Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию, Тартарию и Персию...Амстердам 1727г.

8 5762

Намедни была в столице в храме Василия Блаженного и увидела выставленную за стеклом книгу, Адама Олеария

Внимание привлекло слово Тартария, ибо в современном издании 2003г. отсутствует Тартария как таковая. 

Делюсь с Вами. Давайте вместе искать Тартирию/


Адам Олеарий (нем. Adam Olearius; Адам Ольшлегель, ок. 24 сентября 1599, Ашерслебен — 22 февраля 1671, замок Готторп, Шлезвиг) — известный немецкий путешественник, географ, ориенталист, историк, математик и физик. Является конструктором и куратором создания с 1654 по 1664 года Готторпского глобуса.

Будучи секретарём посольства, посланного шлезвиг-голштинским герцогом Фридрихом III к персидскому шаху, записал и опубликовал свои заметки, собранные во время путешествия.

Настоящая фамилия Адама — Ольшлегель (Oehlschlegel/Olschlager). Он латинизировал её в Olearius. Отец его был портным и вскоре после рождения сына умер, оставив семью в крайней бедности. Учился Олеарий в Лейпцигском университете. В 1627 году защитил диссертацию магистра философии, далее был асессором философского факультета.

Бедствия Тридцатилетней войны 1618–1648 годов заставили Олеария покинуть Лейпциг и искать покровительства у шлезвиг-голштинского герцога Фридриха III.

Первое путешествие в Москву

В 1633 году герцог Фридрих III отправил из своей резиденции в Готторпе посольство к русскому царю Михаилу Фёдоровичу и персидскому шаху Сефи I. Цель — завязать торговые сношения с Москвой и в особенности с Персией: герцог хотел забрать в свои руки сухопутную торговлю шёлком-сырцом. Во главе посольства стояли искусный дипломат Филипп Крузиус фон Крузенштерн из Эйслебена и гамбургский купец Отто Бругман (Брюггеманн). Их сопровождала свита в количестве 34 человек, а в качестве секретаря и, главным образом, переводчика, знающего языки тех стран, куда отправлялось посольство — Олеарий.

Морем достигнув Риги, посольство сухим путем прибыло в Нарву, где провело зиму и весну, а летом двинулось через Новгород в Москву. 14 августа 1634 г. посольство торжественно въехало в русскую столицу и оставалось там 4 месяца. Получив согласие царя на пропуск голштинского посольства через русские пределы в Персию, посольство выехало 24 декабря обратно в Готторп, куда прибыло 6 апреля 1635 г.

Путешествие через Россию в Персию

Вскоре после того было снаряжено второе посольство, во главе которого поставлены прежние лица, а Олеарий занял место не только секретаря, но и советника посольства. Посольство состояло более чем из 90 лиц, среди которых находились друг Олеария, молодой поэт Пауль Флеминг, и Иоанн Альбрехт фон-Мандельсло, известный своим описанием путешествия по Индии (описание это было впоследствии издано Олеарием).

Посольство везло богатые дары как московскому царю, так и персидскому шаху. 22 октября 1635 г. оно отправилось из Гамбурга морем, но возле острова Гохланда потерпело кораблекрушение: подарки и верительные грамоты погибли, людям едва удалось спастись. Почти месяц странствовали они по Балтийскому морю, пока не добрались до Ревеля.

29 марта 1636 г. посольство имело торжественный въезд в Москву, 30 июня двинулось в Персию; сначала ехало рекой Москвой до Коломны, затем Окой до Нижнего Новгорода. Здесь был построен специально для путешествия посольства по Волге корабль, любекским мастером Кордесом, сопровождавшим посольство.

30 июля посольство отправилось вниз по Волге и дальше по Каспийскому морю в Персию, но после шторма корабль выбросился на берег у деревни Низабат; 22 декабря посольство прибыло в Шемаху, где 4 месяца ожидало разрешение шаха продолжать путь, и только 3 августа 1637 г. достигло персидской столицы Испагани, где прожило до 20 декабря; через Астрахань, Казань и Нижний Новгород возвратилось в Москву, куда прибыло 2 января 1639 г. Здесь посольство оставалось 2 месяца.

Олеарий понравился царю Михаилу Фёдоровичу, который предложил ему остаться в Москве, в качестве придворного астронома и землеведа; но переговоры по этому предмету остались без результата. 1 августа 1639 г. посольство возвратилось в Голштинию.

Итоги путешествия

Путешествие стоило громадных издержек, но главной цели своей — завести торговые сношения с Персией через Россию — оно не достигло. По возвращении в Готторп Олеарию пришлось выступить обвинителем против стоявшего во главе посольства Отто Бругмана, допускавшего во время пути много злоупотреблений: в 1640 г. Бругман был казнён.

Жизнь после путешествия

Возвратясь из Персии, Олеарий поселился в Готторпе, занимая должность придворного библиотекаря и математика. В 1643 г. он опять был в Москве; опять царь приглашал его к себе на службу, но Олеарий снова отказался и вернулся в Германию. Он составил персидский словарь, оставшийся в рукописи. Умер в 1671 г.

Олеарий — один из лучших немецких прозаиков своего времени. Ему принадлежит и перевод «Гюлистана» Саади, под заглавием «Persianisches Rosenthal» (Шлезвиг, 1654).

Олеарий был женат на Екатерине Мюллер, дочери ревельского магистратского советника Иоганна Мюллера. У них было двое детей. Дочь — Мария-Елизавета (род. 1640 г.) и сын — Филипп-Христиан Олеарий (род. 14 апреля 1658 г.).

Книга

Посольство, в котором принимал участие Олеарий, подробно, день за днем, описано им, и это описание представляет собой одно из замечательнейших литературных явлений XVII века, а вместе с тем, благодаря своей точности, является и одним из важнейших источников для изучения истории России того времени.

Кроме необходимых научных сведений и знания языков русского и арабского, Олеарий обладал наблюдательностью, осторожностью, критическим тактом. У него есть и ошибки, но они не уменьшают значения книги. В первый раз сочинение Олеария было издано в Шлезвиге в 1647 г., с посвящением герцогу Фридриху и с приложением письма фон Мандельсло к Олеарию о путешествии его в Восточную Индию, стихотворения Олеария на смерть фон Мандельсло и его эпитафии. Второе, переделанное самим Олеарием, издание вышло в 1656 г., третье — в 1663 г., четвёртое, уже после смерти Олеария — в 1696 г. Издания эти снабжены рисунками местностей, одежд, сцен домашней и общественной жизни и т. п., снятыми Олеарием с натуры. В 1656 г. появился французский перевод, выдержавший несколько изданий, в 1651 г. — голландский, в 1662 г. — английский. В 1658 г. появились три первые книги на языке итальянском. Полный русский перевод появился только в 1869–1870 гг. в «Чтениях Московского Общества Истории и Древностей Российских». Сделан он Н. Барсовым с 3-го издания 1663 г. Книга была заново переведена А. Ловягиным и напечатана в 1906 году, а в 2003 году переиздана.

