О роли служащих в революции

(Опубликовано 30 сентября 2020 года https://work-way.com/blog/2020... - прим. Хуснутдинов)

В своё время, в дореволюционную эпоху (1900-1916 гг.), были случаи, когда революционерам помогали те, кто по классовому положению и долгу службы обязан был революционеров ловить, сажать, мучить и убивать.

Так, в 1902-1905 гг. в Баку, Иваново-Вознесенке, Москве, Питере, Киеве и других городах не раз случалось так, что партийные организации РСДРП получали предупреждения об облавах, провокаторах, изменениях маршрутов полицейских патрулей, о переброске войск и т.п. планах правительства по борьбе с растущим рабочим движением. Предупреждали об этом отдельные рядовые полицейские, солдаты и унтер-офицеры армии, младшие гражданские чиновники полиции и охранки, низовые служащие городских и губернских учреждений, железных дорог, узлов связи, имеющие доступ к закрытой оперативной информации.

Иногда такая помощь имела и более предметный характер. Например, в 1905 г. в ходе боёв рабочих-железнодорожников с царскими войсками в Донбассе, чиновник-телеграфист предупредил рабочих о том, куда и как следует секретный эшелон с оружием. А несколько унтер-офицеров и солдат из частей, посланных на «усмирение» восставшей Ясиноватой и Авдеевки, помогли незаметно отцепить и увести от этого поезда два вагона с винтовками и патронами, а затем вели с рабочими занятия по военной подготовке.

Бывало и так, что нижние чины полиции, тайно сочувствовавшие демократическому движению, оказывали помощь рабочим тем, что на улице или при облаве отворачивались в нужный момент в другую сторону, «не замечали» «подозрительных лиц» или каких-либо улик, изменяли маршрут обхода и якобы случайно сворачивали не туда. Они, таким образом, формально не нарушали служебный устав, даже наоборот, казалось, что проявляют служебное рвение, но немного не в ту сторону. А рабочему делу была польза: рабочие успевали вывести свои организации из-под удара, спрятать типографии и листовки, укрыть товарищей, закончить сходку и т.д.

Иногда полицейские и тюремщики помогали заключённым революционерам наладить связь с волей или немного облегчить тюремные условия. Передавали письма и листовки, еду, «не замечали» некоторых «вольностей», иногда указывали арестованным рабочим на провокаторов в их рядах. Правда, в большей части тюремщики это делали за деньги, но были и такие, кто денег не брал, но помогал.

Да, сознание человека определяется его классовым положением, условиями материальной жизни. Но это вовсе не значит, что все представители буржуазного класса и его вооружённой обслуги имеют реакционно-фашистское сознание. Это тем более справедливо, если учесть, что основная масса вооружённых сил и полиции буржуазного государства состоит из «кухаркиных детей» — выходцев из рабочего класса и детей остальных трудящихся, в том числе, и мелкой буржуазии. Средняя и крупная буржуазия, а также верхние слои государственных служащих, как правило, не хотят идти путём В.И. Суворова, отца А.В. Суворова, и потому пристраивают своих детишек на офицерские и начальнические должности. (Василий Иванович Суворов, будучи генералом, помещиком и имея большую должность в берг-коллегии (горном министерстве), не захотел, чтобы сын начинал свою военную карьеру с привилегированных чинов в гвардии и продвигался бы при дворе «паркетным путём». Он, с полного согласия сына, определил его рядовым в обыкновенный, хотя и столичный полк, чтобы Саша Суворов начинал службу со всех солдатских тягот, чтобы он прошёл свои чины снизу, через тяжёлый солдатский труд, познавая при этом все ступени военной карьеры. «Чтобы хорошо командовать, нужно знать все стороны и закоулки солдатской службы», – говорил В.И. Суворов.) Хотя и на этих должностях встречаются недовольные режимом, но всё же материальные условия жизни этих слоёв приводят их к верному служению своему классу и фашистскому государству.

Иное дело, когда рядовой и младший состав вооружённой силы и чиновничества вынуждают идти против рабочих, т.е. против собственного народа, против того класса, из которого вышли эти рядовые и где находятся все их корни. На рядовых и младших служащих постоянно действуют условия и настроения этого класса. При каждом обострении между буржуазным правительством и народом эти служащие попадают в тиски противоречий, когда, с одной стороны, на них давит присяга и дисциплина, а с другой стороны, они поднимают руку на собственных родных, близких, знакомых, друзей и т.д.

