ИНВАЛИДНАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ -5.

12. ЧАСТНЫЙ ОПЫТ ПРОЕКТИРОВАНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ (РЕПОРТАЖ ИЗ ЛАБОРАТОРИИ ДОНЕЦКОГО СЕПАРАТИСТА).

Теоретически государственность (даже такая мелкая, как Донецкая) начинается с идеологии — программы политических, административных преобразований, социально-экономических реформ. Под них, с учетом специфики региональных ресурсов, выстраивается здание госаппарата и архитектура ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной с их неповторимыми оттенками.

До сих пор самостоятельно размышлять и, тем более, принимать решения о судьбах Донбасса здесь — на месте — было не принято. Всегда ждали руководящих указаний из столицы: из Москвы, из Харькова или из Киева. Но вот Донецк сам стал столицей очень маленькой, но очень энергичной республики. Поэтому пора привыкать думать о себе самим. И хотя не привыкли. И будет непросто. Но думать придётся: как жить дальше? И думать самим, потому что, кому мы еще нужны, кроме самих себя?

И не стоит учиться у своих политических предшественников из «Партии регионов». Там нечему учиться. Потому что там не было ни политики, ни политической теории — одни воровские рефлексы. Чтобы тырить из казны, теория не нужна. И без теории все ясно: украл — слил в офшор — прикупил за границей.

Так, может быть, начать реформу нашей политической жизни с реабилитации старой советской формулы: «украл — выпил (если успел) — в тюрьму»? Хорошо работала в свое время!

Любой серьезный сепаратизм предполагает некоторое достаточно ясное представление о конечной цели освободительного движения. В Донбассе же до недавнего времени представления о желаемом будущем были, мягко говоря, весьма туманными. Если вообще были.

Вот и задумаемся:

Как закончить эту войну?

Возможна ли в ней победа и, если да, то кого и над кем?

В чем может выразиться победа Донбасса?

Как жить Донбассу после этой войны? Идти в Европу — вместе с Украиной или в ЕЭП — вместе с Россией? А может быть вообще никуда не ходить? Ведь от того, что я приеду в Индию, выучусь ее языкам, растопырюсь йогой, ни йогом, ни тем более индусом я не стану. Как и европейцем. Наследственность не позволит. А еще культура, традиции. Их в одночасье не поменяешь.

Так может нам просто жить сами по себе, где живем. Но жить иначе. Не так, как до войны.

Как? - Это предмет отдельного серьезного и специального разговора. И мне интересно найдутся ли среди моих современников люди, готовые и способные к нему? А повести такой разговор можно и в пространстве «Апологии сепаратизма», и иного — специального блога, созданного под этот проект.

13. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.

Государственность на просторах бывшей Российской империи впервые серьезно пошатнулась в 1905 году и напрочь рухнула в 1917. В те годы ее убийцами были недоучки-социалисты, читавшие Маркса выборочно и бравшие из марксизма лишь то, что оправдывало и подтверждало их собственные утопии. Теоретическим обоснованием державоборчества стал извращенный тезис Маркса и Энгельса об «отмирании государства» в эпоху, следующую за диктатурой пролетариата. Большевики не уловили разницы между «отмиранием» и «убийством». И они не поняли, что избавиться от чиновной коррупции не одно и то же, что покончить с администрированием, как формой исторического разделения труда. Кроме того, они так торопились переделать социум по лекалам своего больного воображения, что не успели сообразить, что «эпоха» это такой продолжительный отрезок времени, который не может длиться всего несколько месяцев или даже лет.

К счастью, среди российских социалистов были трезвомыслящие прагматики, которые вовремя изменили политический курс и не дали гигантской стране бесследно раствориться в анархии.

