Свой остров и на коне не объедешь

- Одинокая фигурка на молу, за сеткой дождя, - так я видел свою судьбу, - Женщина, не избалованная жизнью, может вдова? Копна русых волос....

Низкое, серое небо, насылает на остров мокрые тучи. Волны, в тщетной попытке перевалить через мол, катятся вдоль него, к белой прибойной полосе. Деланно - грозно рокочут, устремляясь к галечным пляжам меж скал. Обваливаются: ту-дух! и с шелестом откатываются...

Этот человек - Пётр, впечатлил своей историей. Не часто встретишь, радостных, немного наивных людей: куда-то они деваются? с проходящим детством.

Он же, юношей знал свою жизнь, будто сам писал её. И про зазнобу, - жену будущую...

- Никто, мною не занимался: так и рос на улице, на Грине с Майн Ридом. Мечтал о странствиях - с солёными брызгами, с парусами по ветру, - Пётр всматривается в доступное лишь ему, сквозь линзу Времени...

Крепкий, с грубыми чертами лица; ещё про таких, достигших тридцати трёх, говорят: утвердился в "сознанке"!
 Беседуем на веранде, закусываем. Нашим людям хорошо понятен смысл - «закусывания», когда дело не ограничивается поеданием пищи...

А глаза тонут в Курильской гряде, краснощёкой от сентября.

И там, внизу - океанский прибой, совершенно неслышимый отсюда, завораживает своей пронзительной чистотой! Непреодолимое желание погрузиться в ледяную синь, что бы смыть всю тяжесть прошлого и восстать обновлённым.

Как я понимаю его! и про «русые косы»... Да, что там! даже, про вдову: верно, у русских, одно восприятие Жизни. Спросить?

- Отчего ж, вдова?
- Виделось так, что б жалеть. Нас, самих, мать растила.

Высадились с плашкоута в прилив. А с причала, навстречу: "Надежда! Мой компас земной!.." Символично?

По мне, так - надежда умирает последней...

А народ, совершенно разношерстный, резво потянулся в гору по своим островитянским делам.

Я же, оглядываю деревянные строения рыбзавода, рядами - бочки. Погрузчик, за который сам впрягусь, снует туда-сюда.

Валы водорослей тянут больничкой. Нагнулся: выцветшая морская звездочка. Понюхал, спрятал в карман - на счастье.
 Чайки болтаются, как игрушки на резинке в тире, да всё жалятся и плачут. А мне и без них тоска: у каждого, вот - своя жизнь, один я - неприкаянный! И с матерью не повидался, остался на путине.

Деньги - отговорки: с моими руками, нигде не пропадёшь; тянет всё... Судьбинушка.

Мужики, неразличимые в своих кепках, указали на склон - бараки, прижатые к сопкам.

Поднимаюсь неторопливо по каменистой дороге, а линия горизонта всё дальше в океан. Вдыхаю холодную сырость: снежные залежи, не отвоёванные маем, укрываются в тени распадка.

Подхожу: огородишко, тепличка; бельё плещется на ветру. Куры квохчут за сеткой.

Без привязи, вислоухий пёс из "Бременских музыкантов", вяло наблюдает за мной, стук-стук хвостом.

Женщина возится с прищепками; в ногах оцинкованная шайка от бани. Ватник накинут на плечи, поверх халатика. А из под косынки русые волосы: Она?!

Оборачивается – глаза ясные, аж! сердце захватило. Приветливый такой взгляд, родной, с грустинкою: «Добрый день!»

И я утонул в этих, её "озёрах".

- Помочь вам? Здравствуйте!

Она растерялась, не приученная к джентльменству, всё ж улыбнулась, тревожно поглядывая на окна: всюду глаза...

- Не, я привычная, - всё ж таки польщена, - Спасибо!

Смотрим друг на друга, как в фильме про войну: санитарка бинты развешивает, а боец рядом мнётся...

- А завхоз?
- Каринка? в конторе, - оживилась, кивнула в сторону единственного двухэтажного       строения, - А вещи вы оставьте в бараке для холостяков - в жёлтом! никто не возьмёт.

 Белье хлопает: вот, тебе и паруса на ветру!

Ощупывает, сухое? Кольцо на пальце (замужем!).

 Снимает шустро, споро. Осанка! головку ровненько держит: ладненькая такая! Смотрится, хоть и ватник великоват, и сапоги - наскоро, на голые ноги. Ножки худенькие.

 Сердце защемило от жалости и нежности: отобью! хотя бы мне и умереть!..