На Украине Рада приняла законопроект «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрет пропаганды их символики». Приняла большинством в 254 голоса, на голосование не повлияло даже наличие в стране коммунистической партии, прямой наследницы КПСС. Та, хоть и не представлена в нынешнем парламенте, но до сих пор вполне себе существует в реальности, поражая стороннего наблюдателя потрясающим умением приживаться при любом режиме. Очевидно, приживётся и теперь, не привыкать.
Между тем, человеку, изучавшему в школе историю XX века, подобная формулировка может показаться достаточно странной, если не сказать — несуразной. Два способа государственного устройства, ведшие между собой самую страшную войну в человеческой истории, поименованы в украинском законопроекте практически через запятую — через соединительный предлог «и» — и практически уравнены между собой.
«Уж не безумие ли это?» — того и гляди, спросит сбитый с толку гражданин.
Однако то, что может показаться безумием и очередным проявлением радикальной русофобии, каким его хотят видеть современные российские пропагандисты, на деле оказывается отражением вполне себе привычного течения европейской мысли. Течения, которое сегодня популярно настолько, что его вполне можно назвать противным словом «мейнстрим».
К такому состоянию философская мысль Европы шла десятилетиями.
Фашизм, с момента его зарождения и до сегодняшнего дня, в восприятии европейского обывателя менялся радикально. Поначалу его фанатичности, его силы и потрясающей примордиальной мощи испугались — испугались до ужаса, до дрожи в коленях, до преклонения этих самых колен и до фанатичного следования его самым иррациональным и безумным в своем человеконенавистничестве догмам.
В момент расцвета фашизма в старой Европе оказалось мало стран, готовых заявить ему своё категорическое «нет», и уж точно не осталось ни одной такой, которая хотя бы отчасти не поддалась его соблазну. Он раковой опухолью поразил европейское политическое, но страшнее всего то, что зародившись, он (и это предпочитают не замечать в наши дни) моментально нашёл отклик в европейской культуре. «Железная гвардия», «скрещённые стрелы», франкисты, британские фашисты и многочисленные Квислинги по всей Европе; — все они сегодня изучены досконально и осуждены — если не юридически, то хотя бы морально. Между тем, того факта, что сама европейская культура в процессе своего движения вновь оказалась близка к язычеству — до определённого момента замечать было не принято, а широкого обсуждения этого феномена нет и до сих пор.
Поначалу об этом просто забыли. Забыли об увлечениях Элиаде и о членстве в фашистской партии Хайдеггера, забыли о языческом уклоне дадаизма и авангардизма, забыли о фашистском футуризме Маринетти, а общим оправданием всему новому язычеству стала вдруг выставка дегенеративного искусства, устроенная в 1937 году в музеях Германии. Мол, дескать, смотрите — фашисты были против “нового искусства”, быть может, это означает, что и оно было против фашизма?
Однако полностью забыть подобное — невозможно.
Для ответа на вопрос Адорно о том, не варварство ли это — писать стихи после Освенцима, вдруг вспомнили «Восстание масс» Ортега-и-Гассета, упоминавшего слова Ратенау о «вертикальном вторжении варваров». Было заявлено — да, фашизм есть варварство в чистом виде, но варварство это не имманентно самой европейской культуре. Строго наоборот, — варварство «масс» вторглось в само культурное ядро Европы и извратило его, превратив в тот ужас, который мы вынуждены были наблюдать воочию, и в котором нехотя принимали участие.
Этим радикальным Другим поначалу были названы массы сами по себе. Вот только беда заключалась в том, что варварство постигло массы немецкого народа — одного из самых образованных народов в Европе, народа Гёте и Шиллера, Гегеля и (прости господи) Маркса. И если варварство вторглось со стороны народа просвещённого — нет ли изъяна в самом Просвещении?
К счастью, размышлять над этим долго не пришлось — уже в сорок пятом Поппер выпускает своё «Открытое общество и его враги», в котором обстоятельно, в двух томах, критикует всех более-менее значимых европейских философов, оказавших влияние на современную Европу. Плохое знание Платона и уязвимость критики историцизма с позитивистской позиции не мешают ему приравнять фашизм и коммунизм в рамках критики «закрытых обществ», и даже собственноручно разработанный принцип верификации ставит никаких препятствий к критике воззрений не исходя из их внутренних противоречий, но со стороны — поскольку они противоречат воззрениям самого Поппера.