Не секрет, что тот же рядовой состав полиции, хотя оплачивается и содержится лучше, чем рабочие, но угнетается и терроризируется своим начальством. Полицейских и военных постоянно шантажируют увольнением и лишением пенсии или жилья. Им часто грозят разжалованием, ссылкой в самое горячее место, штрафами, трибуналом, лишают надбавок. Личные данные полицейских или военных в любой момент могут «слить» бандитам, спецслужбам враждебного государства. Могут, если что не понравилось начальству, натравить уголовников на жену, детей, родителей полицейского или военного. Могут и «случайно» убить, если полицейский или военный что-то «не то» узнал или поднял голос против несправедливостей и беззаконий. По сути, так у буржуазии проявляется боязнь своей собственной армии.

В самом деле, ведь эти рядовые постоянно видят вокруг себя вопиющие «вольности» с законом, несправедливости в служебном росте, в доступе к благам, разврат, воровское обогащение начальства, коррупцию, скрытый и открытый террор по отношению к простым гражданам. И они понимают, что добром это не кончится. У многих буквально идёт раздвоение сознания, когда дома и в быту их призывают не воевать против народа, не проявлять хотя бы служебного рвения, а на службе начальство требует хватать, бить и стрелять в народ.

При этом большая часть рядовых полицейских была бы рада дожить до пенсии спокойно, без уличной войны со своим народом. Не нужно думать, что основная масса полицейских не боится и желает этой войны. Боится, поскольку с улицы можно вернуться инвалидом, или без головы, или в виде обугленного трупа. И многие рядовые отдают себе отчёт, что они нужны своему начальству и государству только пока здоровы и пока готовы бить и стрелять в трудовой народ. Калека-рядовой становится никому не нужен, его вместе с семьёй выбрасывают прозябать на нищенскую пенсию. Что касается гибели полицейских, то пока что родным выплачивают компенсацию и пенсию, но это дело ненадёжное, т.к. начальство постоянно ищет поводы свалить гибель рядового на него самого, обвинить погибшего в нарушении устава и, таким образом, урезать или лишить семью положенной ей по закону пенсии по потере кормильца. Такова общая пенсионная политика фашистского государства — постепенно уйти от пенсионного обеспечения, отменить пенсии и социальные выплаты всех видов. И оно проводит ее неуклонно, действуя точечно, маленькими шажками, если условия (прежде всего настроения трудящихся масс) не позволяют решить проблему одним махом. Эта политика фашиствующей буржуазии снять с себя все социальные обязательства перед трудовым народом обязательно коснётся и массы тех, кто непосредственно защищает ее политическое и экономическое господство в обществе с оружием в руках.

Ясно, что младшие вооружённые служащие и мелкое чиновничество по своему материальному и политическому положению недалеко ушли от основной массы трудящихся, от рабочего класса. То же угнетение и служебный террор со стороны крупнейших капиталистов и государственной верхушки, но в других формах.

(Про «политическое положение» массы служащих мы говорим потому, что это положение — сплошное противоречие в единстве. Они, с одной стороны, непосредственно, физически проводят власть, а с другой стороны, они, как граждане, в ней не участвуют, отодвинуты так же, как и все трудящиеся и испытывают, прямо ощущают ее на самих себе. У лучшей части служащих по этому поводу идёт своего рода раскол сознания, нарастает скрытое недовольство, которое резко усилилось в этом году на базе вирусной аферы, когда всё стало ярко, наглядно и выпукло.) Если рядовой состав полиции ещё кое-как держится в боевом состоянии за счёт повышенных окладов, пайков и льгот, то рядовой состав армии и младшие служащие практически сравнялись с рабочими по доходам и расходам. Та же постоянная нехватка денег на самое необходимое, постоянно ухудшающиеся условия труда и быта, то же растущее раздражение по поводу всякого рода служебных несправедливостей и притеснений, уничтожения гражданских и человеческих прав и свобод, закрытия школ, роста цен, липовых эпидемий и т.п.

На этой основе растёт протест, проскакивает сочувствие к демократическому и рабочему движению. Уже есть служащие (вооружённые и гражданские), которые по возможности своей помогают активным и думающим гражданам и передовым рабочим на местах, — тихим саботажем приказов, нужной информацией, «невнимательностью», деньгами, советом и т.д. И дальше таких будет больше, поскольку у фашистской буржуазии и правящей верхушки государства практически нет опоры в обществе (они умудрились противопоставить себя всем классам и слоям населения!), а в собственном государстве такая опора, держащаяся по большей части на деньгах – хороших зарплатах и привилегиях, постоянно сужается и сокращается. Это неизбежно, т.к., с одной стороны, рядовая (основная) масса госаппарата есть часть народа, угнетаемая и эксплуатируемая на свой лад ничтожной кучкой финансового капитала. А с другой стороны, буржуазия, чтобы выжить, вынуждена сокращать материальное довольствие своим собственным рядовым охранникам.

