Через костры и пытки. Великий паломник.

Время действия — XVI век.

Место действия — Италия

1

Якоб Сильвий был доволен своим новым учеником. А уж он-то, старый профессор, умудренный жизненным опытом, умел разбираться в людях.

Звали ученика Андрей Везалий. Сильвий знал, что он вырос в семье потомственных медиков, что врачами были его дед и прадед, а отец служил аптекарем при дворе императора Карла V. Но дело даже не в том, что юноша унаследовал профессию своих предков. Он сразу же обратил внимание профессора своей пытливостью, любознательностью, стремлением глубоко постигнуть науку, которой он решил посвятить жизнь.

Якоб Сильвий ценил эти качества в людях. Ему самому довелось прожить нелегкую жизнь, и только благодаря настойчивости в достижении цели он сумел стать доктором медицины, получить университетскую кафедру. Это случилось, когда Сильвию было уже 53 года.

Он действительно не ошибся в своем ученике, предсказывая ему большое будущее. Одного только не мог он предвидеть: что юноша, к которому он проявил благосклонное внимание, станет впоследствии злейшим его врагом, что слава его затмит славу Сильвия, что имя Везалия останется жить в веках как имя величайшего ученого, основателя новой анатомии, а имя Якоба Сильвия будет вспоминаться лишь тогда, когда потомки станут воскрешать страницы жизни Везалия, и только среди имен его недругов, запятнавших себя подлостью и предательством, среди лиц, сыгравших роковую роль в судьбе ученого.

Но все это будет позднее, а в 1533 году, когда Андрей Везалий впервые появился на медицинском факультете Парижского университета, Сильвий не мог нарадоваться на своего ученика. Ему нравилась пытливость юноши, который одолевал его вопросами, нравилась самостоятельность в суждениях и выводах. Немного настораживало то, что Везалий без должного почтения относился к великим авторитетам, таким, например, как прославленный Гален, которого буквально боготворил Сильвий. Читая Галена, юноша стремился сам, на практике, проверить его выводы, словно не доверяя этому признанному авторитету. Но Сильвий не выражал особой тревоги по этому поводу. Кому из молодых не казалось, что они явились в мир, чтобы ниспровергнуть все авторитеты!

Профессор не учел, что именно любознательность приведет его ученика к выводам о заблуждениях Галена, к пересмотру галеновских положений о строении человеческого организма. Когда Сильвий читал студентам свои лекции, препараторы вскрывали трупы собак и демонстрировали различные органы, о которых рассказывал именитый профессор. Делали они это неумело, зачастую повреждая органы, уродуя их. В результате студенты получали искаженное представление о многих внутренних органах. А Везалий сам взялся за вскрытие трупов животных, отобрав нож у препараторов.

Профессор явно недоволен. Студенты встречают насмешкой поступок своего однокашника, ибо вскрытие трупов — обязанность цирюльников, унизительная для будущего доктора медицины. Так повелось издавна, и ни к чему нарушать вековые традиции. Однако Везалия это не смущает. Он старается не замечать недовольства Сильвия. Ведь он вскрывает трупы, чтобы более глубоко познать внутреннее строение организма. Некоторое время спустя он напишет в предисловии к своему трактату: «Мои занятия никогда бы не привели к успеху, если бы во время своей медицинской работы в Париже я не приложил к этому делу собственных рук, а удовлетворился бы поверхностным наблюдением мимоходом показанных некоторыми цирюльниками мне и моим сотоварищам нескольких внутренностей на одном-двух публичных вскрытиях».

То, что Везалий берет у служителей нож, чтобы самому провести секцию, — это еще полбеды, хотя проведение секции будущими докторами и противоречит установленным правилам. Гораздо хуже другое. Везалий задает на лекциях вопросы, которые свидетельствуют о его сомнениях в правоте учения Галена. Гален — непререкаемый авторитет, его учение следует принимать без всяких оговорок, а Везалий доверяет больше своим глазам, чем трудам Галена.