Оценка деятельности

В фактах известных из жизни Олеария он выступает как человек твёрдый, правдивый, предприимчивый. Вместе с тем, в отличие от многих деятелей XVII века, для него характерна некоторого рода чувствительная сентиментальность проявившаяся, например, в долгой дружбе с поэтом П.Флемингом.

Особое значение имеют его работы как рисовальщика. Выполненные со всей возможной тщательностью они, наряду с детальным описанием в книге быта Московии XVII века, являются чрезвычайно ценными свидетелями ушедшей эпохи.

ВВЕДЕНИЕ

Из всех иностранных изданий XVII в., посвященных России, сочинение Олеария — самое знаменитое, самое распространенное и самое богатое по содержанию. В многочисленных изданиях, переведенных на разные языки, оно вплоть до XVIII в. считалось одним из основательнейших трудов о России. Отличали этот труд не одни лишь осведомленность, наблюдательность и в то же время выдающаяся эрудиция его автора, но и изобилие прекрасно исполненных на меди рисунков, с особою тщательностью изображавших диковинные для наблюдателя XVII в. стороны жизни в Московии.

Олеарий — писатель, по языку своему не относящийся к числу легких. Он происходил из Саксонии, где говорили по-верхненемецки, служил в нижненемецкой Голштинии и был женат на эстляндской уроженке. Во время посольства он окружен был лицами, говорившими на разных диалектах. Например, посол Брюггеман говорил по-нижненемецки. Этими обстоятельствами легко объясняется отсутствие единообразия в формах слов у него и в связи с нею и причудливость орфографии. Настоящий перевод, являющийся вторым в русской литературе, уже по этому одному должен представлять собою попытку пойти дальше первого перевода, исправить то, что было неточным в предыдущем, и разъяснить то, что оставалось неясным для первого переводчика.

Ввиду громадной важности книги Олеария, как исторического источника, переводчик старался близко держаться текста, отступая от него лишь в случаях, когда строй русской речи требовал отступлений. Если для большей ясности прибавлялись слова, обороты или, в редких случаях, целые предложения, то они ставились в прямые [] скобки. Таким образом, читатель имеет возможность отличить вводные слова и предложения подлинника, стоящие, если в том представляется необходимость, в обычных дугообразных скобках (), от добавлений переводчика, всегда стоящих в прямых [] скобках.

Весьма много затруднений было с собственными именами. Олеарий, который и в немецком языке не признает определенного правописания, еще менее придерживается его по отношению к собственным именам, которые он берет из чужих языков. Прежде всего, почти все часто упоминаемые у него лица именуются в разных местах его книги различно. Даже один из послов именуется у Олеария четырьмя способами: Бругман, Брюгман, Брюггеман(н) и Бригман. Имя этого часто упоминаемого у Олеария посла так и появляется у нас в переводе в разных начертаниях. Следует заметить, что в подлинной грамоте 1636 г., хранящейся в московском архиве министерства иностранных дел, сам он подписался Otho Brugheman, а в русских документах его именуют то Брюхман, то Брюгеман. Русский переводчик второго посольства называется у Олеария Арпенбеке, Арпенбак и Арпенбэк. При таких условиях не может быть и речи о соблюдении каких-либо правил в транскрипции русских собственных имен. Не говоря уже об обычном у многих немцев путании d и t, p и b, Олеарий то, по нижненемецкому обычаю, не признает звука ш (sch) и пишет, например, Slick (Шлик) и Puskin (Пушкин), то вписывает sch совершенно правильно (Coinische — конюший). Под буквою G у него то разумеется j, то ch; например, Gam = Ям, а Gomodof = Хомутов. Tz у него обозначает очень часто и ч (Tzerkaski = Черкаский) и ш (Tzeremettou = Шереметев). Установлению правильной формы в каждом отдельном случае, по отношению к русским именам, помогло переводчику обращение к русским документам XVII в., частью напечатанным («Дворцовые разряды», «Разрядные книги», «Выходы государей», сборники исторических актов, списки бояр, воевод и т. п.), а частью — рукописным; доставленным в его распоряжение из московского главного архива министерства иностранных дел благодаря содействию императорской археографической комиссии.

* * *

Автор «Московитского и Персидского путешествия» не был главою посольства, и книга его не является донесением о дипломатических сношениях с Москвою и Персиею. Напротив, о целях посольства и о переговорах, которые вели послы, он говорит лишь в общих неясных выражениях. Не вполне ясна у него и роль Брюг(ге)мана, или Бругмана, одного из послов, с которым у Олеария в течение путешествия были крупные столкновения, в книге его указанные лишь намеками.

Представляется поэтому необходимым остановиться на этих обстоятельствах в настоящем введении, так как они значительно уясняют многие частности в изложении Олеария.

Разрешение торговли через Россию с Персиею — обычная цель посольств торговых государств в Московию в XVII столетии. Из посольства К. фан-Кленка видно, как эта цель привлекала еще в конце XVII в. голландцев. Московское правительство, со своей стороны, относилось всегда недружелюбно к этим попыткам, основываясь на заключениях московских купцов. Главной причиною нежелания русских допустить этот «персидский торг» была боязнь экономического захвата России иноземцами, вполне несомненного в том случае, если бы постройка иноземцами судов на русских реках, движение их торговых караванов через Россию, устройство ими торговых факторий в главных пунктах России стали явлениями обычными. Согласие на такой торг, данное голштинцам при царе Михаиле Феодоровиче, объяснялось лишь крайним истощением денежных средств России и надеждою пополнить царскую казну. Только этой надеждой — впрочем, не осуществившейся — мы можем объяснить, если голштинцам разрешено было то,

…в чем императорам и папам отказали,

В чем королям запрет…

К тому же герцог шлезвиг-голштинский не вызывал таких опасений в Москве, как могущественные Голландия или Англия, владевшие уже колониями в других частях света.

Чтобы читатель имел возможность разобраться в довольно запутанном деле переговоров с Голштиниею, мы приведем, прежде всего, хронологический обзор этих переговоров, основанный преимущественно на извлечениях Н. Н. Бантыша-Каменского из дел бывшего посольского приказа. В этих извлечениях, к которым нами прибавлены некоторые добытые нами рукописные данные, ход переговоров изображается следующим образом.

В 1632 г. 17 июня в Новгород, а 10 июля в Москву приехал голштинский посол Отто Брюггеман, а с ним его товарищ в пути Балтазар Мушерон. 15 июля он подал царю Михаилу Феодоровичу от шлезвиг-голштинского князя Фридерика грамоту (от 11 февраля), в грамоте князь благодарил за прием, оказываемый его подданным в России, и сообщал, что посылает в подарок 12 пушек медных; он далее обещал дозволить купить в Голштинии всякой военной сбруи и нанять военных людей, прося за то отпустить к нему хлеба и дозволять свободно приезжать его подданным в Россию торговать, 12 августа посол был у государя на отпуске. По отбытии посла товарищ его Мушерон ездил в Архангельск за пушками и, привезши их в Москву, остался здесь жить.

В 1633 г. 26 марта из Готторпа голштинский князь Фридерик писал к государю и к патриарху Филарету, благодаря за дозволение вывезти из России 30 тысяч четвертей хлеба и прося о свободном из России пропуске не только голштинских, но и шведских посланников.

