Мы, русские, государствообразующий, но не эфирообразующий народ в Отечестве. Почему?

I. Заботники и алармисты

В последнее время я всё чаще ловлю себя на желании быть русским. Видимо, это возрастное, почему-то свою племенную принадлежность мы острее чувствуем на закате жизни. Но возможно и другое объяснение: этнос – живой организм, у него тоже есть возрастные фазы, недуги, приливы сил и приступы бледной немочи, есть некие защитные механизмы.

Человек связан со своим народом не только через язык, обряды, обычаи, «вмещающий ландшафт», историю, культуру… Мне кажется, есть ещё и тайные, не изученные пока био­энергетические узы, соединяющие нас. Иной специалист назовёт это примордиальной чепухой. Вольно ж ему: генетику тоже считали одно время «продажной девкой империализма», а теперь можно сдать защёчный соскоб на ДНК-анализ и выяснить пути-перепутья своего рода начиная чуть ли не с ледникового периода.

Впрочем, поэты всегда чувствовали эту связь. Помните, у Андрея Вознесенского:

Россия, я твой капиллярный сосудик.

Мне больно когда – тебе больно, Россия!

Как и большинство шестидесятников, автор «Треугольной груши» был озабочен тем, чтобы его личной, частной боли сочувствовал весь народ, большая страна. Но достаточно поставить знак препинания в другом месте («Мне больно – когда тебе больно, Россия») – и речь уже о том, что «капиллярный сосудик» тоже чувствует недуг всего организма. Возможно, моё обострённое желание быть русским отражает «нестроение во всём народном теле», как говаривали в XIX веке.

Речь не о зове крови, хотя она тоже, как известно, не водица. В нашем многоплемённом Отечестве русский – это тот, кто считает себя русским, не россиянином, а именно русским. Точнее, сначала русским, а потом россиянином. Ведь есть же граждане, которые считают себя сначала калмыками, вепсами, украинцами, немцами, евреями, грузинами, а потом уже россиянами или в крайнем случае гражданами РФ, что не одно и то же, о чём ещё поговорим. 

Этническая самоидентификация – категория тонкая: нажал и сломал. Она, подобно любови, не терпит навязывания. Русским, как и нерусским, никого нельзя назначить или обязать быть. Можно пытаться. А толку? В основе этнического самоопределения – желание человека принадлежать к данному народу, в нашем случае желание быть русским. Чем объясняется такое желание – генетикой, культурой, языком, комплексом причин – пусть разбираются специалисты. Нам важно другое: с нежелания или боязни людей принадлежать к тому или иному этносу начинается исчезновение народа. В нашем случае – русского. Именно на этом построена политика украинизации. Но мы говорим о России.

«А кто, собственно, вам мешает быть русским?» – строго спросит читатель, чуждый племенной романтики. Верно: по умолчанию слыть и быть русским мне никто не мешает. А во всеуслышание? Пожалуй, тоже не препятствуют, но и не поощряют. Помогает ли мне кто-нибудь быть русским? Вот уж точно – не помогает. А разве должны? По-моему, даже обязаны: чем меньше в стране будет граждан, ощущающих себя русскими, тем больше вероятность того, что Российская Федерация разделит судьбу Советского Союза. Если бы в советских прибалтийских республиках было столько русских народных хоров, сколько было эстонских, литовских и латышских, судьба этого региона могла сложиться иначе. И во поле под берёзонькой там не стояла бы теперь натовская техника.

Тема, за которую я взялся, щекотливая и, поверьте, рассуждая о «национальной гордости великороссов», я не хочу огорчить ни один из сущих в Отечестве «языков». Но если проблема существует, о ней надо говорить, «разминать», иначе она сомнёт нас, что уже и случалось в нашей истории, густо замешенной на межплеменных коллизиях.