В 1920 году большевики прекратили добивать империю и принялись ее реанимировать. А чтобы в общественном мнении такой авантюризм, когда империю то убивают, то возрождают, не выглядел легкомысленно, украсили ее фасад атрибутами люмпенистической демократии: ритуалами съездов безграмотной голытьбы, советов с голимыми недоумками в президиуме, выборов с одним единственным кандидатом и революционным «дресс-кодом» чиновной аристократии, символизирующим ее немытые народные корни: кепками, кожанками, сапогами, френчами... Эта бутафория должна была создать иллюзию преемственности политического курса и убедить простодушных простолюдинов в том, что народная власть крепнет и развивается, а, значит, революция шествует к новым победам.

Утопив во лжи свои административные маневры, формирующаяся из «пролетарских» революционеров корпорация государственных чиновников установила безраздельную монополию над всеми ресурсами страны, включая человеческие. И, эксплуатируя иллюзию выборности начальства и социальной справедливости, возродила рабство в сельском хозяйстве и индустрии. Для этого она натравила городских рабочих и сельскую голытьбу на добросовестных сельских хозяев, огульно обвинив этих патологических тружеников в «мелкобуржуазности» и в пособничестве затаившейся в подполье и в эмиграции контрреволюции, пытающейся вернуть на Русь помещиков, капиталистов и царя. Затем, опираясь на армию, полицию и общественное мнение обманутых пропагандой горожан партийно-советская бюрократия разорила, ограбила и уморила голодом крестьянство — самую многочисленную работящую и психически нормальную часть населения («соль земли»), а выживших перевоспитала уголовным террором, воровством и пьянством, превратив в безвольных, злобных, безынициативных, завистливых и вороватых государственных рабов.

Следом за крестьянами в рабство загнали индустриальных рабочих. Это было тем проще, что, спасаясь от голодной смерти, наступившей в результате колхозного «огораживания», миллионы разоренных крестьян хлынули в города и своим дешевым и примитивным мускульным трудом компенсировали техническую отсталость отечественной промышленности, которая изначально была ориентирована главным образом на военные заказы. Милитаристическая индустриализация завалила нищую страну лавиной оружия, необходимого для экспорта пролетарской революции в «мировом масштабе».

Стремясь к мировому господству, чиновная «пролетарская кремлядь» спровоцировала новую мировую войну, сгубившую десятки миллионов жизней, а затем возглавила триумфальное шествие человечества к ядерной катастрофе. Но, в конце концов, гадина надорвалась. Даже палачей, оказывается, рано или поздно, тошнит от пролитой крови. Даже палачам хочется пожить нормальной человеческой жизнью, которая, как оказалось, все эти годы существовала где-то совсем рядом — по ту сторону государственной границы СССР.

14.СОБЛАЗНЫ ПОТРЕБИТЕЛЬСКОГО ПАРАЗИТИЗМА.

Советская власть была гигантским социальным паразитом. Это была мафиозная власть корпорации государственных чиновников, которая, овладев имперским — милитаристическим по своей природе — государством (военные — привилегированная каста; вооруженное насилие — доминирующий метод администрирования и решения всех социальных проблем и противоречий) искала не экономической эффективности для своего богатейшего хозяйства, унаследованного от дореволюционной России, а завоеваний новых стран и народов с целью включения их в сферу своего господства и эксплуатации. Последняя отличалась от конкурентных моделей эксплуатации капиталистического или феодального типа специфическим дизайном, состоящим из фальшивых атрибутов социалистической мифологии и обслуживающих ее театрализованных ритуалов. Однако, сохранялась незыблемость монопольного присвоения чиновниками не только всего «прибавочного продукта», производимого тружениками, но и «необходимого продукта». И все это без какой-либо адекватной взаимной компенсации в виде ответных качественных административных услуг, что и дает основание назвать это безобразие «сверх-эксплуатацией» и вершиной социально-экономического паразитизма.