Чего, например, стоит его вопрос о слепой кишке, которую Гален считал самостоятельным органом, напоминающим большой мешок и служащим как бы вторым желудком. «Но ведь мы ясно видим, что это не так», — заявляет Везалий, держа в руках отсеченную слепую кишку. Сильвий опять недовольно морщится. Самоуверенный молодой человек набрался наглости подвергать сомнению самого Галена!

— Вы что же, не верите Галену? — спрашивает он студента.

— Я верю своим глазам, господин профессор. Думаю, и вы верите им.

— Гм... Так какой же вывод вы хотите сделать?

— Вывода пока нет, господин профессор, есть факт. Как к нему относиться?

— Как относиться? — переспрашивает Сильвий. — Относиться спокойно. Не можете же вы утверждать, что великий Гален ошибался. Нет, он не мог ошибаться. Ну а то, что демонстрируете вы, есть аномалия, отклонение от нормы. Клавдий Гален описал нам двуногого человека. Но если вы встретите одноногого, что же, тоже будете утверждать, что Гален ошибался?

Взрыв хохота встречает слова профессора. Сильвий доволен. Но Везалий невозмутим. Его мало трогает смех студенческой братии. Обидно лишь то, что уважаемый профессор не понимает его и сводит к шутке вопрос, который имеет принципиальное значение. Ведь он же видит, что это никакое не отклонение от нормы. Профессор просто верен тем канонам преподавания, которые утвердились в университетах и колледжах. И он, даже видя белое, все равно будет твердить, что это черное, если так повелось в учебной практике исстари. Эта безраздельная власть авторитетов мешает людям мыслить. Ведь всякое отступление от сказанного признанным авторитетом рассматривается как кощунство. Однако тот же Гален не господь бог. Он человек и может ошибаться, заблуждаться. Должен же кто-то сказать об этом во всеуслышание!

Да, Гален ошибался, и ошибался не раз. Везалий может доказать это фактами. Гален и не мог не ошибаться. Ведь он большей частью ограничивался тем, что вскрывал трупы животных. Вполне понятно, что, давая описание внутреннего строения человека на основании своих наблюдений над животными, он не мог избежать ошибок.

Но как убедить своих коллег, весь ученый мир, что Гален вовсе не такой непогрешимый авторитет, каким его представляли? Во времена Везалия взгляды Галена считались абсолютно непогрешимыми, его учение было возведено в ранг канона. Это учение разделяла церковь. И конечно, церковь не позволит, чтобы кто-то подверг сомнению «вечные истины», провозглашенные Галеном.

Да не только критика Галена была чревата серьезными последствиями. Даже анатомирование трупов, которым занимался молодой Везалий, могло обернуться против него. А без этого — Везалий был в том убежден — вообще немыслима медицина, ибо анатомия — основа медицины. Не зная внутреннего строения организма человека, невозможно выработать методы борьбы с болезнями. А это первая и главная задача медицины.

Для того чтобы иметь возможность заниматься анатомированием, он использовал любую возможность. Если заводились в кармане деньги, он договаривался с кладбищенским сторожем, и тогда в его руки попадал труп, годный для вскрытия. Если же денег не было, он, прячась от сторожа, вскрывал могилу сам, без его ведома. Что делать, приходилось рисковать!

Три года провел Везалий в университете, а потом обстоятельства сложились так, что он должен был покинуть Париж и отправиться в Лувен, где был тоже достаточно известный университет.

— Ну что же, Везалий, — сказал ему на прощание Якоб Сильвий. — Вы сделали немалые успехи и, если будете благоразумны, думаю, добьетесь многого на медицинском поприще. Я повторяю — благоразумны, ибо, прибавив это качество к своим достоинствам, вы много бы выиграли. Если же вы пренебрежете им, я лично не поручусь за ваше будущее.

