Почему мне не жаль, что ушел Римас Туминас
Не так давно многострадальный русский театр был потрясён очередным грандиозным скандалом. Из театра им. Вахтангова был уволен один из «генералов» современного театрального процесса, художественный руководитель Римас Туминас.
Якобы независимая, а на самом деле глубоко и прочно ангажированная в либеральную повестку театральная критика подняла беспрецедентный «плач Ярославны», где причитания о том, что русский театр обезглавлен, сопровождались проклятиями в адрес «сатрапов».
Я видела четыре спектакля данного режиссёра: «Маскарад» М. Лермонтова, «Евгений Онегин» А. Пушкина, «Дядя Ваня» А. Чехова и «Улыбнись нам, господи!» Г. Кановича.
Причём «Маскарад» видела дважды — в литовском и русском вариантах.
И в каждом из них основной интонацией стала высокомерная издёвка завзятого «европейца» над диковатыми и смешными русскими.
Кроме «Улыбнись нам, Господи!»
Впрочем, про этот спектакль разговор особый. Он по еврейской прозе и о евреях. Так что издёвок не было. Просто банально плохой , насквозь заимствованный , ходульный спектакль.
Скажу больше. Когда-то, сразу после приезда в Канаду, я, казалось, схватила за хвост «птицу счастья» — меня взяли работать на Международный театральный фестиваль World Stage, где я должна была делать примерно то, чему меня учили в ГИТИСе — отбирать спектакли для показов и делать на них краткие рецензии. То есть отличать хорошие или, как минимум, интересные спектакли от плохих. На английском языке, естественно.
Так вот, именно моими стараниями спектакль «Маскарад» Вильнюсского театра попал на фестиваль в Торонто. Красивый был спектакль. Со скульптурами, снегом и многими другими эффектными придумками. Однако, когда я смотрела его уже не на видео, а не на сцене, меня поразила та насмешливость, те вывернутые наизнанку смыслы, которыми была пронизана постановка. Эдакое похлопывание по плечу русской классики со стороны литовского театрального коллектива. Это было каким-то образом совершенно незаметно на видео, а на сцене встало в полный рост.
Помню, тогда я вздрогнула и обвинила себя в слепоте. Но, впрочем, канадский зритель был в восторге и ничего такого не заметил. Спектакль был отмечен прессой, а меня хвалили за хороший вкус.
Было это давно, в 1997-м. Все про всё давно забыли, да и сам фестиваль вскоре закрылся в рамках борьбы с курением. Дело в том, что главным спонсором была табачная компания, а курить, как выяснилось, вредно. В общем, фестиваля больше нет.
А Туминас остался. Больше того, через несколько лет он был назначен худруком в один из славнейших и старейших русских театров. И работал себе примерно лет пятнадцать.
Ставил спектакли, предпочитая русскую классику. Получал премии, награды и аплодисменты
А недавно грянул гром.
Сразу после начала СВО худрук бросил свой театр и уехал в Литву. И уже оттуда поговорил по телефону с кем-то. И сказал, что скоро Москву разбомбят, и это будет правильно и хорошо. Много чего наговорил. А разговор записали и выложили в публичное пространство. Ну, скандалище, удивление, шок!
А я почему-то совсем не удивилась. Потому что видела его спектакли и понимала, что он сказал только то, что хотел, но не решался в течение долгих лет. Накипело , вот и вылилось.
В общем, чтобы долго не растекаться мыслию по древу, предлагаю вам мою рецензию на «Дядю Ваню». Мне кажется, она даёт некий ключ к пониманию того, что происходило в театре Вахтангова. И почему, при всём уважении к некоторым профессиональным навыкам бывшего худрука, мне совсем не жалко, что он больше не будет руководить замечательным русским театром .
Говорят же, что всё, что ни делается, делается к лучшему. Хочется верить, что на этот раз поговорка права. Впрочем, конечно, поживём — увидим.
********************
Посмотрели «Дядю Ваню» Туминаса. Даже не знаю, что сказать.