К счастью, люди остались по своей биологической природе животными. И сколько бы они не тешили себя сказками о собственной полубожеской сущности, все эти бахвальства ни в коей мере не отменяют их инстинктивных «повинностей» в адрес Природы-Матери. Среди которых, на первом месте, были, есть и пребудут во веки повинности размножаться, выхаживать и воспитывать своих детенышей, хранить и беречь стариков, совершать полезную работу, т.е. трудиться — производить материальные или духовные блага, или услуги, востребованные обществом или, как минимум, для себя любимого. И любой саботаж здесь строго наказуем неумолимой Матерью-Природой — лишением права на существование и самой жизни. Природе не нужны паразиты. Им попросту нет места в ее «приличной кампании». Вот почему Советская империя, вооруженная «до зубов» и, как никакая другая страна, обеспеченная неисчерпаемыми природными ресурсами, просуществовала всего 74 года. Именно «просуществовала», а не «прожила». Потому что все эти года она непрерывно с кем-нибудь воевала — то со своим населением, то с иностранным, а чаще — параллельно — на оба фронта. А война – это не жизнь. Война – это противоположность жизни. Война – это смерть. Поэтому источник войны всегда обречен. Как изначально было обречено государство Советских чиновников. Оно родилось в огне войны и мирно сгинуло, так и не завоеванное никем снаружи. Оно рассыпалось изнутри, источенное беспрестанной подготовкой к грядущей Великой и Последней войне — «за мир во всем мире». Изможденное тайным участием в малых и частых локальных войнах в странах т.н. «третьего мира». А также, воюя с коррупцией и паразитизмом, т.е. с самим собой — против здравого смысла и Законов Природы.

Чем больше размер паразита, чем выше степень паразитизма (чем больше труда он отбирает у работяг — производителей полезных вещей и услуг), тем короче срок его жизни. Так Природа борется с энтропией.

Еще в 70-е годы ХХ века сквозь щели в «железном занавесе» в сознание советского народа устремился едкий дурман американо-европейской интеллектуальной анестезии, раздувающей исподволь тлеющие угли потребительского паразитизма. Хозяйственно-экономический кретинизм советских правителей породил такую бездну тотального дефицита в самой богатой природными ресурсами стране, что вечно нуждающиеся буквально во всем — от туалетной бумаги до лекарств и собственного жилья — советские обыватели были идеальным объектом пропаганды, впитывавшим сказки про рай «всеобщего благоденствия» «за бугром», как сухая губка. Топорная контрпропаганда не дала адекватного ответа «тлетворному влиянию Запада» и постепенно ветерок умственной капитуляции перед буржуазным изобилием просквозил всего советского человека — вплоть до костного мозга. Он глубоко засел в неразвитом и несамостоятельном общественном сознании, разоренном ломом коммунистической пропаганды. И остался там в виде незыблемых идеалов либеральной мифологии, принятых, как и коммунизм, без доказательств — на веру. Он въелся и подчинил себе и спинной мозг государственных холопов, и незамысловатые извилины постсоветской политической элиты, воцарившейся на руинах СССР, сокрушенного не ураганами ядерных взрывов, а неуловимым сквознячком предательского «хочу»!

15. ПАРАЗИТИЧЕСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ УКРАИНЫ.

В Украине рефлексы потребительского паразитизма умножились паразитизмом политическим. В его основе лежала чисто хуторская мечта о собственной государственности, выросшая из иллюзии дикарей согласно которой достаточно усесться в чиновном кабинете и сочинить закон, как он тут же станет исполняться — сам собой, по щучьему велению. Украинцы, в своем большинстве, воспринимали государственность примитивно, как некую волшебную палочку, позволяющую обладателю государственной власти сказочно разбогатеть за немыслимо короткое время. Потомки нетрезвых запорожцев догадывались, что все «омрияни» ништяки кроются в казне государства. А потому именно образ ключа от казны из всего многообразно сложного комплекса ассоциаций, завязанных на понятии «государство», и только он, манил и притягивал к себе умы и души «свидомитов». Мысль о том, что казну следует еще и чем-то и как-то наполнять оказалась непосильной для их деревянных мозгов.