А некоторое время спустя Якоб Сильвий получил известие о том, что его ученик Везалий попал в неприятную историю и вынужден был оставить Лувен. Он снял с виселицы труп казненного преступника и произвел вскрытие. Лувенское духовенство потребовало строжайшего наказания за такое кощунство. А вступать в конфликт с церковью значило заведомо проиграть. Церковь же намеревалась всерьез заняться «делом» Везалия. Раздавались голоса, требовавшие предать суду того, кто посмел производить какие-то опыты над человеческим телом. Как-никак тело являлось вместилищем человеческой души. И даже после того, как она покинула его, никому не было дано права резать тело. Вначале Везалий пробовал что-то объяснять, доказывать, но затем понял, что споры тут бесполезны, и счел за благо покинуть Лувен. Получив эту весть, Якоб Сильвий покачал головой и вздохнул:

— Я говорил ему, надо быть благоразумным. Он не внял моим советам.

И, немного помолчав, добавил:

— Ему будет очень трудно в жизни. Очень трудно.

2

Лувен остался позади: городская стена, над которой возвышались остроконечные башенки с флюгерами, уходила все дальше и дальше, пока не растаяла в туманной дымке. Пылилась дорога. Впереди был долгий путь. В Италию. В Падую. Везалий не сразу принял решение, долго думал о том, какой город избрать, куда направиться, для того чтобы иметь возможность продолжать работу. Голова его была полна замыслов, руки жаждали работы.

Он перебирал возможные варианты и в конце концов принял решение ехать в Падую, откуда несколько лет назад получил официальное приглашение. В этом итальянском городе был достаточно известный университет, преподавать в котором было лестно для любого ученого. На медицинском факультете было немало молодых преподавателей, а молодежь, как думал Везалий, скорее поймет его, чем старики, которые уже не могут вырваться из-под власти галеновского авторитета.

Поначалу все складывалось для него благоприятно. В Падуанском университете его хорошо встретили, предложили подготовиться к сдаче экзаменов на получение ученой степени.

Да и вообще здесь дышалось легче, чем в Париже и Лувене. Ведь Италия во времена Везалия была той страной, на земле которой начала свою жизнь новая эпоха — эпоха Возрождения, или Ренессанса, пришедшая на смену средневековью. Она была, по словам Энгельса, родиной «жизнерадостного свободомыслия нового времени».

Само понятие «возрождение» говорит о стремлении возродить то, что, казалось, навсегда ушло из жизни. Новая эпоха вступила в историю под флагом возрождения античной культуры, светлой, жизнерадостной, утверждавшей разум и красоту человека. Она противопоставлялась средневековому застою, жизни, насильственно втиснутой в прокрустово ложе церковных догм, обычаев и ритуалов. И не случайно, замечает советский ученый А. Лосев, «ни одна эпоха в истории европейской культуры не была наполнена таким огромным количеством антицерковных сочинений и отдельных высказываний».

Феодальное общество разлагалось, на смену ему шло общество буржуазное с его деловым практицизмом, который ломал сковывавшие его рамки воздвигнутых христианской церковью условностей. Церковь вынуждена была в какой-то мере сдать былые позиции, отказаться от безраздельного господства над духовной жизнью людей, смириться с властными требованиями времени. Но она продолжала оставаться влиятельной силой.

Она не изменила своего отношения к науке. Прежними остались ее представления, незыблемыми «священные догматы». Продолжала существовать инквизиция, продолжали в поте лица трудиться тюремщики и палачи, выполняя постановления церковных судов, сурово осуждавших вольнодумцев и свободомыслящих. И все же дух новой эпохи сказался на той обстановке, которая сложилась в итальянских университетах, в том числе и в Падуанском, где обосновался Везалий. И это поднимало настроение, вселяло надежды.

Вскоре Везалий был допущен к экзамену на получение ученой степени и блестяще выдержал его. Он стал доктором медицины, что открывало для него новые возможности и перспективы.

В качестве профессора медицинского факультета он начал читать лекции студентам. Тщательно готовился к ним, читал вдохновенно, и они всегда привлекали много слушателей. Они были интересны тем, что не повторяли избитых истин, а излагали результаты тех исследований, которыми занимался Везалий.