Всякий раз, когда мой любимый телеведущий Владимир Соловьёв в эфире с гордостью напоминает миллионам зрителей про то, что он еврей, мне хочется вставить для полноты картины: «А я вот, знаете ли, русский!» Но даже стоя рядом с ним в студии, я этого не делаю. Боюсь? А чего мне бояться в 63 года? Смерти? Но она придёт по расписанию, которого мы просто не знаем. Лучше буду бояться поздней роковой любви. 

Один раз выручил Жириновский. Когда на меня за какое-то «неформатное» высказывание нажали почти все участники телешоу, Вольфыч остудил их пыл: «Вы его, Полякова, не очень-то. Он тут у нас в студии один русский… писатель». Как говорили во времена моей литературной молодости, в каждой шутке есть доля шутки. Увы, мы, русские, государствообразующий, но явно не эфирообразующий народ в Отечестве. Почему? Так сложилось…

Странно сказать, но в России русским во всеуслышание быть как-то неловко. Дома – пожалуйста, а вот на работе или в эфире не то чтобы нельзя – можно, но как-то не интеллигентно, что ли... Вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас государственный муж заявил с трибуны: «Я – русский!»? Нет. Побаиваются. Многие годы именно с помощью клейма «великодержавный шовинизм» выбраковывали из политики и аппарата неугодных. Времена изменились, а привычка быть русским по умолчанию осталась. Конечно, «космополит» тоже не Знак Почёта, но тут я не хочу отбирать хлеб у наших либеральных правдолюбов. 

Впрочем, с этническим самоопределением исторических персон всё не так уж просто. Почти чистокровный немец Александр III считал себя русским. Сталин же, обожая кавказскую малую родину, морщился, если ему напоминали, что он грузин. Троцкий, тот просто приходил в ярость, когда кто-то заикался, что он Бронштейн. Троцкий – фамилия, кстати, дворянская. Однажды к нему, второму человеку в молодой советской республике, пришла делегация сионских мудрецов и стала просить, чтобы поубавил террор и реквизиции, мол, это и по евреям сильно ударяет. Демон революции ответил, что он по национальности интернационалист и частными вопросами не занимается. 

Кстати, я в молодости, работая в Бауманском РК ВЛКСМ, застал «комсомольцев 1920-х», искренне считавших себя интернационалистами по «пятому пункту». Странно, но дети и внуки многих из них в 1980-е уехали на ПМЖ на историческую родину. Видимо, «интернационализм» половым путём не передаётся.

Но вернёмся к главной теме нашего разговора. Так в чём же дело? Почему я, чувствуя себя русским, испытываю некий дискомфорт в России, как, впрочем, и многие мои соотечественники? Поверьте, прежде чем усесться за эти заметки, я долго колебался, мол, стоит ли так подставляться? В нашей стране «русская тема» в открытой публицистике, если не запретная, то и небезопасная: тронув её, легко прослыть русским националистом, а это совсем не то, что литовский или грузинский националист. 

В нашем языке слово «националист», в отличие от английского, имеет отчётливо отрицательную, как сказали бы специалисты, коннотацию. А сочетание «русский националист» – это вообще ярлык, который по опасности приближается к жёлтой звезде времён фашистской оккупации. После публикации этих заметок, полагаю, меня выставят вон из многих почётных общественных органов, из того же Совета по культуре и искусству при президенте. Жаль, конечно, но судьба Отечества важнее, а она напрямую зависит от русского вопроса.

Теперь обратимся к истории. Бывая на Маросейке, где родился, я прохожу мимо доходного дома, выстроенного в начале XX века, и всякий раз мне бросается в глаза табличка: «В память о тех, кто из этого дома ушёл и не вернулся. 1932–1937. 1941–1945». Со второй парой дат всё ясно – священная война. А вот первая озадачивает. Разве те, кого увели из этого дома с 1917 по 1932-й, не в счёт? Их не жалко? А ведь те, кто «ушёл и не вернулся в 1932–1937», заселились в квартиры тех, кого увели в 1917–1931 гг. 