В 1634 г. 14 августа приехали в Москву голштинские послы Филипп Крузиус и Отто Брюггеман. 19 августа, быв у государя, они подали от князя Фридерика грамоту (от 26 августа 1633 г.) верющую о себе, а 22 сентября на конференции вручили боярам другую от него же грамоту (от 9 октября 1633 г.), обещавшую присылку, по требованию государя, доктора Венделина Зибелиста.

Главною целью посольства их было испросить голштинскому купечеству дозволение ездить через Россию в Персию и Индию для торговли; об этом подан был от них (26 октября) проект, в 17 статьях, а 12 ноября они дали письменное обязательство платить ежегодно в российскую казну за это же дозволение по 600 тысяч ефимков, или по 300 тысяч русских рублей. 3 декабря постановили они «запись» с русскими уполномоченными:

боярином князем Борисом Михайловичем Лыковым-Оболенским, окольничим Василием Ивановичем Стрешневым, печатником и думным дьяком Иваном Тарасьевичем Грамотиным и другим дьяком, Иваном Афанасьевым сыном Гавреневым, в присутствии бывших тогда в Москве шведских послов Гюлленшерна, Буреуса и Спиринга, на ниже перечисленных условиях.

Голштинской компании дозволяется ездить через Россию в Персию сначала на 10 лет, а по усмотрении с обеих сторон, и еще на столько же лет потом. За это дозволение компания будет платить в русскую казну на первые десять лет ежегодно по 600 тысяч больших ефимков («а имать ефимки, привешив в фунты, а фунт по 14 ефимков»). Для отдачи этой казны быть в Москве всегда голштинскому агенту. В исправном платеже этих денег никакими купеческими несчастиями не отговариваться; платеж начать, приехав с товарами из Голштинии в Ярославль, внеся тотчас 300 тысяч ефимков, а другую половину в конце того же года, «без всякаго в платеже подлога». Отвозить в Персию и привозить оттуда увязанные в кипах товары без всякой пошлины, давая однако росписи привозным и отвозным товарам. Из помянутых товаров, что понадобится для русского государя, уступать по прямой цене. Далее от имени компании писалось: «А торговати нам в Персиде и покупати тех земель всякие товары, т. е. шолк сырой, каменье дорогое, краски, и иные большие товары, которыми русские торговые люди не торгуют, а в краску нам в Персиде сырова шолку не давати, и крашеными шелками нам русским торговым людем в их торговле в Персиде не мешати, а иных нам товаров, которые его царскаго величества торговые люди у персидских людей торгуют и покупают, т. е. всякие крашеные шолки, всяких цветов бархаты, отласы и камки персидские золотые и шелковые, дороги всякие, кутни всяких цветов, зендени, киндяки [?], сафьяны, краска крутик и мягкая, миткали, кисеи, вязи, кумачи, всякия выбойки, бумага хлопчатая, кушаки всякие, ревень и коренье чепучинное, пшено сорочинское, нашивки, пояски шолковые, сабли, полосы, ножи, тулунбасы, луки ядринские и мешецкие [?], наручи и доспехи, всякие ковры, попоны, шатры и полатки, миткалинные и бязинные [?] полсти, орешки чернидьные, ладан и москательные всякие товары, и селитра, которыми прежде сего торговали и меняли на свои товары русские торговые люди, и тех нам не покупати, и русским торговым людям в их торговле не мешати, а которые товары в сей записи не написаны, и те нам покупати поволено, а которые товары наши торговые люди из Персиды в российское государство привозити учнут, и теми нашим торговым людям не торговати, а возить те товары в наши земли, а будет наши торговые люди в Персиде и в Индее учнут краску крутик и мягкую, и нашим торговым людям тое краски мимо российского государства не провозити, а отдавати из тое краски в царскаго величества казну во всякой год краски крутику, а не мягкие, по 4000 пудов, коли будет царскому величеству надобно, а будет столько не надобно, ино взяти сколько будет надобно, а больши 4000 пудов не имати, а денег за тое краску имати нам из его царскаго величества казны за всякий пуд по 15 рублев потому, что тое краску покупают в Индее по 2 рубля пуд, а в Персиде по 7 рублев, а ревеню нам давати в его царскаго величества казну по 30 пудов, а коренья чепучиннаго тож число на всякий год, коли будет надобно ж, а отдавать голштинским торговым людям его царскому величеству и русским торговым людям по той цене, по чему они в Персиде покупать учнут». В случае желания компании продавать в России привозные из Персии товары, она должна платить таможенную пошлину. Компании состоять из 30 голштинских подданных, не дозволяя отнюдь никого из другой какой-либо нации, под смертною казнью, брать с собою. Для обороны от волжских казаков и других воров десяти голштинских купеческих кораблей дозволить им иметь на каждом корабле по 40 вооруженных своих людей. Идучи водою и сухим путем, к селениям русским не приставать и никаких не чинить насилий; а если кто на компанию нападет или ограбит, защищаться им самим пушками и самопалами, не оставляя, однако, ни, того менее, продавая этих орудий в Персии и в грабеже не требуя удовлетворения. Меди в Персию отнюдь не возить. Русских солдат и работных людей, а не кабальных и беглых, принимать на корабли в работу. Корабли купеческие строить в России, употребляя тут же плотников русских «повольною ценою». Никакого злого умыслу не иметь им против государя и русского государства. Купечеству русскому в его торгах никакой не делать помехи, и купцам свободно ссужаться деньгами и товарами по крепостным письмам. Церквей своей веры нигде не строчить в русской земле, а отправлять службу в домах своих. «Римских попов» в Россию не привозить под смертною казнью. Приходить им в Россию кораблями или чрез Швецию и Лифляндию, на Новгород и Ярославль, и Волгою в Астрахань, или через Архангельскую пристань старым двинским устьем. Будучи в Архангельске, товары свои продавать русским, но не покупать у русских или иноземцев для отвозу в Персию. В случае, если иностранные купцы откажутся привозить к Архангельску свои немецкие товары, тогда дозволяется из Голштинии приезжать к Архангельску со всякими товарами. В случае неплатежа по договору в каком-либо г. сполна денег, следует уплатить неустойки вдвое. По усмотрению каких-либо невыгод для России от этой персидской торговли, государю иметь право, выждав два, три или пять лет, отказать в ней, и голштинскому князю за это не иметь неудовольствия. На этот договор испросить у голштинского князя подтверждение.

Такое же условие (запись) было дано голштинским послам от русских вышеупомянутых бояр с приложением печатей боярина и окольничего 16 декабря того же года. В тот же день послы имели отпускную аудиенцию, а 31 декабря из Новгорода поехали в Голштинию.

В 1636 г. 29 марта те же послы Крузиус и Брюггеман снова приехали в Москву и 3 апреля подали государю от голштинского герцога Фридерика просительную грамоту (от 24 сентября 1635 г.) — дозволить им проезд чрез русские города в Персию.

5 апреля подали они подтвердительную на вышепомянутый договор князя своего грамоту (без числа), т. е. ратификацию. Но как в этой ратификации во многих местах оказались неисправности и несогласие с первоначальным условием (записью), то она была отдана обратно послам с требованием присылки новой и исправной.