А он, изучая внутреннее строение человеческого организма, все больше укреплялся в мысли, что в учении Галена немало весьма значительных ошибок, которых просто не замечали те, кто находился под влиянием галеновского авторитета. А может быть, и не желали их замечать. Ведь каждое новое слово в науке дается с боем. Надо доказывать, отстаивать свою точку зрения, вступая в конфликт с теми, кому гораздо спокойнее находиться во власти установившихся представлений, идти по проторенному пути, чем искать новый, неизведанный.

Гален был великим врачом своего времени. Но время не стоит на месте. С той поры, когда он жил, человеческое познание ушло вперед. И познание человеческого организма тоже. Целый ряд положений, соответствовавших уровню знаний его эпохи, нуждалось в уточнении, пересмотре. Это естественный процесс, который понятен каждому. И лишь крайние консерваторы и ретрограды не желают того понимать. Им спокойнее и удобнее отстаивать старое, преграждая путь новому.

Такие же позиции занимала и церковь. Она боялась нового потому, что оно требовало пересмотра и церковных взглядов на те или иные вопросы. А богословие всегда претендовало на истинность своих представлений. Богословы боялись, что все изменения, которые они внесут в эти представления, поколеблют авторитет религиозного вероучения, авторитет церкви. Потому и стояли они на защите традиционных взглядов даже тогда, когда была очевидна их несостоятельность.

Везалий знал, как дорого обходится любая ошибка в медицине. Значит, надо исправить эти ошибки, дать правильное описание человеческого организма, ибо без этого медицина будет топтаться на месте, не сможет развиваться. Конечно, потребуется много усилий и труда, борьба с застоем, косностью, со слепым преклонением перед авторитетами. Но без этого медицина не сможет развиваться.

Начались годы напряженной работы над многотомным сочинением о внутреннем строении человеческого организма. Его невозможно было создать за письменным столом. Опровергнуть Галена можно было только с помощью фактов. А их давал лишь опыт. Поэтому каждое положение требовало многократной проверки, каждой фразе в трактате Везалия предшествовали многочисленные исследования.

Невозможно подсчитать, сколько часов провел он у секционного стола. Каждый орган изучался тщательно, скрупулезно. Везалий делал зарисовки, которые наглядно подтверждали его правоту. А потом началось сравнение с тем описанием различных органов тела, которые оставил Гален.

Четыре долгих года работал он над своим трудом. В 1543 году семитомный труд «О строении человеческого тела» вышел в свет в Базеле в издательстве Опорина.

3.

— Безумец! Безумец! - Профессор Якоб Сильвий нервно ходил по кабинету, не находя себе места. Он был вне себя от гнева.

— Безумец, — повторял он. — Он поднял руку на самого Галена, на великого Галена. Он захотел затоптать в грязь самое святое. Ну нет, так это ему не пройдет.

В кабинете никого не было, и Сильвий мог дать волю своим чувствам. Консерватор и рутинер, Якоб Сильвий не мог простить подобной дерзости своему ученику. Для профессора Гален был иконой, на которую следовало молиться. Книгу, в которой подвергались пересмотру некоторые положения галеновского учения о строении организма, Сильвий воспринял как выпад против него самого.

— Ничего, ничего, — вслух говорил Сильвий. — Я отвечу ему. Я покажу, чего стоят его открытия, покажу всем, чтобы мир увидел, что Везалий — песчинка жалкая по сравнению с Галеном, титаном мысли, учение которого будет жить вечно. Это были не пустые угрозы. Сильвий поклялся, что уничтожит своего бывшего ученика. И он начал действовать.

Вскоре появился написанный Сильвием памфлет, в котором опровергались доводы, выдвинутые Везалием, содержались призывы к самому строгому наказанию того, кто неуважительно отнесся к великому Галену, посмел усомниться в правоте его учения. Памфлет назывался «Опровержения клевет некоего безумца на анатомию Гиппократа и Галена, составленные Якобом в Париже». Сильвий выступил против своего ученика.