С одной стороны, мы очень благодарны, что нам в нашу глушь привозят столичные спектакли. С другой стороны, хотелось бы, конечно, за свою почти сотню долларов (первый ряд балкона) увидеть что-нибудь духоподъемное, жизнеутверждающее или, по крайней мере, осмысленное.
Ведь именно в поисках смыслов народ обычно устремляется на Чехова да и вообще в театр. И мы знаем, как благодарна бывает публика в нашей провинции каждому актёру, произносящему текст со сцены, каждому театральному коллективу, отметившему наш город своим посещением. Мы ходим на всё: на антрепризы и творческие вечера, на явный чёс и незамаскированную халтуру. Мы добры и снисходительны, потому что испытываем постоянный художественный голод.
Но здесь был случай особый. К нам приехал прославленный Академический театр им. Вахтангова во главе с прославленным режиссёром. И спектакль нам привезли прославленный, и актёры всё сплошь гении, в крайнем случае, таланты. Поэтому об этом спектакле надо говорить всерьёз, отбросив провинциальную восторженность.
Итак, начало. Пустая сцена в лёгкой дымке. На заднем плане - роскошный гипсовый лев. Ага, думает зритель, дворянское гнездо. Ближе к авансцене - верстак с насыпанными под ним стружками, несколько разномастных колченогих стульев и диван, повернутый к нам ободранной спинкой. Зритель задумывается и пытается приспособить верстак к пьесе. Получается не очень. Но ждём. Сейчас нам все объяснят.
А дальше выходят гениальные и талантливые актёры и натужными голосами с весьма неожиданными интонациями начинают произносить хорошо знакомый текст. Они то маршируют, то кричат, то шепчут. В какой-то момент на сцене появляются другие вполне неожиданные предметы: алюминиевый хулахуп, молотки, пилы.
Почти каждая фраза, монолог или диалог иллюстрируется либо объясняющим движением, либо странным физическим действием. Меня поразило, когда профессор Серебряков после своей знаменитой фразы «Повесьте ваши уши на гвоздь внимания» - забивает в деревянную поверхность верстака огромный железный гвоздь (муж сказал «двухсотку»). Ну ей-богу, это уже из Ильфа и Петрова. Помните огромную яичницу, которую выносили в гоголевской «Женитьбе»? И, кстати, фразу театрального критика оттуда же: «Глубоко копают». Здесь тоже копают неимоверно глубоко. Так глубоко, что создаётся впечатление , будто по Чехову прошлись ковшом экскаватора, перерыв-перекопав все пласты, да так ни до чего и не докопавшись.
Кстати, у верстака на сцене было множество функций. На нем Вафля и Доктор пилили доски и сколачивали скамейку при помощи двух гвоздей. После чего они на эту скамейку садились и предсказуемо с неё падали под одобрительный смех зала. На этот верстак взбирались персонажи, чтобы произнести свои реплики (я страшно волновалась, что они наступят на гвоздь-«двухсотку»). И, самое главное, на этом верстаке Астров пытался овладеть Еленой Сергеевной, для чего заваливал ее на неструганные доски и задирал ей юбку. А потом, так и не успев овладеть ею окончательно (помешал приход Войницкого), хозяйски похлопывал ее по голым ляжкам.
Вообще, реакции героев спектакля на загадочную «русалку» Елену Сергеевну были весьма открыты и недвусмысленны. Войницкий пытался изнасиловать ее на том самом ободранном диване, для чего разувался и почти спускал штаны, ее муж профессор Серебряков бегал перед ней в ночной рубашке и, повернувшись к залу спиной и лицом к супруге (спасибо за целомудренную мизансцену, Академический театр!), задирал подол и демонстрировал ей свои чувства. Ну а Астров почти добился успеха, который он закрепит в финале спектакля.
В сцене прощания Елены и Астрова, там , где у Чехова тончайшей акварельной кистью написана драма нереализованный любви и глубоко запрятанной страсти, там, где Елена решается на прощальный поцелуй (будь что будет, все равно больше не встретимся!), артистка садится на колени артисту и они с криками, рычанием и другими дичайшими звуками и размашистыми движениями смачно лобзают друг друга.