28 апреля Брюггеман доносил боярам втайне, отдельно от Крузиуса, данное ему от голштинского князя повеление объявить, что шведы с голландцами договорились, дабы последним поселиться в Ижорской земле.

В мае месяце те же послы прислали другую запись, обозначив, с какого срока начать считать персидскую торговлю и платить по договору за «персидской ход» ефимками, а именно: по возвращении из Персии в Москву, спустя семь месяцев, начать первый десятилетний срок и тогда же вскоре заплатить половину, т. е. 300 тысяч ефимков, хотя бы товары их не были вскоре доставлены в Ярославль; другую же половину уплатить в последних числах того же года.

7 июня послы писали к князю своему, чтобы он прислал новую на учиненный в Москве с ними договор подтвержденную грамоту; сами же они 1 июля отправились в Персию с русскими посланниками Алексеем Савиным Романчуковым, подьячим Скобельцыным и толмачом Юшковым.

1 июля послан в Голштинию гонец Григорий Арефьев сын Неронов, подьячий Юрий Зяблой и толмач Нечай Дрябин с объявлением князю, что послы его в Персию поехали, но «в подъемах, подводах и кормех учинился государю убыток за непривозом из Голштинии по договорной записи казны». Неронов 5 февраля 1637 г. возвратился в Москву с ответною (от 7 октября 1636 г.) грамотою: герцог, благодаря за позволение проезда послам его в Персию, обещал утвердить учиненный 20 мая 1635 г. договор и условленные деньги на урочный срок прислать в Москву.

В 1639 г. 2 января голштинские послы Крузиус и Брюггеман, возвратясь из Персии в Москву, были у государя 8 января и 23 февраля. Между прочим жаловались они на думного дьяка Назара Чистого, взявшего у них, послов, «запону (т. е. взятку) в 2000 руб. безденежно»; наконец, 8 марта, разменясь ратификациями и уверив «твердо содержать все условия, прежде с ними, послами, учиненные», они поехали из Москвы 14 марта, а с ними отпущен был в Голштинию и персидский посол Имам-Кули-бек. В Москве остался голштинским агентом Балтазар де-Мушерон.

18 марта отправлены в Голштинию в гонцах Петр Дементьев сын Образцов, подьячий Юшка Зяблой и толмач Архип Малахов с известием о возвратном из Персии в Москву приезде голштинских послов и с требованием, чтобы по договору присланы были к сроку деньги, трактатом обещанные. 3 декабря они возвратились в Москву с двумя от князя ответными, от 3 сентября, грамотами из Готторпа. В первой князь жаловался на печатника Лихачева, несправедливо донесшего государю о многих вещах, до голштинской компании относящихся; а во второй — на думного дьяка Назарья Чистого, не только бесстыдно и безбоязненно похвалявшегося разрушить все это «важное о коммерции в Персию дело», но и домогавшегося еще 1000 ефимков к двум уже полученным в дар от него, князя, чрез Марселиса.

27 июня прислали из Ревеля те же послы к агенту Мушерону «немчина Якова Сверкеля» с письмом (от 16 мая), сообщавшим, что царская ратификация, коею они в Москве разменялись, «нашлась во многих местах с прибавкою». Прибавка состояла в условии: «если по приезде из Персии в Москву голштинских послов, спустя семь месяцев, не будут заплачены по договору 300 тысяч ефимков, то взыскать эти деньги на них, послах, или на самом голштинском князе».

10 декабря агент Мушерон объявил в посольском приказе просьбу голштинского князя о пропуске в Персию на 80 возах товаров на 400 тысяч и послов для договора с шахом о персидской торговле. Сначала ему в этом было отказано, так как по договору голштинский князь не заплатил 300 тысяч ефимков, которые 2 августа должно было внести, но как он дал 17 марта 1640 г. обещание, что за эти товары особо будет заплачено 20 тысяч ефимков пошлины, то государь согласился.

22 марта отпущен был в Голштинию гонец Яков Сверкель с грамотою, наполненною выговором как за неплатеж доселе обещанных по договору денег, так и за порицание думных русских людей.

9 сентября находившийся в Москве гамбуржец Петр Гаврилов сын Марселис подал государю от голштинского герцога Фридерика (от 3 июня) грамоту, прося в ней уничтожить заключенный в Москве с послами его Крузиусом и Брюггеманом договор о голштинско-персидской торговле, так как договор «не по данному им наказу учинен, но по прихоти и воровству плута Брюггемана», за то получившего смертную казнь; притом, отрешая от агентства Мушерона (который вскоре затем в Москве умер) и Давида Рутца (Рутса), наперсников Брюггемановых, князь поручал дела свои датчанину Петру Гаврилову сыну Марселису, назначая его комиссаром и возлагая на него заключить новый о персидской торговле договор, старое же об этом дело все отставить и выдать обратно ему, Марселису.

17 октября Марселис, быв спрошен, объявил, что поставленная в договоре погодная дача 600 тысяч ефимков с этого торга — истинная невозможность, потому что это дело в Персии оказалось не таким, как говорено было с русской стороны. Вследствие этого Марселис подал новый в трех статьях проект для постановления договора на новых условиях.

В 1641 г. 8 января Марселис снова был у государя и объявил, что ему о «персидском торгу» говорить больше от князя голштинского не велено; он просил ответной к государю грамоты, которая ему и дана «с выговором и домогательством»: 1) чтоб он, голштинский князь, непременно по договору уплатил все деньги в казну; 2) что обвинение на посла Брюггемана пустое, потому что он, князь, сам подтвердил все в Москве условленное; 3) что другого об этой коммерции договора делать не для [10] чего и 4) что Россия от этого дела «никогда не отступится».

В 1642 г. 6 июня Марселис подал на вышеупомянутую государеву грамоту ответ от князя (от 18 октября 1641 г.); князь, изъявляя свое неудовольствие, просил государя более не укорять его этим делом, которое, может быть, со временем вновь будет предложено к рассмотрению его, государя.

В последний раз о том же деле писал царю Михаилу Феодоровичу герцог Фридерик в декабре 1643 г. Принося свои поздравления по случаю объявления царевича Алексея наследником, герцог пояснял, что он невиновен, если прекратилась торговля с Персией через русские пределы, так как он от персидского шаха не получил соответствующего дозволения.

Таким образом закончилась эта дипломатическая переписка.