Ювенальные мечты о своей государственности мгновенно улетучилась едва киевские бюрократы ощутили на себе бремя реальной власти, а значит и ответственности. Власть они хотели саму по себе – в чистом виде — без ответственности «в нагрузку». Но в Природе так не бывает. Этого гордые укры не подозревали, начиная в 1991 году «державотворчи змагання». Поэтому, уже в 2015 году, утомленные бременем власти и, предвидя ответственность за содеянное, уклоняясь от «благодарности» населения ограбленной ими страны, они предпочли сдаться в плен «варягам». Но не заморским — скандинавским, как их предки тысячу лет назад, а заокеанским — из Вашингтона. Роль вечного Холопа оказалась украинцам привычнее, ближе и понятнее, чем ипостась Хозяина — хлопотная и затратная.

16.КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ «ДЕМОКРАТИИ».

Слово «демократия» буквально означает «власть народа». Понятие же «демократия» обладает разнообразными и непохожими смыслами — в зависимости от того, кого, в том или ином историческом или политическом контексте, следует считать «народом».

В животном сообществе никакой «демократии» нет и быть не может. Это искусственное изобретение — плод человеческого лукавства, соперничающего с Природой, выдумано специально, чтобы обойти или, как минимум, компенсировать суровые правила стадного общежития с их полной и абсолютной концентрацией Власти-Ответственности в руках самого достойного — сильного, выносливого, смелого, решительного, терпеливого, смекалистого, опытного — и потому самого авторитетного самца-доминанта, травмирующие самооценку испорченных рефлексией и разделением труда трусоватых и хитромудрых человекообразных гордецов.

Впервые «демократия» встречается у дикарей, сообща избирающих своих вождей. И уже с самого начала она несет в себе массу «недостатков» и ограничений. Например, избирать и быть избранными даже у дикарей могут лишь взрослые, обладающие собственным хозяйством мужчины. Доверить власть несовершеннолетнему недоумку или женщине, чей разум изначально порабощен эмоциями, а инстинкты обслуживают потребности, весьма далекие от политики, дикарям не позволила, по всей вероятности, их природная дикость.

В дальнейшем слово «демократия» использовалось как комплимент, адресованный тем способам организации власти, где она не передавалась по наследству, а устраивалась вследствие разнообразных торгово-разговорных процедур, согласовывающих непохожие и нередко противоречивые интересы различных групп и структур общества.

Самый поверхностный и беглый обзор европейской политической истории, породившей современную т.н. «буржуазную» или «парламентскую» демократию, показывает постепенное расширение круга людей, участвующих в принятии политических решений, в формировании органов власти и в их программировании. Распространение демократической процедуры и участие в ней новых категорий населения сопровождалось продолжительной и, порою, очень жесткой политической борьбой. Поэтому к демократии, в ее нынешней парламентской форме, европейцы пришли не сразу, а лишь постепенно понижая «планку» имущественного, возрастного, образовательного, этнического и даже гендерного ценза, открывающего доступ к власти все новым и новым слоям населения, обнаружившим достаточную зрелость для переваривания и усвоения демократического продукта.

Не такой была судьба «демократии» на Руси. Здесь — на востоке Европы — в средние века, после расправы союзных местных и кочевых милитаристов с зародышами муниципального самоуправления, а заодно и со всей ранне-городской торгово-промысловой цивилизацией, осталась лишь первобытная демократия крестьянской общины. Веками сосуществовала она с тиранией феодалов, как ее единственная политическая альтернатива, периодически сочетаясь с

A) ограниченно дееспособным и политически неполноправным выборным сословным представительством в Московском царстве:

1) замена централизованно назначенных чиновников «кормленцев» выборными «наместниками» и «волостелями» для общин государственных крестьян и для дворян,

2) передача выборным от «земских миров» функций уголовной полиции и всего местного управления вместе с гражданским судом, согласно земской и губной реформам 40-50-х годов XVI века)

B) и с сословным самоуправлением в рамках реформ 60-70-х гг ХIХв в виде представительных выборных органов с совещательными функциями, главным образом, в структуре местной администрации Российской империи, дополнявших и украшавших монархическую деспотию.