Памфлет был острым, написанным в раздражительном тоне. Но при всем своем желании его автор не мог опровергнуть ни одного положения, выдвинутого Везалием. Да он и не стремился к этому. Ему было важно показать, что дерзкий выскочка покусился на авторитет того, перед которым почтительно преклоняли голову самые именитые медики многих поколений. Сильвий осыпал бранью бывшего своего ученика, возомнившего себя достойным спорить с самим Галеном.

Везалий предвидел, как обернутся события после опубликования его трактата «О строении человеческого тела». Еще раньше он писал: «...мой труд подвергнется нападкам со стороны тех, кто не брался за анатомию столь ревностно, как это имело место в итальянских школах, и кто теперь уже в преклонном возрасте изнывает от зависти к правильным разоблачениям юноши».

Памфлет Сильвия вызвал подлинную бурю. Полный злобных выпадов и клеветы, он был бездоказателен, но гневен и оскорбителен. Потоки ругани полились на голову Везалия, на тех молодых ученых, которые не желали мириться с застоем в науке.

Сильвий требовал расправы над ними. Он переступил через барьер научной полемики, заняв позиции сродни католическим инквизиторам. Он не погнушался тем, чтобы обратиться к самому императору с требованием примерно наказать Везалия. «Я умоляю Цезарское Величество, — писал профессор Якоб Сильвий, — чтобы он жестоко побил и вообще обуздал это чудовище невежества, неблагодарности, наглости, пагубнейший образец нечестия, рожденное и воспитанное в его доме, как это чудовище того заслуживает, чтобы своим чумным дыханием оно не отравляло Европу...»

Ослепленный злобой Сильвий отступал от принятого в науке стиля письма, сбиваясь на стиль заурядного доносчика. Он желал погубить Везалия и добивался своего.

Сильвий все предусмотрел. Он знал, что учение Галена канонизировано в науке, что его имя пользуется беспрекословным авторитетом повсюду и, конечно, ученый мир выступит в его защиту против нападок Везалия.

Большинство именитых медиков действительно стали на сторону Сильвия. Они присоединились к его требованию обуздать и наказать Везалия, посмевшего подвергнуть критике великого Галена. Такова была сила признанных авторитетов, таковы были устои общественной жизни того времени, когда всякое новшество вызывало настороженность, всякое смелое выступление, выходившее за рамки установленных канонов, расценивалось как вольнодумство. Это были плоды многовековой идеологической монополии церкви, насаждавшей косность и рутину.

Немудрено, что трудом Везалия заинтересовалась и католическая церковь. Ведь, внося поправки в учение Галена, он вольно или невольно задевал и церковное учение, а это уже была ересь. Церковь, например, основываясь на библейском мифе о сотворении богом первых людей, учила, что господь, создав первого мужчину Адама из праха земного, затем усыпил его, вынул ребро, из которого сотворил праматерь человечества — Еву. Значит, у мужчин должно быть на одно ребро меньше, чем у женщин. Так требовала элементарная логика, если доверять библейскому сказанию. И в это верили, слепо верили люди. Никто даже не думал проверить, так это или нет. Церковное учение принималось на веру.

А Везалий проверил. Он вскрыл десятки трупов, тщательно изучил скелет человека и пришел к убеждению, что мнение, будто у мужчин на одно ребро меньше, чем у женщин, совершенно неверно. Но такое убеждение затрагивало церковное вероучение. Церковь же с подобным не мирилась.

Не посчитался Везалий и с другим утверждением церковников. В его времена сохранялась вера в то, что в скелете человека есть косточка, которая не горит в огне, неуничтожима. В ней-то якобы и заложена таинственная сила, с помощью которой человек воскреснет в день страшного суда, чтобы предстать перед господом богом.