Следует заметить, что роль Брюггемана, личного врага Адама Олеария, в этих переговорах представляется несколько странною. Во многих случаях, как видно и из книги Олеария, он поступал на свой страх; кроме того, поведение его в России и Персии не могло содействовать успеху переговоров. Тем не менее не из-за него расстроилась персидская торговля голштинцев, но по многим причинам, из которых важнейшие были: опасность пути в Персию, ошибочное предположение о возможности огромных барышей от этой торговли и — трудность для герцога голштинского добыть необходимые по условию деньги. Трудность эта усиливалась еще потому, что московское правительство ни за что не хотело допустить в голштинскую компанию голландцев и англичан, боясь, по-видимому, их экономической силы. Что касается Брюггемана, то в Москве были правы, видя в его обвинении пустые отговорки голштинцев, желавших избежать исполнения тягостных для них условий. По книге Олеария (кн. VI, гл. 27 — не переведенная в настоящем издании), Брюггеман не мог дать полной отчетности в деньгах, был обвинен в оскорблении секретаря посольства, т. е. самого же Олеария, а затем оказался также виновным в том, что «нарушил должную верность его княжеской светлости, преступил в опасной и грубой мере пределы повелений, презрел совесть, честь и стыд и углубился в разные преступные, для посла неслыханные правонарушения и пороки». Точнее определяет Олеарий преступления Брюггемана, следующим образом перечисляя их: «он превышал приказанное, вскрывал письма к высоким лицам и подделывал их, дал неправильный отчет, допускал явные обманы, вскрывая и задерживая письма собственного коллеги и других, прелюбодействовал, вел жизнь, полную соблазна, совершил преднамеренное убийство (засек персидского солдата при возвращении из Персии), растратил много тысяч денег и товаров княжеских, представлял подложные счета и т. п.». За все это Брюггеман был приговорен к позорной казни повешением, но помилован к отсечению головы мечом. Перед казнью, как рассказывает сам бывший секретарь посольства, бывший посол в присутствии ряда свидетелей примирился с Олеарием.

Во всех упомянутых проступках и преступлениях Брюггемана нет никакого основания видеть исключительную причину неудачи голштинского предприятия. Большинство их не имело никакого значения для посольства, так как они касались только частных отношений Брюггемана к другим лицам посольства, а указание на нарушение полномочий опровергается тем, что договоры, заключенные Брюггеманом (притом совместно с Крузиусом), были ратификованы. В биографии Адама Олеария, написанной Ф. Ратцелем в «Allgemeine Deutsche Biographie», сказано: «Казнь Брюггемана — темный, не вполне выясненный пункт в истории этого замечательного посольства».

* * *

Биография Олеария представляется в главных своих чертах достаточно известною.

Адам Олеарий — Olearius, как он себя называл, латинизируя свою фамилию Oelschlager, — родился в Ашерслебене около 1599 г. и умер в своем доме под Готторпом 22 февраля 1671 г. Отец его был бедный портной в Ашерслебене, по-видимому, рано умерший, так как, по сведениям биографов, молодой Олеарий получал средства для обучения своего в высшем учебном заведении от прибылей пряжи, которой занимались его мать и сестры. Лишь изумительное прилежание дало ему возможность посещать лейпцигский университет, где он в 1627 г. стал магистром философии, а затем ассессором философского факультета и «коллегиатом» меньшего княжеского учреждения — Furstenstiftung (а не ординарным профессором). С 1630–1633 гг. он был конректором (помощником ректора) Николаевской гимназии в Лейпциге. Лейпцигеким связям, по-видимому, обязан Олеарий участием в голштинском посольстве 1634 и следующих годов, а со своей стороны он сам, как кажется, привлек к этому делу своих друзей Павла Флеминга и Гартмана Грамана. По возвращении в апреле 1635 г. Олеарий, по поручению герцога, посылался к кардиналу-инфанту брабантскому, вернулся больным и долго лежал в постели, но все-таки мог примкнуть и ко второму, еще более знаменитому посольству уже не только в Московию, но и в Персию. Оно еще более подробно описано в его книге (в нашем издании переведены только те главы ее, которые касаются России). Кратковременным пребыванием в Персии Олеарий воспользовался как нельзя лучше; это видно как из его описания путешествия, так и из позднейших трудов его по персидскому языку и литературе. К сожалению, ему сильно мешали выходки посла Брюггемана, от которых страдали достоинство всего посольства. Олеарий, от лица товарищей решившийся сделать Брюггеману представление, принужден был от бешенства его спасаться у испанских августинских монахов и лишь неохотно отказался от мысли вернуться через Вавилон и Алеппо. Он не упускал случая определять положение разных мест, делать наблюдения над магнитною стрелкою, собирать всякие материалы для карт и приобретать персидские книги и рукописи. Друга своего фон-Мандельсло, путешествие которого в Индию Олеарий позже издал, он оставил вместе с другими членами посольства в Испагани. На возвратном пути отношения между Олеарием и послом Брюггеманом стали еще хуже. Как рассказывает Олеарий в издании 1647 г., в Астрахани Брюггеман вновь сильно задел его лично во время обеда. Олеарий отвечал едкою фразою, из-за которой Брюггеман, схватив кинжал, грозил его убить и заставил уйти из-за стола. На это оскорбление Олеарий по возвращении жаловался в Голштинии, и Брюггеман должен был публично и письменно извиниться перед ним. В 1639 г. посольство вернулось в Голштинию. Олеарий, на которого Брюггеман сильнее всего злоумышлял, поспешил еще до остальных лиц свиты вернуться в Готторп, по-видимому, чтобы принести жалобу на Брюггемана. Эта жалоба, вероятно, и привела к уголовному процессу, результатом которого была казнь Брюггемана. Еще когда Олеарий возвращался в 1639 г., московский царь сделал попытку принять его у себя на службу в качестве астронома, но Олеарий, недовольный тем, что его в России считали за волшебника и звездочета, отказался, тем более что друг его Иог. Ад. Кильман стал герцогским советником и он ожидал хорошей карьеры в Готторпе. В 1643 г., когда Олеарий вновь был в Москве, он снова отказался от подобного же предложения остаться. Он так и остался в Готторпе верным слугою герцога Фридерика и его преемника Христиана-Альбрехта до самой смерти своей. Герцог Фридерик сделал его своим математиком и антикварием и принял его в число своих советников. В 1650 г. ему поручили управление библиотекою и так называемою кунсткамерою. В библиотеке видное место заняли привезенные Олеарием арабские, персидские и турецкие рукописи, по восточной литературе он многое издал, а арабско-персидско-турецкий словарь оставил в рукописи Олеарий старался также привести в порядок собрание редкостей своего государя, приобретя для него знаменитую тогда коллекцию врача Палудана в Энкгейзене. Чтобы ознакомить широкие круги общества с этой кунсткамерою, Олеарий издал с иллюстрациями ее описание. Из описания видно, что здесь на особых куклах имелись и мужское и женское русские одеяния, одеяние черкесов, татар и т. п. В 1651 г. он стал членом литературного общества «Fruchtbringende Gesellschaft», состоявшего под председательством герцога саксен-веймарского. Олеарий славился в это время, как «голштинский Плиний» или «готторпский Улисс», он являлся математиком, физиком, историком, ориенталистом (он известен был как лучший в Европе знаток персидского языка) и поэтом. Под присмотром Олеария с 1654 по 1664 г. строился Андреем Бушем знаменитый готторпский глобус, 11 футов в диаметре, с изображением на внутренней стороне звездного неба, а на наружной — земного шара, внутри глобуса был стол, за которым могли сидеть 10 человек, наблюдая движение небесных тел по системе Коперника. Этот глобус Христианом-Августом, внуком Фридерика, подарен был Петру Великому в 1713 г. и в 1714 г. перевезен в С.-Петербург. Жизнь Олеария в общем протекла спокойно, хотя смуты XVII в. несколько коснулись и его. 30 октября 1658 г, во время датско-шлезвигской войны, его дом близ Готторпа был разграблен императорскими войсками. Когда смерть на 72 году положила конец прилежной до конца деятельности этого крепкого, жизнерадостного старика, тело его было погребено в шлезвигском соборе; на надгробном камне были высечены его портрет и длинная эпитафия, составленная зятем его Л. Бурхардом.

