Они хотят знать

Тут не помогут интернет или телевизор. На эти вопросы детей сможете ответить только вы.

Две девочки — Варя и Валя, похожи между собой внешне, одеты тоже в одном стиле, могли бы быть двойняшками, но, кажется, ими не являются. Пришли одни, без родителей, видимо, гордятся собой и немного волнуются.

— Вы меня помните? — спрашивает Варя.

Не помню. Прошу:

— Расскажи, когда и с чем приходили.

Девочка охотно рассказывает: они с бабушкой приходили ко мне больше двух лет назад. А четыре года назад у Вари умерла мама. 

Потом папа снова женился и звал Варю жить вместе с его новой женой и ее маленьким сыном (теперь у них уже общая девочка родилась, Варина младшая сестра), но девочка решила остаться жить с бабушкой, маминой мамой. А к папе ездит иногда на выходные и на каникулы.

И вот бабушка тогда мне сказала:

— Мы с Варечкой хорошо живем, спокойно, и понимаем друг друга и помогает она мне. Только вот она иногда грустит. Сядет где-нибудь и смотрит так печально, и ничего не говорит, а у меня сердце разрывается. 

И вот я хочу вас спросить: что мне в этих случаях делать-то? Может, надо отвлечь ее чем-нибудь? Развеселить? Телевизор включить? Или таблетки какие-нибудь дать?

А я сказала, что грустить — это вообще нормально, а для потерявшей мать девочки — в особенности. 

И лучшее, что бабушка может сделать — это действенно разделить чувства внучки (она ведь наверняка и сама грустит по умершей дочери) — поговорить о Вариной маме, рассказать что-нибудь о ее детстве и юности, посмотреть фотографии, можно и фильм какой-нибудь сентиментальный посмотреть и книжку почитать или просто поплакать.

 А уж потом — жить дальше.

Бабушка ответила (теперь я уже вспомнила и ее и Варю), что ей это трудно, потому что ее воспитывали, что все надо держать в себе и людям незачем знать, но если я говорю, что так для внучки лучше, то она, конечно, постарается.

— Мы тогда так и делали, — сказала мне теперешняя Варя. — И легче становилось. И теперь делаем, только реже. Это ничего?

— Ничего, — кивнула я, решив при Вале ни в какие подробности не вдаваться. — А с чем же вы, девочки, ко мне сейчас?

— Расскажите нам о своем детстве, — вдруг попросила Валя.

Я очень удивилась, потому что ничего подобного, признаюсь, не ожидала.

— Гм… ээээ… — реакции психолога явно недоставало конструктивности, и Валя решила прояснить ситуацию.

— Варина бабушка говорит, что раньше все было лучше, и люди жили душевнее и ближе друг к другу, и помогали, и все было дешевое, и дети вещи ценили, и игрушки, и к старшим относились с уважением. 

А мои родители говорят, что все было плохо, в магазинах ничего не было и все строем ходили, как болваны, никуда не ездили и ничего не знали, что в мире делается.

 И вот мы думаем: как так может быть? То или то? И Варя сказала: пошли к психологу спросим, у меня знакомый психолог есть, а вы получается ее и не помните, но мы же все равно уже к вам пришли…Мы хотим знать!

— И то, и то, — в конце концов сказала я. — И одновременно — ни то и ни то, — девочки смотрели с одинаковым непониманием. — Любое время в любой стране имеет свои достоинства и свои недостатки. Можно отобрать достоинства… Варя, перечисли Валины достоинства!

— Добрая, почерк красивый, волосы пышные, животных любит, всегда всем поделится, веселая… — с готовностью приступила Варя.

— А можно сделать наоборот. Валя, назови свои недостатки! — скомандовала я.

— Зубы кривые, толстая, ленивая, по физике ничего не соображаю, по дому не помогаю, все разбрасываю… — с неменьшей готовностью откликнулась Валя.

— Понятно? — спросила я. — И все это один человек. Вот он, перед нами. Так же и время, эпоха.

— Но лучше ведь знать достоинства? — неуверенно спросила Варя.

— Лучше знать и то, и то. И про себя, и про другого, и про время. Так сложнее и обмануть, и обмануться. И разочарований меньше.

— Но ведь и очарований тоже меньше? — Валя лукаво улыбнулась.