К середине ХVII века упрочение абсолютной монархии окончательно сгубило слабые побеги земского Соборного самоуправления и личной свободы. А еще через пол-века Русь облачилась в броню имперской агрессии, необходимую, как для войн с соседями, так и для закрепощения собственного народа.

Ценой жесточайшего порабощения мирных тружеников русские феодалы добились для себя небывалых прав, почестей и свобод. Участие военной элиты в серии дворцовых переворотов ХVIII века существенно ограничило деспотию российских монархов в отношении дворянства, завоевавшего себе право по собственной воле служить или не служить короне, не ограниченное ущемлением сословных привилегий. Среди прочих привилегий российское дворянство получило свободу доступа к информации — любой и, в том числе, зарубежной. А экономико-хозяйственная состоятельность и свобода перемещения по всему миру распахнула ворота в иной мир, который ошарашил мыслящих рабовладельцев своей инаковостью и модерном. Там выкормыши дворянских гнезд познакомились с неведомым доселе миром европейской политики. Сравнение европейских и отечественных политических укладов и традиций оказалось не в пользу России. И по-европейски образованная дворянская молодежь, ощутив себя хозяевами своей страны, во благо Отчизны, захотела модернизировать империю, придав ей европейский просвещенный шик и демократический лоск. Так возникли тайные общества молодых дворянских офицеров — декабристов, вынашивающих планы военного переворота и конституционного ограничения самодержавия, освобождения крестьян и предоставления простолюдинам демократических прав и свобод с последующим буржуазным реформированием всей социально-экономической жизни.

Трагедия декабристов заключалась в том, что они хотели осчастливить свой народ, подарив ему демократию и свободы. Но народ, привыкший к крепостному рабству, не только не хотел такого счастья, но и не понимал какой от всего этого прок. Неудачная попытка дворцового переворота и разгром дворянского подполья избавила революционеров от горечи раскаяния и обиды на свой народ, не оценивший приуготовленного ему демократического «счастья», неминуемого в случае успеха заговора.

После разгрома движения декабристов Россия четверть века не знала новых импульсов политического реформирования, способного приблизить ее к передовой политической культуре Западной Европы.

Но с середины 50-х годов XIX века, с воцарением нового государя-императора, эстафета политических реформ перешла к просвещенному правительству, начавшему глубочайшую модернизацию всей общественно-политической жизни, начиная с освобождения крестьянства и вплоть до проекта конституционного ограничения самодержавия (конституция М.Т. Лорис-Меликова).

Трудно вообразить себе сколь изменился бы ход отечественной истории, если бы постепенный и неуклонный поступательный ход государственных преобразований Александра II не оборвали бомбы, брошенные в государя-реформатора полоумными искателями революционной справедливости, а по медицинскому диагнозу — фанатическими психопатами. Студенты-недоучки, агрессивные трусы, разночинцы, опьяненные стыдом и обидой за свое рабское происхождение, они истерически верили в возможность соединения традиций архаического крестьянского самоуправления с парламентской практикой буржуазной Европы. Ради воплощения этого своего фантома они были готовы пролить кровь — свою и всех, несогласных с ними.

Излечение страны от революционной психиатрии требовало консервации существующего порядка и сворачивания реформ. Это и было сделано новым монархом (Александр III). Так печально завершился начавшийся было взлет нашей страны к горизонтам европейской демократии и гражданского самоуправления. Пришедшая ему на смену политическая реакция загнала практическую революцию в глубокое подполье, оставив ее теоретикам университетские кафедры, дискуссионные кружки и клубы, где полушепотом и вполнамека возрождалась оппозиционная политическая мысль.