И хотя косточку эту никто не видел, ее описывали в научных трудах, в ее существовании не сомневались. Везалий же, описавший строение человеческого тела, прямо заявил, что, исследуя скелет человека, он не обнаружил таинственной косточки. Если богословам угодно настаивать на ее существовании, это их дело. Он не богослов, а анатом и, как анатом, заявляет, что как ни старался отыскать заветную кость, сделать этого не смог.

Подобное утверждение тоже было еретическим с точки зрения церкви. И тут Везалий задевал христианские представления, которые церковники настойчиво внушали верующим.

Везалий отдавал себе отчет, к каким последствиям могут привести его выступления против Галена. Он понимал, что выступает против сложившегося мнения, задевает интересы церкви. А как поступают с такими дерзкими одиночками, он хорошо знал.

Еще до Везалия попробовал было обнаружить ошибки в учении Галена профессор Болонского университета Яков Берентарио. Кончилось для него это печально. Его отстранили от преподавания, публично осудили, а затем изгнали из города. Он остался без работы, потеряв возможность заниматься медициной.

Везалий знал, что и с ним могут поступить точно так же. А может быть, и хуже, если в дело вмешается инквизиция. Публикуя свой труд, он отдавал себе отчет в том, какие последствия для него это может иметь. И все же он напечатал его. Научная истина была для него дороже личного благополучия.

Везалий продолжал преподавать в Падуанском университете, но с каждым днем атмосфера вокруг него накалялась все больше. Профессора, еще недавно с почтением относившиеся к своему молодому коллеге, теперь пренебрегали им, порой не отвечали даже на его поклон. Поредели ряды слушателей на его лекциях: большинство студентов благоразумно перешли к другим профессорам. Вчерашние друзья старались избегать его. То там, то тут слышал он слова осуждения и самые нелепые вымыслы, связанные со своим именем. По городу ходили анонимки, направленные против Везалия.

Везалий не сдавался, пытался бороться, отстаивая свои идеи. Но бороться в одиночку очень трудно. Трудно, когда против тебя восстают буквально все. Одни по убеждению, другие — из трусости. Ведь, по словам Сильвия, профессор Андрей Везалий — опаснейший человек и для государства и для церкви. А государство и церковь решительно расправлялись с людьми, которые представляли для них опасность. Общение с такими людьми могло навлечь всякие напасти. Лучше уж было держаться в стороне.

Он пытался бороться, но с каждым днем убеждался в тщетности этих попыток. Он не мог вести нечестную борьбу, а его противники отказывались от иных методов. Они делали все возможное, чтобы жизнь Везалия стала невыносимой, чтобы он понял это и сдался.

Положение усугублялось тем, что делом Везалия всерьез занялась церковь. Первоначально духовенство просто подключилось к общему хору противников знаменитого анатома, приняв участие в его травле. Теперь же дело начало принимать иной оборот. Если церковь поставит вопрос о Везалии на официальную почву и предъявит ему свои обвинения, ему несдобровать. А до него доходили сведения о том, что церковные иерархи всерьез занялись его сочинением. Это был тревожный симптом. К нему требовалось отнестись со всей серьезностью. Надо было как можно быстрее принимать решение. Время торопило.

4

Знакомясь с жизнеописаниями многих мыслителей прошлого, мы часто встречаемся с одинаковыми жизненными ситуациями: бегство из города, поиски пристанища, странствия по дорогам Европы. Почти у всех передовых мыслителей, которым довелось жить и творить в прошлые эпохи, схожая судьба. Они вступали в борьбу с церковью, которая беспощадно расправлялась со своими противниками, и вынуждены были скрываться от преследований, проводить жизнь в скитаниях, чтобы избежать расправы.

Наступил черед и Везалия. Он видел: надеяться больше не на что, знал, что в атмосфере осуждения, травли, злобной клеветы над ним в любую минуту могут учинить расправу. Ему было горько расставаться с Падуей, с университетом, прерывать свою работу, исследования. Но иного выхода он не видел.

