Русский календарь. 31 марта.

31 марта 1878 году суд присяжных, перед которым предстала Вера Засулич по обвинению в покушении на жизнь петербургского градоначальника Трепова, полностью оправдал подсудимую и освободил из-под стражи.

Про Веру Засулич мне все объяснили еще в школе: хрупкая благородная девушка стреляла в градоначальника, потрясенная известием о том, что этот царский сатрап подверг телесному наказанию хрупкого благородного юношу – арестованного жандармами революционера Боголюбова – за то, что тот не снял перед ним шапку. Чего тут непонятного? Ну не смогла барышня снести такого попрания человеческого достоинства. И вообще, Трепов-то выжил. А ей, бедолаге, чуть двадцать лет каторги не влепили. Хотя, если задуматься...

От инцидента с Боголюбовым до покушения на Трепова прошло полгода – на аффект как-то не тянет. Выходит, не было никакого безотчетного порыва, а была спланированная организованная акция. Кстати, в тот же день близкая подруга Веры Маша Коленкина должна была совершить покушение на прокурора Владислава Желеховского, только что-то там у нее не срослось. А вот нежная девушка Вера своему сатрапу две пули в живот всадила-таки. И стала первой в России женщиной-террористкой – "Свобода на баррикадах". Делакруа.

И, похоже, она прекрасно сознавала, что делает и чем при этом рискует: знакомство с Сергеем Нечаевым, вдохновившим Достоевского написать "Бесов", два года предварительного заключения в Литовском замке и Петропавловской крепости, две административные ссылки, попытка поднять крестьянское восстание – хорошая школа. Свой выбор она сделала и в Петербург вернулась профессиональной 29-летней революционеркой.

Впрочем, это факт лишь ее биографии. Но такое уж время тогда было особое – реформы Александра II запустили скрытый механизм, в России зарождалось гражданское общество, и именно Вере Засулич суждено было сыграть в этом процессе роль катализатора.

По поводу чего ломались тогда копья? Философ Георгий Федотов писал о юных революционерах вроде Веры: "Святых нельзя спрашивать о предмете их веры: это дело богословов. Но, читая их изумительное житие, подвиг отречения от всех земных радостей, терпения бесконечного, любви всепрощающей – к народу, предающему их, – нельзя не воскликнуть: да, святые, только безумец может отрицать это!"

"Вот в том-то и ужас, – возражал Достоевский, – что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе иногда мерзавцем! Это и не у нас одних, а на всем свете так, всегда и с начала веков, во времена переходные, во времена потрясений в жизни людей, сомнений, отрицаний, скептицизма и шатости в основных общественных убеждениях. Но у нас это более чем где-нибудь возможно, и именно в наше время, и эта черта есть самая болезненная и грустная черта нашего теперешнего времени. В возможности считать себя, и даже иногда на самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, – вот в чем наша современная беда!"

Но просвещенная публика уже не слушала. Нет, ну правда, если у вас с одной стороны тупой чинуша, слуга "кровавого режима", типичный злодейский злодей, а с другой – юная наивная девушка, которая совершила акт самопожертвования в защиту чести политзаключенного, ставшего жертвой произвола...

Адвокат Веры Петр Александров оказался гением пиар-технологий: он сумел навсегда внушить нарождавшемуся российскому гражданскому обществу чувство вины за собственную благонадежность и превратил суд над Засулич в суд над системой.

Нет, он не лгал, он всего лишь расставлял акценты: показал, что политический строй порочен, что в стране царит произвол должностных лиц, что тюремная система уродлива, а общество с этим всем мирится. И вот является чистая девочка и своим поступком разрушает этот постыдный негласный "общественный договор". И ее теперь за это накажут? Да она же героиня, а не преступница!

Присяжные совещались всего двадцать минут. "Они вышли, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую... Настала мертвая тишина. Все притаили дыхание. Старшина дрожащею рукою подал мне лист... Против первого вопроса стояло крупным почерком: нет, не виновна! Зал взорвался восторгом", – вспоминал председательствовавший на том процессе Анатолий Кони. Свершилось. 

События октября1917-го профессиональная революционерка Вера Засулич считала контрреволюционным переворотом, прервавшим нормальное политическое развитие буржуазно-демократической революции, а созданную большевиками систему – зеркальным отражением царского режима.

Вернувшись из эмиграции, она жила так же, как и всю жизнь. "Картина, которую я увидел, отворив дверь в ее комнату, сразу напомнила прошлое, – вспоминал ее товарищ еще по "Народной воле" Михаил Фроленко. – Вера Ивановна с книгой в руке сидит за столом, заваленным всякой всячиной. На окнах, на другом столе лежат вещи, стоят чайники, тарелки с недоеденной пищей, немытые стаканы, в углу сложено не то грязное белье, не то хлам какой-то, кровать не убрана. Словом, Вера Ивановна осталась верна себе".

Она выступала на собраниях, клеймила большевиков за то, что "подмяли вымирающее от голода и вырождающееся с заткнутым ртом большинство". И жаловалась соратникам: "Тяжело жить. Не стоит жить". И все же, смертельно больная, до последнего часа писала воспоминания.

Зимой 1919 в ее комнате случился пожар. Вера Засулич лишилась последнего угла и любимого кота.

Семидесятилетняя никому не нужная старуха сидела на ступеньках и плакала. Ее приютили жившие в том же дворе две сестры, простые, никому не известные обывательницы.