ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Поклонный Крест.                      Фото автора

Петербург, Московский парк Победы.

Благодатное место. Здесь всегда праздник. Играют детишки, дремлют на скамейках пенсионеры, бегуны накручивают круг за кругом. Скользят по глади прудов лодки с веселыми компаниями. Летом пахнет сиренью, а зимой свежим снегом. Всегда играет музыка, вращается колесо обозрения, кто-то кричит наверху от страха, увидев людей, превратившихся в букашек. Гуляющие вдыхают свежий воздух, отдыхает истомившаяся душа городского жителя.

Здесь можно быть счастливым. Беззаботным. Беспечным.

Так ведь для того и устроены все парки.

Но не этот. Не Московский парк Победы. Этот особенный. Здесь необыкновенная земля, подобно которой нет нигде, ни в одном месте на планете.

Эта земля дышит, шепчет. Стонет. Кричит. Она разрывает живое сердце.

Парк закладывали еще до войны на юге Ленинграда, на Сызранском поле, месте болотистом, заросшем сорным кустарником и никогда не кошенной травой. Здесь находился кирпичный завод. После добычи глины оставались глубокие ямы, в которых собиралась темная вода. Обжигали кирпичи в огромных туннельных печах, разгоралось в топках пламя, делая податливую глину крепкой, как камень, и красной, как запёкшаяся кровь. С октября 1942 года изможденные женщины заталкивали в топки вагонетки с уложенными на них штабелями десятками трупов мужчин, женщин, детей, стариков, почти бестелесных, лишенных плоти смертной мукой. Пылал огонь в печах завода, пожирая тела ленинградцев день и ночь в 1942, 1943 годах (по некоторым данным и в 1944 году). Дым поднимался к небу, стремясь к его недостижимой бесстрастной высоте… Огню было предано, по официальным данным, 110 тысяч тел ленинградцев и воинов, погибших на фронте. Другие источники утверждают, что сожгли 300 тысяч. А по иным подсчетам – почти миллион. Множество трупов просто зарывали в землю. Сколько здесь похоронено людей, не знает никто. Не было достоверного учета, не было сил его вести.

Прах сожженных хоронили в карьерах.

Женщины по узкоколейке толкали вагонетки и лопатами сваливали страшный груз в темную воду. Налетавший ветер поднимал пепел и прах, разносил над пустырем, ронял, смешивал с землей. Специалисты, работающие в крематории, утверждают, что после кремации человека ростом 1,8 метра, пепла и костных останков набирается приблизительно 3,9 килограмма. Получается, что за годы Блокады в пруды и на землю их было высыпано до 3 900 000 килограммов!

Парк Победы – огромное кладбище, невиданная братская могила.

В ней тела миллиона человек соединились в одно невидимое, невозможное, несуществующее бесплотное тело, упокоившееся на клочке земли, раскинувшись под дёрном, войдя в плоть деревьев; и каждую весну это нефизическое тело поднимается травой, раскрывается цветами, осенью опадает листьями, замирает и леденеет зимой и возрождается вновь. Вновь и вновь оживает…

Парк Победы – место скорби и слёз.

И он же чудный, прекрасный мир, созданный для отдыха и развлечения.

Слышат ли свободные, сытые люди, вдыхая живительный воздух, радуясь каждой минуте, стон, несущийся из земли, из плоти деревьев, слетающий с цветов и с небес, долетают ли до них плач, мольбы, предсмертные крики, слёзные молитвы?

Слышат ли они голос умирающего города?

Чувствуют ли они боль, которую испытывали погибающие люди, охватывает ли их тот ужас, что леденил ленинградцев, наполняются ли их сердца состраданием; хотят ли они отмщения, возмездия, жаждут ли смерти тем, кто убивал невинных людей, их родственников, близких, сограждан?.. А разве все убийцы, насильники ответили за свои чудовищные злодеяния? Разве все они прокляты?

Да вот только нужно ли современному петербуржцу это далекое прошлое? Травмирующее, больно задевающее и будто бы требующее от него что-то. Есть ли ему дело до прошедших лет, до страданий людей, имена которых неизвестны? У каждого живого человека свои проблемы, от них голова кругом, и тут, в парке, хорошо было бы забыть о нуждах и тяготах, не думать о неприятном, лишь радоваться голубому небу, зелёной травке, лепету ребенка. А что до того, что случилось почти восемьдесят лет тому назад… нельзя же себя постоянно травмировать, и не виноваты современные люди в том страшном, трагическом, позавчерашнем, полузабытом, стершимся от времени. Жизнь-то продолжается... так подумает обыкновенный человек, гуляющий по парку, вздохнёт, и снова станет легким, безмятежным.