Как раз в это время он получил приглашение испанского императора Карла V занять место придворного лекаря. Двор императора находился в то время в Брюсселе. Карлу служил еще отец Везалия, и молодой профессор принял предложение императора. Конечно, в Брюсселе у него не будет кафедры, он не сможет заниматься со студентами. Но зато императорский двор послужит для него надежным укрытием от преследований церкви. К тому же у него будет возможность заниматься анатомией, этому никто мешать не будет. Таким образом, место придворного лекаря, хотя оно было и не по душе Везалию, имело свои преимущества.

И все-таки трудно было найти более неподходящую должность для Везалия. Он был ученым, исследователем. Теперь же ему надо было усваивать весьма далекие от науки принципы: уметь угождать своим знатным пациентам, улавливать их мысли, участвовать во всех придворных церемониях.

Придворный лекарь должен был не только лечить.

Он должен был потакать капризам влиятельных особ, быть в курсе дворцовых интриг и сплетен. Здесь приобретало цену не столько врачебное искусство, сколько искусство вписаться в разнаряженную толпу титулованных бездельников, ведущих светский образ жизни. Это было мучительно, но что поделаешь, надо было приспосабливаться.

Для Везалия было пыткой надевать придворный мундир, принимать участие в раутах, бывать на предусмотренных этикетом пышных императорских приемах, соблюдать установленные обычаи двора. Его угнетала вся эта обстановка. Везалий со щемящим сердцем вспоминал о благодатном времени, проведенном в Падуанском университете. Сколько он сумел сделать в Падуе! Вернется ли когда-нибудь то счастливое время? Эта мысль ни на день не покидала его в период пребывания при дворе испанского императора.

Однако и в этих условиях он не прекращал той работы, которой посвятил жизнь. Все свободное время Везалий отдавал трактату «О строении человеческого тела». Вносил поправки, дополнения, уточнял то, что казалось ему не совсем убедительным.

Используя любую возможность, он занимался анатомированием. Но мысль, что он оторван от научных центров, что исследовательская деятельность стала для него побочным делом, угнетала Везалия.

Он мечтал вновь вернуться на научную кафедру. Но реально Везалий даже помышлять не мог о том, чтобы оставить Брюссель и перебраться в иное место, где смог бы заняться работой по душе. Стоило ему оставить императорский двор, как инквизиция вновь проявила бы к нему интерес. Вот почему в самые тоскливые минуты жизни Везалий убеждал себя в том, что надо примириться с обстоятельствами.

Ему удалось вторым изданием выпустить в свет свой трактат «О строении человеческого тела». Это было лишь короткое счастливое мгновение за все эти годы, а потом все пошло по-прежнему. Потянулись длинной чередой один за другим однообразные дни.

Но вот пришел конец пребыванию Везалия при императорском дворе. Его покровитель Карл V отрекся от престола, удалился в монастырь и вскоре умер. На престол вступил Филипп II, злобный садист, ненавидевший весь мир, желчный, злой человек. Он не любил Везалия и открыто высказал ему свою неприязнь. Этим поспешили воспользоваться многочисленные завистники и недруги придворного лекаря. А их было немало. Расположение Карла к Везалию вызывало к нему неприязнь у многих придворных. Были и лекари, которые стремились занять место Везалия. Они не остановились перед сплетнями и грязными доносами, пытаясь очернить его в глазах Филиппа II. Отношение нового императора к Везалию ухудшилось еще более. От Филиппа можно было ожидать всего, и никто не удивился бы, если бы он решил выдать своего придворного врача в руки инквизиции.

Везалий чувствовал, что ему надо как можно быстрее уехать из Брюсселя. Он сделал попытку вырваться из-под власти нового императора, обратился с просьбой отпустить его в Италию. Но своенравный Филипп категорически воспротивился этому. Лакей может покинуть своего хозяина лишь тогда, когда тот сам решит изгнать его. Что ж, и тут приходилось смириться. Ведь он был подневольным императора.