— Пожалуй, да, — я вынуждена была согласиться.

— Но вы все равно нам расскажите… Ну пожа-а-алуйста… — девочки одинаково сложили ладошки и сразу стало видно, что они еще совсем дети.

Еще некоторое время я рассказывала им:

 Мороженое по семь копеек.

Автоматы с газированной водой — одна копейка без сиропа и три — с сиропом.

 Одно платье повседневное, плюс одно выходное, плюс школьная форма — весь гардероб. 

Если кто заболел — после школы ему приносят уроки. 

Из всего класса только я и еще одна девочка жили в отдельных квартирах (по пять человек в двух комнатах), остальные — в коммуналках. Пионерские отряды, вожатые, по утрам гладишь треугольный шелковый галстук. Страна — огромная, но за ее границами редко кто бывал. 

При этом все были уверены, что вот-вот полетим и поселимся на Луне и на Марсе. Про мобильные телефоны читали только в фантастических книгах — но почему-то их авторы думали, что они будут на руке, как часы или браслет. Про интернет даже в фантастике ничего, как ни странно, не было.

Девочки слушали мой рассказ как сказку, в которой я и мои детские друзья были главными героями. (Пускай есть интернет и телевизор, все равно рассказывайте детям, даже большим — им нужно, поверьте).

А под конец Валя приберегла для меня еще один сюрприз:

— А еще вот у нас класс совсем недружный. Мы классной Лидии Николаевне сказали, что к вам пойдем (я широко улыбнулась — поняла, что самостоятельный поход к психологу был широко анонсирован и уже принес девочкам некие социальные очки), и она сказала: спросите тогда, что нам делать, чтобы класс сплотить. 

Какое-нибудь, она сказала, простое упражнение…

Простое упражнение, чтобы сплотить незнакомый мне, недружный шестой класс соседской школы? Гм… Из дворового детства всплыло: «Получи, фашист, гранату!»

— Сейчас скажу, — заверила я. — Запоминайте. Значит так: для начала каждый берет что-нибудь небольшое и тяжелое и привязывает его на крепкой нитке. Что-нибудь вроде гирьки, понимаете? Ну вот. 

Дальше кто-то один начинает эту гирьку на нитке качать из стороны в сторону. Вот так. Второй подходит к нему и начинает свою качать, причем старается попасть в такт тому, кто начал. И вот через некоторое время у него получится, и они вдвоем вместе в такт качают — туда-сюда. 

Тогда (и только тогда!) к ним подходит третий и тоже присоединяется. Потом четвертый… И так в какой-то момент должен присоединиться весь класс. И Лидия Николаевна — обязательно, запомните! 

И вот, когда научитесь, качайте все вместе по паре минут зараз, не больше. И смотрите друг на друга. Один раз в день. Начинает каждый раз кто-то другой. Все.

— И это поможет нам сплотиться? — Варя изумленно округлила глаза.

— Вот увидите! — со значением пообещала я и спросила. — А Лидия Николаевна учительница чего?

— Русского и литературы, — ответила Валя.

— Тем более! — усмехнулась я.

Варя забежала ко мне после школы где-то месяца через полтора.

— Ой, вы знаете, у нас только сейчас получилось! — затараторила она. — А первый раз мы почти весь русский качали — и никак, ничего, пять человек максимум, да и то не у всех вообще получается. Некоторые — вообще никак. Мы с ними отдельно парами потом тренировались. 

А вот в ту пятницу — получилось. У всех! Вместе! И мы качали и качали, и никто не хотел останавливаться. Так здорово! Мы даже испугались немного, знаете! И Лидия Николаевна, кажется, тоже. Но мы знаете как офигенно за этот месяц сплотились! Узнали всех лучше, и прямо полюбили друг друга, честно! 

И к нам директор приходил, смотрел, а другие сначала смеялись, а теперь, я точно знаю, еще три класса качать начали… Только вот что нам теперь?... Кажется, еще что-то теперь делать надо, больше…

«Только с факелами по улицам не ходите!» — подумала я, поежилась (ничего себе, прикололась!), а вслух сказала:

— Это уже педагогические вопросы. И они не ко мне, а к Лидии Николаевне. Это она пусть теперь решает, куда вас, таких сплоченных, вести.

К. Мурашова