Как вдруг запнется он о ровную, выглаженную дорожку: тень упала, закрыв солнце, холодом обдало, вздрогнул он и слышит: из чёрного круга репродуктора раздается то мерный и спокойный, то пульсирующий болью и страхом стук метронома; из вечности несётся голос Ольги Берггольц – Блокадной мадонны, её пронзительные стихи, слова, не дающие умереть; и мощные звуки Седьмой ленинградской Шостаковича, летящей в полумертвые квартиры из промёрзшего зала филармонии; услышит он и шарканье ног по лестнице, тяжелое дыхание смертельно уставшего человека, мечтающего о куске хлеба, и визг санок, на которых везут завернутое в одеяло тело умершего мужа, ребенка, матери; воочию увидит, как из последних сил тащат скорбный груз до рва, вырытой наспех братской могилы, или оставят там, где покинут силы, или доволокут сюда, где стоит он, современный человек, бывший до этого нахлынувшего видения вполне уверенным в завтрашнем дне, к кирпичному заводу, к его печам, чтобы предать огню, сжечь, похоронить в темных, бездонных водах глиняных карьеров, скрыть навсегда в этой проклятой тощей земле… Он услышит, увидит, почувствует, то, что давно прошло, поросло быльём, забыто, забыто навсегда, и затрепещет спокойное только что сердце, охватит смертная тоска, навалится на грудь каменная тяжесть, мешая легкому дыханию в этом особенном, ленинградском Парке.

Он проходит мимо Поклонного Креста.

Читает надпись на памятной доске: «Здесь были печи кирпичного завода-крематория; прах сотен тысяч воинов и жителей блокадного Ленинграда покоится в прудах, газонах, под вашими ногами; Вечная им память!» За ним идут другие, вдруг очнувшиеся, идут чередой… Кто-то не повернёт головы, кто-то низко поклонится, редкий человек опустится перед Крестом на колени.

Неподалёку вагонетка, поднятая со дна карьера. На таких отправляли в печь бесчисленное, невозможное, непостижимое уму количество тел. К ней возложат цветы.

Живые пройдут мимо храма «Во имя всех святых, в земле Российской просиявших». Он воздвигнут в память святых, что до недавней поры были скрыты, находились в забвении, и вдруг в чудесный час просияли, явились людям, освятили своими подвигами обычную жизнь с добром и злом вперемешку. Придали ей великий смысл торжества побеждающей Любви.

Храм воздвигнут на месте сожжения сотен тысяч тел слабых, смертных, греховных людей, живших, не помышляя о подвигах, не стремясь к святости, часто насильно отторгнутые от Бога и церкви. Их имена неизвестны, подвиг каждого втуне, но настанет время, и они придут к нам, в мир живых, грешных, заблуждающихся, желающих добра и творящих зло. Храм провидчески обращен к ним, будущим святым.

27 январе в Петербурге отмечают очередную годовщину полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.

Возлагают венки, произносят искренние, проникновенные слова и в Московском парке Победы. Поминают павших.

Об одном забудут.

Не вспомнят о нашей Великой Жертве.

Не скажут о ней здесь, на месте бывших печей, стоя на пепле, на костях ленинградцев.

В тот же день, 27 января, евреи всего мира вспоминают о своей национальной Катастрофе – Холокосте.

Холокост есть только у евреев. О нём знает весь мир и почитает его. Шесть миллионов погибших, известно имя каждого. Во Второй мировой войне евреев убивали только за то, что они – евреи. Это великая боль и скорбь всех живущих. Это наша общая боль и скорбь.

А по какой причине убивали русских солдат, отстаивающих Родину с оружием в руках, и русских женщин, детей, стариков. Убивали их без разбора немцы, австрийцы, румыны, венгры, испанцы, французы, финны, хорваты, бельгийцы, итальянцы… Почти все народы просвещенной Европы пришли, чтобы стрелять, резать, морить голодом, разрывать бомбами, вешать, уничтожать в лагерях смерти. Пришли, чтобы убивать, убивать, убивать…

Русских сжигали в амбарах, сараях, рвах, ямах, сжигали целыми деревнями и селами. Они сжигали малых детей. Никто не знает сколько же русских погибло в Великой той войне. Никто не считал мирных граждан. Военных считали: больше 66 процентов погибших на фронте, в зоне боевых действий – русские. Да вот еще генералиссимус Сталин вспомнил о подвиге русского народа, произнося знаменитый Победный тост.