Мы понимаем, что актёр - человек подневольный, что он исполняет то, что сочиняет для него режиссёр. Поэтому к актёрам - никаких претензий. Они профессионально и добросовестно выполняли свои актёрские задачи, максимально точно работая в рамках рисунка своей роли. Однако сам рисунок будто намалёван рыночным ремесленником. Данный художник словно издевается над тончайшими смыслами пьесы. Стебается, как сегодня любит говорить молодёжь. Кажды персонаж написан словно одной кричащей краской, без оттенков и полутонов. Соня мечется и кричит на одной ноте, маменька (великолепная Л. Максакова) изображает неумную эмансипэ, до физической боли обожающую своего кумира, Серебряков (великолепный В. Симонов) однообразно ходит генеральской походкой и говорит генеральским командным голосом. Тех, чьи роли помельче, не хочу упоминать. Персонажи-функции. Как в балагане.
Вообще, от тонкого Чехова тут мало что осталось. Хрупкий хрусталь здесь заменили грубо размалеванной фанерой. Тонкую эстетику «осенних грустных роз» тут заменили балаганной размашистостью.
Чеховская гениальная фраза «Осенние розы, прелестные , грустные розы» окрашивает всю пьесу нежным палевыми оттенками. И , словно в насмешку, букет, принесённый дядей Ваней, словно кричал о своей дешевизне и искусственности. Ярко-белый, с зеленоватым оттенком, сляпанный из дешёвых искусственных цветов, он потом долго мотался по сцене, переходил из рук в руки, словно режиссёр так и не придумал, куда бы его деть. Вообще, неряшливость мизансцен и использования реквизита просто била в глаза. Все на том же верстаке время от времени появлялась пузатая бутыль литров на двадцать с чем-то спиртным, из которой тянулся резиновый шланг, к которому присасывались герои. Уже упомянутый хулахуп время от времени выносился на сцену, а потом надоедал и актёрам и зрителям, потому что задачи не выполнял никакой, а предмет неудобный. Поразил также ржавый плуг, торчавший посреди сцены и выполнявший иногда роль скамейки (настолько неудобной, что было физически больно смотреть на использующих его актёров).
И вот ещё сцена, о которой нельзя не упомянуть. Войницкий, у которого разбито сердце, просит у доктора Астрова чего-нибудь успокоительного. И доктор Астров колет ему что-то в вену. Делается это весьма подробно и профессионально, с привычным закатыванием рукава, с протиранием ваткой сгиба локтя, работой кулаком, чтобы вены вздулись. В общем, полное впечатление, что не впервой. Что давно наш дядя Ваня наркотой балуется .
Ну что тут скажешь. Ну куда тут деться Чехову?
И Чехов ушёл. Лишь иногда его тень мелькала в отдельных монологах Войницкого (гениальное нутро Маковецкого пыталось прорваться сквозь грубый рисунок роли), но вскоре бледнела и растворялась, как призрак в утреннем тумане.
Мне очень жаль тех, для кого эта встреча с «Дядей Ваней» была первой в жизни. Возможно, после этого они не захотят вернуться к Чехову и никогда не узнают, как прекрасна эта пьеса. О горечи нереализованный жизни и любви, о том, что и мы когда-нибудь увидим «небо в алмазах», о том, что всегда есть надежда.
В финале были овации. Как и на всех спектаклях в Торонто. Зрители хлопали стоя, а режиссёр фотографировал айпадом со сцены. Это было немного смешно, почти как у Чехова. Да пусть фотографирует. Нам не жалко. Мы добрые.
PS. Ещё одна печаль: роскошный буклет-программка спектакля , выполненный на мелованной бумаге и очевидно стоивший немалых денег, сделан на английском языке. Не то чтобы мы не могли прочесть и понять, что там написано, но как-то обидно. Мы хоть и провинция, но мы есть. Не будь здесь нашего, русского зрителя, вряд ли бы эти гастроли имели смысл.
елена фрумина-ситникова
Оценили 40 человек
87 кармы