По возвращении из Персии Олеарий женился на Екатерине Мюллер, дочери ревельского магистратского советника Иоганна Мюллера. От нее он имел двоих детей: сына Филиппа-Христиана Олеария (род. 14 апреля 1658 г.), получившего в 1689 г. в Эрфурте степень доктора медицины, и дочь Марию-Елисавету (род. в 1640 г.), вышедшую замуж за Бурхарда Нидерштадта, советника при герцоге голштинском; она была известна благочестием, ученостью и поэтическими способностями; умерла она в Шлезвиге в 1686 г., потеряв за год перед тем свою единственную дочь, бывшую замужем за голштинским вице-канцлером Андреем Улкениусом.

Во всем, что нам известно о жизни Олеария, он выступает перед нами как человек далеко недюжинный. Этот порою кропотливый кабинетный ученый, возивший постоянно с собою часть своей библиотеки, там, где требовалось действовать, выступал как человек энергичный, твердый, правдивый и предприимчивый.

Он не отличался той суровостью натуры, как многие деятели XVII в. Некоторого рода чувствительная сентиментальность отличала, например, ту нежную дружбу, которая его связывала с поэтом Павлом Флемингом и с умершим в молодых годах фон-Мандельсло. Этот многосторонний человек, который, по словам Павла Флеминга, во время посольства был «правой рукою» послов и многое вынес на своих плечах, был до того скромен, что в историй посольства даже не упоминает о своих заслугах. Его наблюдательность и восприимчивость в достаточной мере отражаются в его книге. Менее отражается в ней его чуткость к красотам природы: как справедливо указывает Фр. Ратцель в своей биографии Олеария, «филологические и антикварные интересы заставляют его закрывать картины природы густою сетью цитат». В этих цитатах проявляется изумительная разносторонняя эрудиция Олеария и критическое чутье его. В общем он очень умело из разных мнений выбирает наиболее близкое к истине, хотя иногда и отдает дань своему веку, слишком доверчиво относясь к рассказам о знамениях и т. п. Речь его как нельзя лучше отражает и век, и автора. То она кудрява и напыщенна и блещет ученостью, то отличается суровой прямотой, искренностью, сжатостью и краткостью. Подобно большинству ученых XVII в., и Олеарий писал стихи и даже написал их довольно много, но поэтом он не может быть назван.

Особое значение для нас должны иметь труды Олеария как рисовальщика. Мы приводим относящееся к ним заявление самого Адама Олеария из предисловия к изданию 1647 г. «Что касается вытравленных на меди рисунков этого издания, то не следует думать, что они, как это порою делается, взяты из других книг или рисунков на меди. Напротив, я сам нарисовал собственноручно большинство этих рисунков (некоторые же из них — наш бывший врач Г. Граман, мой верный товарищ) с натуры. Потом они были приведены в законченный вид при помощи хорошего художника Августа Иона, много лет тому назад учившего меня в Лейпциге рисованию; при этом применялись модели, одетые в национальные костюмы, вывезенные мною сюда. Чтобы, однако, при работе граверною иглою не потеряно было отчасти сходство, я в течение долгого времени держал трех граверов, не без больших расходов, у себя дома; они должны были по моим указаниям работать. У меня, правда, гораздо больше чертежей и рисунков городов, зданий и других предметов, а также несколько специальных ландкарт; однако, в настоящий момент не оказалось для издания их времени». Указанный здесь способ изготовления рисунков Олеария заставляет нас считать их не менее достоверными, чем те, которые помещены в альбоме Мейерберга.

Посвящая свою книгу во втором издании Иоганну-Адольфу Кидьману, Олеарий пишет в предисловии, помеченном 5 марта 1656 г:

«У меня все еще в свежей памяти, как, по окончании персидского путешествия, я хотел из Голштинии опять вернуться в Московию и поступить там на службу его царского величества. Я собрался уже в путь в силу полученного приглашения, когда вы, основываясь на старой дружбе со времени лейпцигского университета, убедительно стали мне приводить основания, чтобы я переменил свое намерение и лучше устроился бы на верном месте при голштинском дворе. После этого я, по желанию светлейшего и проч. государя Фридерика…милостивейшим его предстательством, освободился от русской службы и поступил всеподданнейше на его службу».

По отношению к этому эпизоду сохранился известный документ, до сих пор имеющийся в черновом отпуске в московском архиве министерства иностранных дел. Приводим его по снятой нами копии с рукописи:

«Божиею милостию от великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича, всея Русии самодержца (полный титул) государя и обладателя, Саксонские земли Адаму Олиариусу. Ведомо нам, великому государю, нашему царскому величеству, учинилось, что ты гораздо научон и навычен астрономии, и географии и небесного бегу и землемерию и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, нашему царскому величеству, мастер годен, и мы, великий государь, наше царское величество, велели к тебе послати сее нашу, царского величества, опасную грамоту и тебе б, Адаму, нашего царского жалованья к себе поискати ехати к нам, великому государю, тем мастерством своим послужити также, как и в иных в розных государствах службу свою объявил, и на Москве у нашего царского величества побыти тебе вольно по твоей воле и хотенью, а мы, великий государь, пожалуем тебя нашим царским жалованьем, смотря по твоей к нашему царскому величеству службе. А будет ты похочешь ехати назад в свою землю и тебе будет тогды по нашему царскому жалованью назад отъехать добровольно ж со всеми твоими людьми и с животы безо всякого задержанья и зацепки. А ся наша царского величества грамота тебе и опасная. Писан в государствия нашего дворе в царствующем граде Москве, лета от создания миру 7147, месяца марта 11 дня.

Такова государева опасная грамота отослана к боярину к Федору Ивановичю Шереметеву».

После отказа от этого приглашения Олеарий, однако, в 1643 г. все-таки приехал в Москву с каким-то поручением от голштинского правительства. Об этом имеется следующего рода сохранившийся до сих пор в рукописи документ от августа 1643 (7151) г.:

«Отпуск из Москвы голстинского гонца Адама Олеариуса с государевыми грамотами к князю голстинскому (и к саксонскому курфирсту) просительными о присылке рогу единорога:

Перевод с письма, что прислал в посольской приказ голшстенского Фридерика князя гонец Адам Олиариус в настоящем во 151 г. августа в 22 день:

„Его царского величества канцлеру Федору Федоровичу Высокопочтенный господин Федор Федорович, со униженным моим челобитьем и прошением к тебе, господину, о трех статьях.

Первое бью челом его царскому величеству на его царское великое жалованье и дарех, и буду то похвалять государю своему Фридерику, князю голшстенскому.

Другое: которое надобно, о чем мне дана грамота курфирсту саксонскому, чтобы тое грамоту велети перевесть здесь, потому что в Дрездене, где курфирст сакской живет, переводчика нет. А государь мой, хотя с тою царскою грамотою к курфирсту и пошлет и мочно мне сказать, что для однорожца, а того не видно, которым обычаем или как его купили или торговать хотят.