Русские будто бы растворились в сотне народов и наций России. На полях войны советские были русскими, а русские – советскими, и все воевали за Россию. За Родину. И за советскую, и за свою, родную, личную.

Белорусов погибло 6 миллионов, каждый четвертый. Хатынь изверги сожгли с живыми людьми. И еще тысячи деревень. Их сжигали за то, что они белорусы? А какие еще вины могли быть у крестьян, рабочих, женщин, малых детей, стариков перед европейцами? Их убивали столько, сколько могли истребить физически.

В десятках тысяч деревень и сел – русских, белорусских, украинских, эстонских, литовских тысячи бараков, риг, амбаров с женщинами, стариками, детьми сожжены германскими нацистами и их местными приспешниками.

Людей уничтожали по расовому, национальному, идеологическому принципу. За то, что они советские. За то, что они русские. Украинцы. Белорусы. Татары. Евреи… За что убивали Ленинград? Блокада должна была уничтожить всех жителей и стереть город с карты.

Но нет русского Холокоста. Нет ленинградского Холокоста. Нет Холокоста у белорусов, украинцев, татар, грузин, молдаван… Нет Холокоста у цыган. Нет у душевнобольных, нет у гомосексуалистов. Нет у большевиков. Нет у советских людей.

Нет советского Холокоста.

Но 27 миллионов советских людей сгорели в пламени той войны – наши отцы и матери, деды и бабушки, прадеды, прабабушки, дети, молодые люди, младенцы, все наши родственники, одной крови с нами, и чужие, крови разной, одной с нами веры и других вероисповеданий.

Но не считают в мире, да и у нас в стране, даже у нас, в многострадальной России, мучения, гибель наших соотечественников священной Жертвой. Будто их мало убивали, будто мала жертва, не достигает она нужной адскому бухгалтеру отметки в графе страданий и боли. Будто они погибли так просто, как погибают на войне, ну погибли, исчезли с лица земли, так на то и война, ну что тут поделать. Это такая обыденная вещь – убивать в России. И что взять с солдат европейских наций, какие к ним претензии – они выполняли приказ! Да и уничтожали то они недочеловеков, варваров, untermensch’ей, делали это с удовольствием, с гордостью, и как эти молодые люди, увешанные оружием, с закатанными до локтей рукавами, любили фотографироваться на фоне расстрелянных, повешенных, замученных! Они улыбались. Кто знает, может быть, и сегодня уже другие европейцы с радостью повторили бы кровавые подвиги своих отцов, дедов, прадедов…

Русский, советский, российский Холокост рассеян по полям великих битв и малых кровавых стычек, он кроется в лесах, в полях… но велика Россия, слишком много пришлось испытать страданий на ее земле, много еще не похороненных, не отпетых солдат и мирных людей.

Как собрать их всех до единого в одно тело и общую душу, не забывая никого, отыскивая имя каждого, как представить их холодному, беспощадному, алчному, лживому внешнему миру, так, чтобы он ужаснулся злодеяниям своих сынов, чтобы встал на колени перед нашим подвигом, склонил перед ним голову? И никогда впредь, на сотни, тысячи лет, не мог бы отрицать нашу несравненную, трагическую, прекрасную Победу. И нашу величайшую Жертву, подобно которой никогда не приносили другие народы.

Да будет ли такое когда-нибудь?.. Или вновь этот чудовищный «цивилизованный» мир, безжалостный к нам, ненавидящий нас, только из-за того, что мы есть и на них не похожи, завидующий нашим богатствам, придет нас терзать, мучить, злодействовать, убивать? И снова, снова сжигать. И лучше б живьем сжигать, наслаждаясь нашими муками, мечтая выжечь нас до молекулы, и чтоб пепла не осталось, и чтоб дожди, талый снег, ветер унес её, эту последнюю малую молекулу нашего бытия в реки, речушки, ручьи, каналы, канавы, болота, а оттуда – в вечный океан, навсегда утопив даже память о нас в его бездонных пучинах.

Наша великая Жертва здесь, рядом, она чудом собрана на клочке ленинградской земли, земле страданий и горя, земле героев и невинных, неискуплённых жертв, это здесь, в Московском парке Победы, свершился наш Холокост. Явление его непостижимо: каждый человек, чье тело сгорело в печах кирпичного завода, присутствует здесь. Он тут фактически, в неоспоримой простоте, его можно подержать на ладони, ощутить кожей. И здесь же Жертва явлена разом, во всей полноте, обрушившись на нас, живых, невыносимой тяжестью перенесённых страданий миллионов человек. Здесь абсолютное выражение Холокоста. Здесь материальное и метафизическое, духовное его существование.