С воцарением последнего монарха из династии Романовых страна вошла в зону нарастающей политической турбулентности. В стихийную борьбу за общественные преобразования все активнее вступал плебс — сельский и индустриальный. Следом зашевелились национальные окраины, где подрастали и крепли свои претенденты на передел власти. Оживились революционные конспираторы, загнанные в подполье стараниями охранки и полиции. Респектабельные буржуи вполголоса заговорили о представительстве своих интересов на всех этажах власти. Авторитет монархии дрогнул и зашатался. И император не придумал ничего лучше, как бросить неподготовленную страну в «непродолжительную» и «некровопролитную» войнушку на самой удаленной окраине империи, где, как ему казалось, она была обречена на победу, способную подкрепить пошатнувшийся авторитет империи и императора.

Однако, все вышло с точностью до наоборот. Война с Японией была скандально проиграна. Авторитет монархии рухнул окончательно. А протестные настроения проникли в армию и переросли в восстания. Деформация главной — военной опоры власти угрожала самому существованию монархии и империи. Требования конституционного ограничения самодержавного произвола стали всеобщими. Разрозненные общественные движения стали объединяться в единый протестный поток. Стихия общественного недовольства властью выплеснула на улицы толпы прежде послушных и лояльных обывателей. Демонстрации, митинги, манифестации стали обыденным явлением городской жизни. Революционные уголовники развернули террор против представителей власти. Политическая полиция через своих провокаторов стала разворачивать и сталкивать лбами различные потоки и отряды общественного движения, чтобы перенаправить векторы недовольства населения от власти — внутрь: друг на друга. В сельской местности крестьяне принялись громить и жечь усадьбы помещиков и зажиточных фермеров. Начались погромы по этническому признаку. Власти попытались утихомирить разбушевавшийся народ войсками, введя в города гарнизоны и выведя на улицы военные патрули. В ответ началась самоорганизация населения в дружины самообороны, люди начали вооружаться, на улицах выросли баррикады и начались перестрелки с полицией и войсками.

В этот раз империя выстояла. Опытные администраторы, служившие монархии верой и правдой, сумели — реформами, уступками требованиям недовольных и военным террором усмирить протесты и вернуть в страну порядок и законность. Первый прилив революции — 1905-1907 гг — схлынул. Заработала экономика. Реформы Столыпина и первый в истории России парламент принялись лечить больное государство от смертельной революционной угрозы. Ростки буржуазной демократии постепенно и осторожно внедрялись в имперский административно-политический организм и, прорастая, модернизировали его.

Однако, в целом, монархия еще слишком мало «пострадала» от либерализации политической жизни. Россия оставалась империей милитаристов и чиновников, безраздельно господствующих над дикими, невежественными и бесправными тружениками. И судьба ее всецело определялась волей и разумом господствующих классов. Они-то и привели страну к катастрофе. Император Николай II втравил Россию в бессмысленную войну из мрака и ужаса которой страна опрокинулась в самую страшную и разрушительную революцию, каких еще не знала история.

Февральская 1917 года буржуазная революция совершилась почти бескровно. За три года мировой войны имперская государственность, терзаемая коррупцией и войной, деградировала ускоренно и необратимо. Множились ошибки авторитарных и недобросовестных решений накапливающихся политических и общественных проблем. И не было никакой возможности их компенсировать со стороны строящихся, но недостроенных и еще очень неопытных «механизмов» парламентаризма, гражданской патриотической инициативы и ответственности. Поэтому, когда к зиме 1916-1917 гг терпение населения было исчерпано, недовольство властью вывело стихийные толпы на улицы и площади, контролировать которые власть оказалась не в состоянии. К уличным бунтам добавились забастовки и стачки индустриальных рабочих, а в селах разгорался огонь крестьянской войны за землю, без которой дарованная пол-века назад воля была ненастоящей.