Нестерпимая тоска терзала его сердце. Теперь он не мог и думать об исследовательской работе. При Филиппе суровые запреты церкви анатомировать трупы вновь коснулись Везалия. Ему было предписано заниматься только своими непосредственными обязанностями. Монарху нужен был лекарь, а не ученый, которого интересовало строение организма. Пусть этим занимаются в университетах. А лекарю надлежит исцелять придворных особ. За это ему платят жалованье.

Обстановка для Везалия была тяжелой. Он чувствовал, что недоброжелатели следят за ним, чтобы при первой возможности сообщить императору о нарушении его запретов. Везалий с горечью писал об этом времени: «Я не мог прикоснуться рукой даже к сухому черепу, и тем менее я имел возможности производить вскрытия».

Однако как ни старался Везалий не давать повода церковникам для каких бы то ни было обвинений, это оказалось не в его силах. Церковь давно искала предлог для того, чтобы свести с ним счеты. У инквизиторов была хорошая память, они не забыли прошлого. Но если при Карле V церковники не решались начать преследование Везалия, то при Филиппе почувствовали, что долгожданный момент наступил.

На Везалия вновь полились потоки клеветы. В довершение всего ему было предъявлено ложное обвинение в том, что он анатомировал живого человека.

Везалий пытался доказать свою невиновность, но все было тщетно. Он должен был повиноваться. Приговор церкви был категоричен: придворный медик Андрей Везалий должен был во искупление грехов отправиться на поклонение в «святые места» ко гробу господню...

В конце концов, все могло кончиться хуже, успокаивали его друзья. Для инквизиции этот приговор был достаточно мягким. Другим естествоиспытателям пришлось расплачиваться куда более дорогой ценой. Что поделаешь, надо смириться и совершить паломничество в Иерусалим, как предписано церковью. Ранним утром на купеческом корабле, отплывавшем из Венеции, Андрей Везалий отправился в путь...

5

В один из октябрьских дней 1564 года на острове Занте, омываемом водами Ионического моря, в маленьком домике, окруженном зарослями маквиса, умирал великий человек. Современники именовали его «несравненным», «гением природы», «славой врачебного искусства». Поэты посвящали ему свои стихи. Его имя называли в ряду величайших ученых мира. А он умирал вдалеке от родной земли, от семьи, одинокий и затравленный, словно преследуемый по пятам зверь. Так трагически закончил жизнь замечательный ученый Андрей Везалий. О последнем периоде его жизни имеются слишком скудные сведения. По одним из них, которые представляются наиболее достоверными, он, возвращаясь из Иерусалима, тяжело заболел, высадился на острове Занте, где и умер в одиночестве. По другим — корабль, на котором он плыл, потерпел кораблекрушение и был выброшен на остров Занте, где и скончался «великий паломник».

Везалий разделил участь многих передовых ученых, которым церковь не простила выступлений против ее канонов. Прошли годы. Заросла травой могила ученого. Дожди смыли надпись на могильной плите. Но сохранились слова поэта, посвятившего их Везалию:

Этот Везалия прах и народами чтимые кости,

Остров, в какой бы дали ты не скрываешь в себе,

Путник, шаги задержи и о делах позабудь,

Помни, что гений природы здесь пред тобою...

Человечество воздало по заслугам Андрею Везалию. Он признан основоположником новой анатомии, проложившим пути к развитию медицинской науки. И ученые почтительно прибавляют к его имени определение «великий», преклоняясь перед одним из крупнейших ученых эпохи Возрождения.

Автор: Белов А.В. 

Vesalius A. De Humani Corpori Fabrica. 

Везалий А. О строении человеческого тела. Т.1.

Везалий А. О строении человеческого тела. Т.2.

Дополнительно:

Через костры и пытки. Последний путь Мигеля Сервета. 

Через костры и пытки. Александрийская трагедия. 

Через костры и пытки. Узник монастырской тюрьмы. 

Через костры и пытки. Вечный скиталец. 

Через костры и пытки. Небесные врата Улугбека. 

Сущность и природа человека. Свобода.