Третье то, что был у меня здесь на Москве оставлен у двора Миколаева малой Яганко Брун, как из Персиды шли, для наученья русского языку, и я бью челом, чтоб его имя велети в проезжую грамоту написать, чтоб мне в том на дороге мешкоты не было

И бью челом господину канцлеру, что меня вскоре отпустить и потом предаю тебя в сохраненье Бога Вышнего во многолетном здравье. Писан на Москве лета 1643 августа в 22 день. А внизу у письма написано Адам Олиариус имя его“.

Дьяк или канцлер, на имя которого это прошение писано, — Федор Федорович Лихачев. Документ о единороге, о котором говорит Олеарий, имел такого рода содержание в том его тексте, который адресован на имя Фридерика:

«…Вельможному Фридерику, наследнику норвежскому, арцуху шлезвигскому, голшстинскому (полный титул)…

Ведомо нам, великому государю, учинилось, что есть у вас прямая кость инрогова рогу, и нашему царскому величеству такая кость годна, и вам бы, Фридерику князу, тое инороговы прямые кости половину прислати к нашему царскому величеству в цену за деньги, и о том к нашему царскому величеству ведомо учинити, что той инрогове кости цена и сколь велика мерою та половина будет. Да нашему же царскому величеству ведомо учинилось подлинно, что у Ягана Юрья, курфистра сакского, есть инрогова рогу целая прямая кость, а тебе он свой, и мы, великий государь, к нему о том писали в нашей царского величества грамоте: будет ему ту инрогову кость нашему царскому величеству в деньги продати мочно или половину и сколь велик и что тому рогу или половине цена и он бы, курфистр, о том нашему царскому величеству ведомо учинил, а наша царская грамота о том послана с твоим подданным с… [неразборчиво].

И вам бы, князю Фридерику, ту нашу, царского величества, грамоту к курфистру сакскому послать от себя, по свойству и по любви, отписати с кем пригоже о том инрогове рогу вели, той инрогов рог или половину нам, великому государю, в цену продати, и сколь велик и что цена, о том бы о всем тебе, князю Фридерику, нашему царскому величеству отписати, а мы, великий государь, по вашей любви также вам рады воздавать нашею государскою любовью, что будет нашему царскому величеству возможно.

Писано в государствия нашего дворе в царствующем граде Москве, лета от создания миру 7151 г. августа…дня».

Сохранилась и подорожная, данная в этом случае Олеарию:

«Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа России от Москвы по городам до Твери и до Торжку и Великого Новагорода и до Пскова боярам нашим и воеводам и дьяком и всяким нашим приказным людем. По нашему указу отпущен от нас с Москвы голшстенского князя Фридерика гонец Адам Алиариус, а с ним людей его два челов. и проводить его послан до Новагорода и до Пскова новгородец Микита Панской, а с ним для береженья до Твери три челов. литовских стрельцов, и на корм гонцу с людями дано от Москвы до Новагорода, да и до Пскова, на две недели деньгами на Москве, а питье дано ему на Москве до Твери на три дни по три чарок вина, по две кружки меду, по три кружки пива, людем его по три чарки вина, по две кружки пива человеку на день. И как в который город Микита Панской с голшстенским гонцом приедет и вы б, воеводы наши и дьяки и всякие наши приказные люди, голшстенскому гонцу с людьми и приставу их Миките давали подводы по подорожным, а провожатых давали от города до города по три челов., а питье голшстенскому гонцу и людем его вино и пиво и мед велели давати по городам с кабаков потому ж, как выше сего написано и отпускали… [неразборчиво] не задерживая. Писано на Москве лета 7161, августа в 22 день».

Это пребывание свое в Москве сам Олеарий называет последним. В книге есть указание на то, что в Эстляндии Олеарий был и позже этой даты.

КНИГА I

Глава I

(Книга I, глава 2) [1]

О первом отбытии из Голштинии, плавании по Балтийскому морю и прибытии в Лифляндию

Когда светлейший высокородный князь и государь Фридерик [2], наследник норвежский, герцог шлезвигский, голштинский, стормарнский и дитмарсенский, граф ольденбургский и дельменгорстский, милостивейший князь и государь мой, решил предпринять и отправить, по важным причинам, выше [в заглавии] упомянутое драгоценное посольство, то были определены послами его тогдашние советники: благородные, честные, высокопочтенные и ученейшие господа Филипп Крузиус [3] из Эйслебена, обоих прав лиценциат, ныне, по дворянству, особой милостью его королевского величества шведского [4] ему дарованному, именуемый Филиппом Крузеншерном и состоящий королевским придворным советником, бургграфом нарвским и генерал-директором коммерции в Эстонии и Ингерманландии, и господин Отто Бругман [5] из Гамбурга. Оба они в год по Р. X. 1633, 22 октября, впервые были отправлены из княжеской резиденции Готторпа [6] в Москву к великому государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу, всея России самодержцу и проч., чтобы просить о свободном пропуске через Россию в Персию. Когда все необходимые для такого путешествия вещи были заготовлены, они со свитою в 34 челов. 6 ноября собрались в путь из Гамбурга, 7 того же месяца прибыли в Любек, а 8 в Травемюнде [7], где мы приняли на судно опытного корабельщика [8] по имени Михаила Кордеса, намереваясь воспользоваться его помощью на Каспийском море, 9 мы, с веселыми пожеланиями многих добрых друзей, сопровождавших нас из Гамбурга и Любека до берега, вышли в море. Судно, на котором мы плыли, называлось Fortun, корабельщиком был Ганс Мюллер. С нами же на судне ехал и господин Венделин Зибелист [9], доктор медицины, которого великий князь призвал к себе в гоф- и лейб-медики, а его княжеская светлость герцог шлезвиг-голштинский рекомендовал его царскому величеству.

После обеда мы весело оттолкнулись от берега и стали на рейде на якоре. Вечером к 9 часам, когда подул желанный зюйд-вест, мы, во имя Божие, стали в паруса и в ту же ночь сделали 20 миль. На следующий день, с одобрения господ послов и корабельщиков, были составлены кое-какие корабельные законы и постановления, чтобы народ вел себя тихо и скромно, а также, чтобы потом кое-что от штрафов наших преступников досталось бедным. С этой целью были установлены некоторые должности, а знатнейшим лицам было поручено следить за исполнением законов и штрафовать преступников. Этого порядка настолько строго придерживались, что по окончании плавания, т. е. через четыре дня, выручены были 22 рейхсталера, которые переданы корабельщику для распределения половины рижским, а половины любекским бедным.

10 ноября, к вечеру, мы прошли мимо острова Борнгольма, оставив его на добрую милю вправо от нас; до сюда считается 40 миль от Любека. Это высокий и местами скалистый остров, в 3 мили длиною и шириною, с хорошими пастбищами; говорят, он ежегодно дает несколько ластов масла [10]. Здесь имеется у самого берега замок старинной постройки, именуемый Гаммерсгаузен. Этот остров в старину принадлежал городу Любеку, но был передан, по особым причинам, его королевскому величеству датскому в качестве крестинного подарка [11], и до сих пор еще подвластен ему.