С самого начала февральских (1917 года) беспорядков армия активно выступила против власти. После трех лет бездарной и кровопролитной войны солдаты разуверились в пропаганде и перестали понимать смысл войны. Они стали относиться к правительству, как к палачу — источнику неминуемой и мучительной смерти и решительно повернули оружие против него. Командование армии — последней и главной опоры трона — нарушило присягу и вынудило царя отречься от престола. Началась катастрофа.

Самодержавие (монархия) — политическая форма, рожденная в эпоху феодализма для адаптации общества к непрерывным войнам всех против всех за землю и мужиков, приносящих доход. Это глубоко милитаризованная государственность, наиболее приспособленная к военному образу жизни и мотивированная им. В эпоху рыночных отношений не земли с крестьянами, а деньги становятся высшей целью и ценностью. И смысл монархии и подобный воинскому уставу ее внутренний порядок растворяется в коммерческой и индустриальной дисциплине порождения прибыли. Поэтому, с приходом капитализма монархия, как форма политического устройства отмирает и вытесняется буржуазной республикой, как формой политического консенсуса бизнес-корпораций и кланов. Но в имперских территориальных гигантах, типа России, монархии живут дольше. Во многом потому, что удержать в узде сотни народов, пребывающих на разных стадиях развития, вместе с огромными территориями, с помощью невоенной политической формы — без насилия — невозможно.

Монархический политический организм удобен, чтобы воевать — командовать и обеспечивать войну необходимыми ресурсами. Здесь все и всегда предельно ясно: кто главный, кто кому подчиняется и кто перед кем и за что отвечает? Но в вертикалях подчиненностей и субординаций предельная концентрация властных полномочий на самом верху — главный источник системной слабости монархии. Стоит отказать «голове» и весь политический организм приходит в негодность и саморазрушается. Это хорошо видно на примере Российской империи. Как только император отрекся от престола, вся пирамида власти рассыпалась в пух и прах за нескольких месяцев. К лету 1917 года централизованной вертикали власти в стране не стало. На ее месте на периферии стали возникать слабые и временные квазиполитические образования, порожденные разными общественными силами. А поскольку политически зрелых общественных сил, способных подхватить выпавшую из рук императора власть, не оказалось — слишком строго монархия расправлялась с любой политической оппозицией — власть так и осталась валяться в грязи под ногами разнузданного рассвирепевшего быдла.

Революционный хаос и анархия безудержно и все глубже проникали во все клетки и ткани общественного организма. Фронт разваливался. Армия дезертировала. Внутренний рынок, производство, финансы, транспорт умирали. И все это — под революционный лепет в столице парламентских балаболов, пытавшихся красноречием компенсировать собственную государственную и административную некомпетентность и ничтожество. Во всей их скандальной своре нашлась лишь одна политическая сила, которая была способна от слов перейти к делу и взять в свои руки бесхозную власть со всеми ее причиндалами и потрохами, а с нею и ответственность за страну. Это были социалисты — большевики и эсеры. Они без особого труда, не встретив серьезного сопротивления, овладели столицей, выгнав респектабельных краснобаев из правительственных кабинетов. В провинции социалисты еще с лета постепенно просачивались во власть, во всю используя демократические выборные механизмы. И к моменту столичного октябрьского переворота гигантская провинция в основном была уже под контролем социалистических Советов народных депутатов.

С формированием в России социалистического правительства возникла парадоксальная ситуация. Социалисты стремились к государственной власти, чтобы воплотить безумные фантазии о бесклассовом обществе, живущем без государственного управления, без денег, без эксплуатации человеком человека.... Выходило, что государство было им необходимо, чтобы раз и навсегда покончить со всей системой общественных отношений, порождающих эксплуатацию и — само государство (!), как главный ее инструмент и источник. Неужели российская государственность очутилась в руках своих палачей, намеренных с ней покончить, а с нею и с собственным господством над обществом?