В Ленинграде, Новгороде, Пскове, Сталинграде, под Курском, в Севастополе и Одессе, в Кенигсберге, Варшаве, Праге, Берлине, в любом городе, в деревне, селе, местечке, на развилке дорог, в полях и лесах, в бескрайних степях, на море, и в воздухе, везде, где шла битва, везде, где враг уничтожал нас, везде, где мы давали ему отпор, и никогда безропотно ему не сдавались, а бились, несмотря на смерть, не боясь ее, преодолевая себя… везде, везде мы, погибая и побеждая, принося себя в жертву, были с Христом, принимали его муку. Мы умирали с Ним на одном кресте. Мы сораспялись с Христом. И «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».

Наша крестная Жертва принесена за всех людей, за род человеческий по Любви и во имя Любви.

Она обрела необыкновенное выражение, порождённое народной душой, её состраданием, милосердием, высшим нравственным чувством, жаждой справедливости и страстным желанием воскресения погибших и умерших, ушедших и не возвратившихся. Душа народная жаждала чуда и явила его.

Это чудо – Бессмертный полк. Он возник в нашей нетерпимой, пошлой, лживой, безобразной, преступной, насквозь продажной российской реальности, в самой обычной, рядовой жизни вдруг, вне всякой логики существования реальных вещей и политической предназначенности, вне приказа властных проходимцев. Никак не должно было бы ему быть сейчас, но пришло ему время явиться, и нескончаемой чередой Полк шествует по улицам российских городов. Это солдаты всех битв Великой Отечественной поднялись из могил, это невинные жертвы восстали из пепла, что покрывает российские просторы, и из того, что похоронен в Парке Победы. Они говорят нам, живым о священном Жертвоприношении нашего народа. О той неоценённой Жертве, что приобрела величайшее духовное измерение и носит всемирный характер. Неумолкаем тихий голос миллионов погибших за весь мир – и подобен он грому, сотрясающему небеса и человеческие души.

В Ленинграде, в Петербурге избегали говорить о пепле в Парке Победы.

Официальные органы, власти, чиновники замалчивали сожжение тел в Блокадном крематории, как что-то постыдное, неудобное, запретное, о чём лучше бы забыть.

Теперь в парке создана мемориальная зона.

От блокадного крематория не осталось следа, на его месте воздвигнута церковь «Во имя всех святых, в земле российской просиявших». Иногда сквозь растворенные двери виден Христос. Он снисходит с великолепного витража на алтарной стене, и, осиянный нетварным светом, идет навстречу…

Над прудом, в который сбрасывали пепел, установлен памятный знак «Ротонда» – «В память тысяч погибших, жертв блокады и защитников

города, сожжённых в печах стоявшего здесь кирпичного завода».

На постаменте вагонетка, поднятая со дна пруда.

На аллее Памяти расположена мемориальная доска с текстом решения исполкома Ленгорсовета от 7 марта 1942 года «Об организации сжигания трупов на 1-м кирпичном заводе Ленгорпромстрома». Исторический документ сухо информирует о количестве сожжённых тел, о тяжелом труде работниц Блокадного крематория.

Вагонетка, аллея памяти и мемориальная доска устроены не городской администрацией, не решением федерального правительства, а доброй волей и на личные средства Юрия Юрьевича Жорно – сына и внука жителей блокадного Ленинграда. Но даже и мемориальной доске не нашлось достойного места, для неё использовали постамент другого памятника, того военного монумента, увековечивавшего встречу двух фронтов, что стоял в створе улицы Победы. Это сделал один человек, он один создал зримые знаки трагедии, увековечил память сотен тысяч человек! И если бы не стучал пепел погибших в его сердце, если бы не был он кровно связан с блокадной Жертвой, если бы не был он Гражданином, то трагическая страница отечественной истории могла бы до сих пор оставаться неизвестной.

Земля Московского парка Победы – священная земля.

Здесь наш Холокост.

В Парке Победы ничто не говорит о нём. Великую Жертву скрывают, гибель 27 миллионов советских граждан не называют Холокостом. Его нет в официальной истории страны, в народном подвиге ему не находят места.