Позже, в пятьдесят первом, ученица Хайдеггера Арендт выпускает свои «Истоки тоталитаризма», в которых продолжает наметившуюся линию партии — приравнивание в критике коммунизма и фашизма до их полного теоретического неразличения. Другой ученик Хайдеггера, Нольте, в шестьдесят третьем выпустит «Фашизм в его эпохе», в котором, ни много, ни мало — объявит Вторую Мировую «европейской гражданской войной», а фашизм назовёт (внимание!) реакцией на большевистский террор.
Нольте, кстати, как и Арендт, Хайека и многих других авторов-противников «тоталитаризма» в России выпускал институт Открытого общества, проще говоря, фонд Сороса. Казалось бы, какое дело скандальному спекулянту до демократии в России — но нет, именно благодаря ему подобный дискурс в 90-е стал популярен и в среде отечественной так называемой «интеллигенции».
Таким нехитрым образом европейская мысль, после шока, пережитого в результате фашизма, всего за каких-то пятнадцать лет в своём развитии пережила этапы сперва фрейдистского вытеснения в попытках забыть о случившемся, а затем и проекции, обвинив в ужасах фашизма принципиально Другого — сперва массы вообще, а затем и воплощение этих масс в политическом — большевизм.
Ну а потом уже и анекдотов насочиняли.
Все эти «пили бы баварское», «ездили бы на немецких автомобилях», «Сталин хотел атаковать первым», «лучше быть рабом у Гитлера», вся эта идиотская болтовня и раболепская чепуха, — всё это является прямым следствием простой идеологической подмены, отказа рассматривать коммунизм и фашизм в своей уникальности, и рассмотрения их в качестве общего мутного и невнятного термина «тоталитаризм». Именно с этой путаницы в терминах новояза кормятся многочисленные представители фолк-хистори уровня Резуна или какого-нибудь Радзинского, и именно эклектичности и некатегориальности современной европейской мысли они должны быть благодарны.
При этом, речь идёт совсем не о каких-то европейских маргиналах и ревизионистах истории, речь — о самом что ни на есть основном течении. Именно его последователи (см. Хайек, Фридман, чикагские мальчики) позже станут идеологами так называемого неолиберализма, и именно он, впоследствии, станет официальной идеологией, оправдывающей вторжение новой Империи в суверенные дела сторонних стран: Бразилию, Индонезию, Чили, Аргентину, Никарагуа, страны Африки, Ирак, Афганистан, Ливию, Сирию и так далее — список, при желании, может продолжить любой читатель, знакомый с географией и историей второй половины XX-начала XXI веков.
Подводя итог краткому перечислению фамилий выше, следует сказать следующее: запрет так называемых «тоталитарных режимов» на Украине имеет мало общего с чистой националистической русофобией этой страны, причины его гораздо глубже. Запрет этот всего лишь является отражением и закреплением на законодательном уровне тех философских идей, которые открыто пропагандируются неолиберализмом с середины XX века, и простое обвинение соседей в «ненависти к русским» здесь нисколько не поможет.
Русские на себе пережили действие неолиберальной доктрины в девяностых, и с тех пор радикально в политической ситуации (если не обращать внимание на абсолютно пропагандистские симулякры квазитрадиционализма и русского мира) не поменялось ничего.
Самая большая опасность, исходящая от современного неолиберализма, заключается совсем не в том, что все страны, в которые он вторгается тем или иным способом, превращаются в руины. И не в том, что он изначально идеологически связан с отрицанием роли Советского Союза в борьбе с фашизмом. И даже не в том, что постепенное принятие такой трактовки истории ведёт к полному пересмотру роли современной России в мире (стоит ли напоминать читателю, что современный Совет Безопасности ООН организован по результатам второй мировой войны, а Россия в качестве постоянного члена присутствует там ввиду своего наследования СССР?). Главная опасность идеологии неолиберализма заключается в том, что, объединяя под «тоталитаризмом» два совершенно противоположных режима и концентрируясь исключительно на критике большевизма, он способствует размытию понятия фашизм и практически служит его оправданию. Это ни в коем случае не позволяет ставить знак равенства между фашизмом и неолиберализмом как таковым (даже при том, что неолиберализм нисколько не брезгует фашистскими методами, исследованием которых занималась Наоми Кляйн, например), чем в запале грешат многие современные авторы.
Однако опасность того, что приход нового фашизма можно банально не заметить, просто не обладая терминологическим инструментарием для его определения — очевидна.
Оценили 2 человека
20 кармы