Но магия безраздельной власти творит и не такие чудеса. И не удивительно, что, овладев властью, российские социалисты изменили свои первоначальные замыслы в отношении государства.

Любое революционное движение состоит не только из полоумных фанатиков, но и из хладнокровных прагматиков, прячущих трезвый меркантильный расчет в букетах наркотических революционных призывов и обещаний. Они-то и заарканили, и стреножили и оседлали мустанга Русской революции, опутав сбруей «пролетарской», а позже «социалистической» «демократии», где миллионы доверчивых безграмотных профанов рабски повиновались чиновным вождям, наивно полагая в них «свою» власть и, отдавая «задаром» добровольно и восторженно свой каторжный труд, здоровье и жертвуя жизни.

Волшебное обаяние могущества государственной власти, тем более в ее имперской ипостаси, сотворило чудо. Погрузившись в недра власти и, испив ее до дна, российские социалисты, как, впрочем и остальные их братья по разуму, из палачей имперского государства мгновенно превратились в его фанатичных поклонников, слуг и даже жрецов.

Для неискушенных в социалистической теории простолюдинов придумали новую сказку про «государство диктатуры пролетариата», необходимое для расчистки почвы под безгосударственный общественный порядок, а иными словами — для насильственного истребления всех противников коммунистических идеалов и конкурентов в борьбе за власть. Чтобы согласовать этот бред с фантазиями о бесклассовом и безгосударственном обществе к мифу про «государство диктатуры пролетариата» добавили фантом «демократии». Так выстроилась виртуальная логика развития политической системы социализма: на смену буржуазной демократии (где власть принадлежит буржуям-паразитам) приходит социалистическая демократия (где власть — у трудящихся). После чего постепенно, трудящиеся, уничтожая паразитические классы, развивают свою демократию до тех пор, когда все члены общества по доброй воле (сознательно и без принуждения) живут по правилам коммунизма. И с этих пор исчезает необходимость в насилии и, значит, в государственной власти. Общество вступает в эпоху ненасильственного и добровольного самоуправления. И наступает вожделенный коммунизм.

Коммунизм в империи коммунистов так и не наступил. За 74 года она нисколько не приблизилась к обещанному идеалу, несмотря на океаны крови, пролитой во имя его торжества. Потому, что отнюдь не коммунизм был подлинной целью хозяев СССР. Их целью была власть над богатейшей страной и ее порабощенным населением. Они хотели лишь упрочить ее и распространить на весь мир. Однако их подлинные намерения были тщательно замаскированы изощренной ложью, скрывавшей подлинную сущность Советской власти, которая, на самом деле, была вовсе не властью «трудящихся», а деспотией партийных чиновников, распоряжавшихся государственной собственностью и судьбами государственных рабов по своему произволу. Лукавые сказки про социализм-коммунизм скрывали от населения, очутившегося в чиновничьем корпоративном рабстве, что после «социалистической» революции капитализм в СССР никуда не делся. Он просто изменил свою историческую форму и стал подлинно «государственно-монополистическим». Как и обещал Ульянов-Ленин в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма». То есть в СССР, как и в т.н. «капиталистических» странах, эксплуатация сохранилась. Она лишь видоизменилась так, что всю прибыль и даже львиную долю необходимого продукта присваивала разветвленная и сложно структурированная корпорация партийно-государственных чиновников — единственных подлинных хозяев страны и закабаленного населения.

Для всякого, живущего внутри советской системы и с детских пор находящегося под прессом ее всепроникающей безальтернативной пропаганды, это было не только не очевидно, но кощунственно. Слово — могучий инструмент и исправления, и искривления мозгов. А когда оно опирается на неограниченное насилие армии и тайной полиции над безоружным и неорганизованным населением, оно непобедимо. Но и у могущества слова, и у власти насилия есть пределы. И главный предел положен самой Природой человеческого естества и Природой общественности (социальности) человекообразных тварей (подробнее об этом смотри в комментарии Психолога)

(Продолжение следует)