В далёком холодном мире, когда говорят о русской Победе, презрительно поджимают губы – воевать не умели, трупами закидали.

Нашу Победу пытаются принизить, блокадный подвиг оболгать.

Мы не равнодушны к прошлому, мы, потерявшие близких, родных, любимых помним, знаем, как истребляли наш народ, как убивали Ленинград. Наши сердца не черствы, они страдают.

Наша трагическая и прекрасная Победа настолько чудесна, настолько больше, чем даже невиданный разгром врага на полях сражений, что её никак нельзя назвать только военной победой.

Наша Победа — это победа духа.

Наша Победа – святое Жертвоприношение.

Миллионы советских солдат и миллионы мирных, ни в чём не повинных людей, которых расстреливали, вешали, сжигали заживо в амбарах, сараях, рвах, печах, сражались и погибали ради жизни родных, близких, единственных, любимых, и чужих, неизвестных, далёких. Своими смертями они уничтожили адское зло, порождённое и выпестованное «передовой», «цивилизованной», «культурной», «интеллектуальной», «технологической» Европой.

Мы спасли мир.

Люди доброй воли должны знать о нашей Жертве не меньше, чем знают об иудейской Катастрофе.

Принесённое нашим народом великое Жертвоприношение – пропитано кровью, выжжено огнём. Святая ненависть в нём смешана с великой Любовью.

Нельзя дальше скрывать священную Жертву.

Сокрытие её должно быть приравнено к тяжкому преступлению.

Мы не можем больше молчать о русском Холокосте.

Московский парк Победы – живой храм Жертвоприношения.

Его смысловым и духовным центром должен стать музей русского Холокоста. В нем просияют имена всех погибших, умерших, сожжённых, похороненных, забытых. И никто уже не будет забыт… На месте Блокадного крематория воздвигнется церковь для тысяч людей – Собор священной жертвы всесожжения. Служба в нём будет идти день и ночь, никогда не прекращаясь.

Здесь на православную Пасху вспомнят о погибших и отслужат особую службу.

И вспомнят иудеи наш Холокост, как мы вспоминаем их.

Вспомнят мусульмане – их единоверцы здесь прахом лежат.

Вспомнят верующие в своих богов, и неверующие ни во что тоже вспомнят Жертву.

Вспомнят о ней 8 сентября, в день начала Блокады.

И в дни, когда совершался прорыв смертельного кольца.

И 27 января, в праздник окончательного снятия фашистской Блокады.

Московский парк Победы… Он и сейчас красив неброской, жидковатой ленинградской красотой. Окружают его здания давно вышедшего из моды помпезного сталинского ампира. В них, нынче эстетически неугодных, выразилось величие ушедшего времени, и того странного, нелогичного, необъяснимого советского человека, мечтавшего о фантастическом обществе будущего и готового отдать свою бесценную, единственную жизнь за счастье всех людей. И пусть немодны и, как кому-то кажется, чуть фальшивят эти колоннады, портики, пышные коринфские капители, напоминают они о большой идее, великих попытках, гигантском труде, небывалых успехах. Стоят они подобно утесам, по-солдатски стойко защищая парк от студёных ветров, а прах миллиона погибших – от беспамятства и подлой лжи продажного времени.

Будто ничего не изменилось в парке с тех послевоенных мирных дней, когда ленинградцы по доброй воле сажали на пустыре деревья, прикрепляя к слабым ветвям ленточки, куски ткани с написанными на них именами родных, близких, друзей, чей пепел тогда еще не остыл, и все знали, что сгорало в туннельных печах кирпичного завода. Пруды с темной глухой водой отражают пустое небо и лишь иногда открывают в себе бездонную голубизну, верхушки лип, тех самых когда-то тоненьких деревьев, задевают облака… И в летний день, когда здесь пахнет сиренью, и в зимний, когда под ногами скрипит свежий снег, отбрасывая под солнцем голубые тени, и ликующей весной, и тихой осенью пройдут по аллеям беззаботные, радостные люди, постоят они над прудами, остановятся у вагонетки, прочитают строки, выбитые на мемориальной доске. Сожмутся их сердца от боли, застучит в них пепел миллионов сожжённых, замученных, убитых. Они все здесь, став травой, цветами, водой, скорбной песней ветра. Неизъяснимым, чудесным образом здесь все, принесшие крестную Жертву. Сгоревшие в огне Холокоста. Тогда и соединится с ними живой, веселый, счастливый мирный человек прочной духовной связью, и сам станет частью святого народного Жертвоприношения.

Этому приходит время…