Близ острова, к северу, лежат опасные по кораблекрушениям подводные скалы Эрдгольм, которых мореплаватели осенним временем очень боятся. Так как эти скалы ночью нельзя заметить даже с помощью лота — в непосредственной близости у них очень глубоко, — то и случается так, что много судов там терпят крушение и идут ко дну.

11 сего месяца в полдень мы, при добрых погоде и ветре, пришли к 56° широты. К вечеру ветер позади нас начал крепчать и продолжался всю ночь; поэтому пришлось уменьшить паруса. Большинство из нас, кто еще не ездил по морю, получили обычную морскую болезнь и лежали столь слабыми, что иные думали уже помирать. Болезнь эта, однако, происходит не оттого, что (как пишут Понтан в книге «Bellaria Attica» и другие) нам претит сильный запах морской воды, но исключительно от движения судна. Ведь у большинства оно вызывает непривычное сотрясение живота и головокружение; те же, кто привыкли к этому движению и несклонны к головокружениям, не испытывают неудобств. Вот, по-моему, и причина, почему маленькие дети, привычные еще к качанию в колыбели, очень редко ощущают эту болезнь. Причина этого недомогания ясна и из того, что оно чувствуется не в самом начале плавания, пока ветер еще слабый, но часто только через несколько дней, когда сильный ветер качает корабль. Если же бурная погода держится несколько дней, то болезнь у большинства проходит сама собою. Я подобное явление изучил на некоторых из нас на реке Волге, в которой нет соленой воды: при тихой погоде они долгое время плыли, ничего не ощущая, а когда началась сильная буря, с ветром против течения реки, и корабль стал качаться, то они опять ощутили это недомогание. Поэтому ничего не стоит замечание Понтана в той же книге: «Quod, dui in fluvio navigant, horum nihil persentient, quia ibi non faetor maris» (т. е. «плывущие по реке на судне не ощущают подобных неудобств, так как там нет запаха моря»); на самом деле, все нужно приписать непривычному движению.

С таким только что упомянутым сильным ветром мы могли придерживаться правильного пути или курса, как говорят корабельщики, и за эту ночь сделали 15 миль. На следующий день, 12, последовал за ветром совершенный штиль, так что ветерок не колыхнулся, и судно остановилось на месте. При такой тихой погоде мы велели вынести на мостик наши музыкальные инструменты, благодарили и хвалили Бога пением и струнной игрою за милостивую охрану, нам дарованную в предыдущую ночь. К обеду мы опять получили с юга добрый ветер, доставивший нас потихоньку к Домеснесу, мысу, который от Курляндии вдается в море. Здесь мы стали на якоре и оставались тут до 13 вечера, когда ветер стал западным и мы вкруг мыса смогли въехать в залив. 14 рано утром прибыли мы к окопам Дюнамюнде (Усть-Двинска), лежащим у устья реки Двины (отсюда и наименование их), в двух милях от города Риги. Так как спустился густой туман и ничего нельзя было видеть вдали от себя, то мы сообщили о своем приближении трубою, чтобы из окопов получить лоцмана, без которого заезжему не двинуться с места и не въехать, ввиду нечистого дна. Вскоре затем прибыли таможенные и осмотрели судно, нет ли в нем купеческих товаров, за которые надо платить пошлину. Не найдя ничего, они прислали к нам лоцмана, с которым мы двинулись вперед и вечером очень поздно, благодарение Богу, благополучно подошли к городу Риге.

Глава II

(Книга I, глава 3)

Из Риги, через Вольмар и Дерпт, в Нарву

После того, как господ послы оповестили горожан о своем приезде, они, кое с кем из народа, вышли на берег и прошли в город, где нас встретили несколько военных офицеров с пустою каретою, присланною местным губернатором для приема послов. Будучи, однако, недалеко от гостиницы, послы не захотели сесть, но пешком были сопровождены до гостиницы Ганса Краббенгёфта, где они и поместились с знатнейшими из своей свиты, разместив остальных в соседних домах. 21 ноября господ послы получили подарки от благородного магистрата, а именно: быка, несколько овец, кур, зайцев и много дичи, равно как и несколько пшеничных и ржаных хлебов и одну аму рейнского вина. На третий день после этого послы устроили угощение, пригласив на него губернатора г. Андрея Эрихсена, благородный магистрат, суперинтендента магистра Самсония и несколько высших военных офицеров города. Мы спокойно оставались в городе пять недель, пока мороз и снег не приготовили нам хорошего санного пути через болота, лежащие в окрестностях. Отсюда путь шел на г. Дерпт, и 14 декабря наши вещи и утварь (или багаж), кое с кем из народа, были на 31 санях посланы вперед, а господ послы следовали на другой день. Так как большинство из нас были непривычны к езде в санях и управлению лошадью из саней, а теперь приходилось этим заняться, то в первый день можно было видеть, как тот или другой несколько раз вываливались из саней, а потом со своими вещами опять поднимались со снега. 18 мы прибыли в городок Вольмар и были приняты здесь начальником (или комендантом). Город этот в 18 милях от Риги и очень опустошен нападением русских и поляков. Жители устроили себе на старых стенах разрушенных домов и около них деревянные жилища, по способу шведов и русских. Отсюда мы 20 проехали 6 миль до замка Эрмес, принадлежащего полковнику де-ла-Барр; здесь нас приняли и княжески угостили двумя обедами. 21 мы двинулись дальше на 4 мили до усадьбы Гальмет, где нам в комнату привели к столу ручного лося, ростом выше лошади. Этих животных здесь много. Они послужили поводом к тому, чтобы привлечь сюда несколько лет тому назад ремесленников и рабочих из Германии для обработки земли; их убедили, что страна тут богатая и полюбится им, так как тут, будто, такое изобилие всего, что лоси забегают даже в дома к людям. Так как, однако, немцы не были привычны к тамошней тяжкой работе и к способу обработки полей, то им пришлось плохо, они обеднели и, действительно, Elend, но не в смысле «лося», а «нищенства», зашел к ним в дома. С горем, при помощи добросердечных немцев, они опять отправились в Германию, как некоторые из них, которых мы как-то встретили, сами нам жаловались.

продолжение тут


Невоенный анализ-57. Десять поляков вышли погулять. 27 марта 2024

Традиционный дисклеймер: Я не военный, не анонимный телеграмщик, не Цицерон, тусовки от меня в истерике, не учу Генштаб воевать, генералов не увольняю, в «милитари порно» не снимаюсь, ...

Зеленский перешёл границы разумного: Паника американцев теперь стала абсолютно ясна
  • ATRcons
  • Вчера 20:03
  • В топе

Теракт в концертном зале "Крокус Сити Холл" расставил по местам всех игроков на политической арене вокруг России. И это связано с реакцией стран на инцидент, унесший жизни почти 150 чело...

Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

Обсудить
  • :thumbsup: :clap: :clap: :clap:
  • Интересная книжонка, дата i656 не равна 1656. Качество оформления и печати где-то 19 век. По ходу фальсификат. 
  • +++ :thumbsup:
  • Не хочется быть дотошным однако, конечно хорошо, что касается России но, где упоминание о Тартарии? Полистал, полистал не нашел. Грустно.