молоденькая беременная жена-молдаванка Феличия, усаживаясь на охапку сена в телеге.

Её зрелый муж Захария подоткнул под неё выбившееся одеяло.

- Чего? - спросил он, улыбаясь.

- Только не смейтесь! - покраснела Феличия. - Не будете?

- Не буду.

Феличия пожевала сухую соломинку.

- Я не знаю, как сказать, - прошептала она. - Наверно, это будет не очень умно.

Захария терпеливо ждал.

- Сказать? - ещё раз прошептала Феличия.

Захария кивнул.

Феличия глянула в сторону пожелтевшего клёна.

- Вот, когда падают листья, - сказала она. - Они же что-то говорят?

У Захарии перехватило дух. Он ждал продолжения сказки.

- А если на эти слова сочинить песню, - продолжала Феличия, - то получилась бы, наверно, хорошая колыбельная для нашего Ионела. А? Как думаете?

Захария сдвинул фуражку на затылок:

- Ты думаешь, у нас будет Ионел?

- Я это знаю... М-м?

Захария...

- А сколько у меня есть времени для... музыки? - спросил.

Феличия зарделась румянцем.

- Может, сутки, - сказала она. - Или меньше.

Захария надвинул козырёк фуражки на глаза.

- Я что-нибудь придумаю, - пообещал он. - Я успею... Поехали?

До роддома было минут сорок езды...»

А до их окон теперь рукою подать - светлых, радушных и добрых. Они в эту морозную декабрьскую ночь согревают мне душу.

- Пусть вас всегда оберегает мелодия нежной любви! - шепчу я.

И скриплю дальше.

Скриплю, видя только следы на снегу, а себя увидеть никак не могу...

У калитки очередного дома, с окнами, изнутри увитыми зеленью комнатных растений, мои шаги замирают опять. Здесь, в другой моей миниатюре, жила одинокая мама-украинка с маленькой дочкой, и здесь же когда-то...

«Уже собирались в стаи предотлётные скворцы, и, глядя в синее небо, тоскливо кричали домашние гуси...

Высушенные тыквенные семечки были бережно ссыпаны в холщовый мешочек, а тщательно промытые толстые корни петрушки уложены в хозяйственную сумку.

- Мам! - сказала шестилетняя дочка. - Ну, вот и всё! А теперь возьми меня завтра с собой на базар!

- Нет! - ответила мать. - Думаешь, это - праздник, городской твой базар? Иной раз простоишь целый день, ног не чуешь, а у тебя и купят-то пару стаканов семян, да три корешка петрушки... "Кока-колу" хочешь? Нет! Нам ещё нужно тетрадки купить и Букварь. Я не хочу, чтобы в тебя тыкали пальцем!.. Может, с Божьей помощью всё одолеем.

- Ну, мам!

- Нет, нет, нет!

- А папа бы взял!

Мать посмотрела на дочку. Опустилась на стул.

- Папа! - сказала со вздохом. - Будь жив, он бы и меня ни за что не пустил на базар. Поехал бы куда-нибудь на заработки. Жили бы мы, как все люди.

Девочка провела пальчиком по клеёнке стола.

- Потому что он любил меня больше, чем ты, - сказала она.

Мать ещё раз глянула на всхлипнувшую дочь, опустила голову в ладони, и ничего не сказала.

- Я же хочу тебе только помочь, - виновато сказала девочка, утирая слёзы. - Ты же учительница... Ничего не умеешь... Не привыкшая ты... Спорим, что завтра я всё это продам! Всё, всё, всё! Спорим?!

Мать и в этот раз ничего не ответила...

А утром над торговыми рядами городского базара звенел чистый детский голосок - сельская девочка с голубыми бантиками в соломенных косичках вдохновенно зазывала покупателей к холщовому мешочку с тыквенными семечками и к связкам толстых корней петрушки»

Как им, бедным, живётся за этими, искрящимися изморозью, окнами сегодня? Будет ли чем встретить Новый год? Приведёт ли их окаянная жизнь к Рождеству?..

А в этом доме свет в тёплых окнах вдруг погас. Наверное, его обитатели легли спать. 

«- Теперь, Василёк, тепло вернётся только после того, как в лужах искупаются воробьи, - сказала русская мать в третьей моей, давней, миниатюре, и, прихватив зонтик, ушла в магазин.

А дождь всё лил и лил...

И луж за окном было много.

Серые, холодные, рябые от дождя, с плавающими в них жёлтыми листьями.

И ни одного при этом воробья. Ни единого!..

Из дома через дорогу вышел дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, в сапогах; прикрыл за собою калитку, и пошёл по грязным лужам. Наверно, на станцию пошёл. К поезду. Поезд повезёт его в город. За чем-то. Может, за воздушными шариками для своей дочки Алёнки. А может, за какой-то таинственной атмосферой для матери своей дочки Алёнки, которая один раз говорила маме Василька: «Мне в вашем селе, Фрося, не хватает своей атмосферы!» Может, сегодня дядя Ефрем ей привезёт и эту атмосферу. Алёнке - разноцветные воздушные шарики, а тёте Анжеле - её атмосферу. Да-да-да! Он такой, дядя Ефрем. Не зря он прихватил с собой большую красно-синюю сумку. Шарики для Алёнки будет держать за ниточки в руке, а атмосферу для тёти Анжелы засунет в большую красно-синюю сумку... И семья его будет счастливой...

Если бы не этот дождь, Василёк бы тоже сделал что-то такое. Например, сбегал бы на речку, наловил пескарей или в поле нарвал голубых васильков. Мама пришла бы из магазина, а в банке на столе - целый букет, а в жёлтом ведёрке - море живых пескарей. И в семье Василька - тёплое, доброе счастье.

- Ах ты, счастье моё! - сказала бы весёлая мама.

Если бы только не этот холодный дождь!

И, главное, - ни единого воробья, ни в единой луже!

Ни одного синего просвета в лохматом скучном небе!

А весёлого счастья хотелось...

Конечно, не выйди со своего двора дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, не направься он к станции с сумкой в руке и, не знай Василёк, что всё это в результате означает, пятилетний мальчонка так бы и просидел у окна до прихода матери из магазина. Но он всё-всё знал.

«Если тепло приходит, когда воробьи купаются в лужах, - осенило его, - то что же будет, если!..»

Василёк поспешно обулся, оделся, вышел из дома и побежал под навес.

Там, прижавшись друг к другу, сидели задумчивые куры...

Когда мать пришла из магазина, Василёк уже пять из них искупал в грязной луже».

Дорогие мои, дорогие!..

Окна стали гаснуть и в остальных домах - слева, справа и дальше, дальше.

Бодрствовала только луна с мигающим хороводом ярких звёзд.

И опять скрипели в зимней сказке одинокие шаги.

                             Берега, берега. Берег этот и тот.

                             Между ними река моей жизни.

                             Между ними река моей жизни течет,

                             От рожденья течет и до тризны...

                                       (Юрий Рыбчинский)

Может, ещё увидимся...