Первопрестольная перед революцией была не такая многоплемённая, как ныне, и, выходит, речь идёт в основном о русской элите: инженерах, учёных, педагогах, деятелях культуры, чиновниках, присяжных поверенных, купцах, населявших богатый дом, высоко вознёсшийся над двухэтажной посленаполеоновской застройкой. Правда же, странная мемориальная избирательность? И вывод напрашивается интересный. Оказывается, в головах людей, сегодня живущих в этом престижном доме, витает мысль: революция 1917-го – дело, в сущности, хорошее, если бы потом не случились 1930-е годы. Увы, этот странный факт тоже имеет отношение к заявленной автором теме. Но об этом ниже.

Думаю, я уже насторожил тех, кто испытывает трудности с самоидентификацией или же признаёт право на обострённое национальное чувство только за своим племенем. Не волнуйтесь, друзья, автор – не русский националист, а скорее русский заботник – есть у Даля такое хорошее словцо. И заметки эти написаны именно с позиций русского заботника. Поверьте, таких заботников немало по всей стране и за рубежами. 

Я, к вашему сведению, прилежно выполняю совет Гоголя литераторам – «проездиться по России». Недавно, кстати, на Всемирном конгрессе русской прессы в Минске (для Николая Васильевича это была тоже, извините, Россия, точнее Российская империя) одна журналистка, лет двадцать назад вышедшая замуж в Канаду, задумчиво заметила: «Странно, но здесь с трибуны почти не звучит слово «русский», разве только с иронией…» Почему желание быть, называться русским вызывает иронию, сарказм, а иногда и раздражение? Почему мы должны быть русскими по умолчанию?

Что с нами не так? Мы древний, героический, более того – государствообразующий народ Отечества. Русские оставили в мировой истории грандиозный след. Задаться в эфире вопросом «Кто такие русские и есть ли вообще такой народ?» – может разве что телевизионная дура, которой мышцы, ворочающие языком, давно и окончательно заменили мозг. Серьёзные люди, принадлежащие к иному роду-племени, такого себе никогда не позволят, но и они напрягаются, заслышав «русскую тематику». Отчего? Почему озабоченность русского человека судьбой своего народа режет слух? Ведь мне же не режет слух, если, скажем, якут тревожится о сохранении своего языка, обычаев, генофонда, наконец. Я рад, если, допустим, человек, чьи предки сто лет назад вышли из Эривани, живёт в Москве, говорит только по-русски, но продолжает считать себя армянином. Эта верность своему роду-племени может вызывать только уважение.

Но едва заходит речь о проблемах именно русского, а не российского народа, в глазах иного «нетитульного» компатриота загорается тревога: а я как же? С ближними соседями совсем беда. Того же латыша, к примеру, начинает бить озноб, как будто слово «русский» – это «сигнальная ракета», следом за которой через границу пойдут танки. С чего это вдруг? Мы – не вы. У нас никогда правящий класс не был однородным по крови, наоборот, периодически возникали недовольства обилием «неруси» вокруг престола или политбюро. 

Одна из претензий декабристов к правящей династии заключалась в том, что она «немецкая». Но об этом вспоминать неполиткорректно. В России никогда, с призвания Рюриковичей, не было этнократического государства, как сейчас в Латвии. При советской власти никто не искоренял латышский язык, наоборот, развивали, как умели, а умели мы это лучше, чем шведы и немцы, владевшие этой землёй прежде. И вот русский язык теперь в Латвии изводят, хотя он родной для половины населения миниатюрной державы. Откуда такой алармизм, такая реакция на всё русское? Что с нами не так? Почему межнациональная политика у нас и при царях, и при коммунистах, и сегодня замешена на некой странной «русобоязни»?

Но об этом поговорим в следующей статье.

Юрий Поляков. ЛГ №15 2018

Эта тема озвучена мной в видео:

Ссылка на видео: https://youtu.be/hiBLApwKfb0

На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ

* * *