Да, этот гнёт и эксплуатацию сознаёт далеко не вся служивая масса. Сознают пока что отдельные, лучшие представители служащих, наиболее думающие из них. Но масса ворочается и ворчит, она недовольна своим положением и недовольна тем, что видит вокруг, и что ее, так или иначе, прямо касается, как и всех остальных граждан страны. Она своим инстинктом к жизни чувствует, что растёт угроза этой жизни, ее относительному, пока еще худо-бедно существующему благополучию, но пока не понимает, откуда эта угроза исходит, каковы её законы, как с ней бороться. Но и большая часть рабочего класса этого далеко ещё не осознаёт, что же требовать от служащих?

Но служащие хорошо чувствуют урезание гражданских прав и свобод, растущий государственный террор, они болезненно относятся к постепенной отмене своих привычных служебных привилегий. Они боятся оказаться между двух стенок в будущих уличных боях. Фактически дело идёт к тому, что силы полиции и армии, чиновный аппарат медленно расслаиваются «снизу» на два основных лагеря: на лагерь сознательных карателей собственного народа, которых особо отбирает и лучше содержит олигархия и фашистская верхушка государства; и на лагерь тех, кто не хочет воевать с народом, кто осознает себя его частью, и пойдёт против народа только из-под палки, под угрозой трибунала или расстрела. Первых, твердо вставших на сторону класса буржуазии, может быть только меньшинство. Вторых, пока еще колеблющихся и неустойчивых, но тяготеющих в классовой борьбе к пролетариату, всегда будет большинство.

Как проходила работа среди этого большинства за последние годы?

Только одним методом — убеждением в том, что недопустимо воевать с собственным народом. Все, кто в истории это делал, все окончили плохо. Часто говорилось и о том, что народный суд не принимает в расчёт то, что тот или иной служащий — только исполнитель преступных приказов. В советских трибуналах, в Нюрнберге, в Лионе, Варшаве, Лейпциге нацистские палачи и их пособники тоже кукарекали о том, что они «всего лишь исполнители», мол, им приказали, они выполнили. Если бы не приказали, то они никаких преступлений и не совершали бы. Но такая позиция от петли не спасала, поскольку исполнитель преступного приказа есть такой же преступник, как и отдавший приказ.

Говорилось и о том, что всякие гитлеры приходят и уходят, а рядовые исполнители все не убегут, они останутся, им жить среди своего народа, и народ спросит, прежде всего, с них. Говорилось, что сегодня этот рядовой полицейский или чиновник, по существу, защищает свои же кандалы и свою же растущую нужду. Он защищает право своих хозяев на то, чтобы они могли пользоваться им, как вещью, как пушечным мясом в войне против народа. Он, выбирая фанатичное служение нынешнему государству и нынешним господам, выбирает не ту сторону, заведомо проигрышную сторону, поскольку у паразитов и фашистов нет будущего. Будущее — по праву большинства и по праву создания всех материальных и культурных благ — есть только у рабочего класса и трудового народа. То, что сегодня этому полицейскому или военному кажется большим, сильным, грозным, надёжным, незыблемым, завтра в несколько дней может быть разбито и выброшено на свалку, курам на смех. А то, к чему он сегодня относится, как к фантазиям отдельных чудаков, как к «пройденному этапу», завтра может стать большим и сильным, непобедимым, берущим себе всю силу народа.

Полицейским и военным говорилось прямо и определённо, что никто их не призывает тут же нарушать уставы, воровать секретные документы или подбивать свой полк на бунт, на переход к революционной стороне. Это придёт. Сейчас, как и в Баку 1904 г., достаточно «сменить маршрут обхода», отвернуться, «не заметить» рабочей сходки или листовки, саботировать всё то фашистское и преступное, что можно саботировать, предупредить знакомого рабочего о готовящемся обыске на заводе или другой подобной опасности. Можно подсказать что-то дельное, можно намекнуть рабочим, неопытным в военном и оперативном деле, как правильно организовать охрану забастовки, как выявлять в своей среде шпионов и провокаторов. И т.п. Всё это будет большим вкладом в общее дело освобождения народа. Ну и зачтётся в будущем, когда победившая революция будет разбираться, кто в мрачные годы фашизма душил и предавал её, а кто, рискуя свободой и головой, смог хоть чем-то помочь.

М. Иванов