Обострение ситуации на восточной границе Речи Посполитой вызвало раскол среди правящего класса. Значительная часть панства не имела серьёзных экономических и политических интересов в русских окрайнах. Освободившийся престол обострил борьбу за влияние на будущего короля.
Хмельницкий, зная о разногласиях среди панов, завязал переговоры с польским правительством. К этому времени, однако, перевес получили сторонники беспощадного подавления восстания, и в Польше была спешно сформирована 40-тысячная армия, возглавленная магнатами В.Д. Заславским, Н. Остророгом и А. Конецпольским. Иронизируя над изнеженностью Заславского, неопытностью молодого Конецпольского и ученостью Остророга, Богдан Хмельницкий называл этот польский «триумвират» — «перина, дытына и латына». Именно эта армия встретилась с войском повстанцев у небольшого замка Пилявца близ реки Пилявка.
Под Пилявцами польское войско стало обозом недалеко от казацкого в тесном и неудобном месте. Начались ежедневные стычки и отдельные нападения. Поляки, зная, что орда еще не пришла, все собирались ударить всеми силами на укрепленный казацкий лагерь и небольшую Пилявецкую крепость, которую они презрительно называли «курником», но все как-то медлили, а Хмельницкий также уклонялся от решительного сражения, в ожидании орды.
Со свойственной ему находчивостью он прибег к хитрости. 21 сентября (нового стиля) [1648] в понедельник, по заходе солнца к нему подошел пока трехтысячный передовой татарский отряд; а хан должен был явиться еще дня через три. Хмельницкий встретил отряд с пушечной пальбой и большим шумом, продолжавшимися целую ночь, как будто прибыл сам хан с ордою; что поселило уже тревогу в польском стане. На следующий день против поляков высыпали многочисленные толпы татар с криком «Аллах! Аллах!» Завязавшиеся отдельные стычки скоро, благодаря подкреплениям с той и другой стороны, превратились в большое сражение; оно было неудачно для поляков, вожди которых явно оробели и плохо поддерживали друг друга. Они были так мало осведомлены, что приняли за ордынцев переодетую в татарские лохмотья казацкую голоту, которая вместе с татарами призывала на помощь Аллаха. А казацкие полки Хмельницкий поощрял своим обычным кликом: «За веру, молодцы, за веру!»
Сбитые с поля и убедившиеся в невыгодности своей позиции, поляки упали духом. Командующие и самые авторитетные полковники по окончании боя, не сходя с коней, учинили военную раду. Было решено отступать к Константинову, чтобы занять более удобное положение, и дано приказание в ночь изготовить походный табор, т. е. установить воза в известном порядке. Но некоторые знатные паны, с самим князем Домиником во главе, дрожавшие за свой дорогой скарб, потихоньку под покровом ночи отправили его вперед, а за ним последовали и сами.
Уже одно передвижение возов для табора в ночной темноте произвело немалый беспорядок; а когда распространилась весть, что начальники утекают и покидают войско на жертву татарской орде, им овладела страшная паника; послышался лозунг «спасайся, кто может!» Целые хоругви бросались на коней и стремились наутёк. Самые храбрые, в том числе Иеремия Вишневецкий, были увлечены общим потоком и позорно бежали, чтобы не попасть в татарский плен.
Поутру в середу 23 сентября [1648] казаки нашли польский лагерь опустевшим и сначала не верили своим глазам, опасаясь засады. Убедившись в действительности, они усердно принялись выгружать наполненные всяким добром польские возы. Никогда ни прежде, ни после не доставалась им так легко и такая огромная добыча. Одних возов, окованных железом, именуемых «скарбники», оказалось несколько тысяч. В лагере нашли и гетманскую булаву, позолоченную и украшенную дорогими камнями. После Корсуня и Пилявиц казаки ходили в богатых польских уборах; а золотых, серебряных вещей и посуды они набрали столько, что за дешевую цену продавали их киевским и другим ближним купцам целые вороха.
Любостяжательный Хмельницкий, конечно, взял себе львиную долю из сей добычи.
После Желтых вод и Корсуня, заняв снова свое Суботовское поместье и Чигиринский двор, он теперь отправил туда, судя по легендам современников, несколько бочек, наполненных серебром, часть которых велел закопать в потаенных местах. Но еще важнее богатства было то высокое значение, которое троекратный победитель поляков получил теперь в глазах не только своего народа, но и всех соседей. Когда на третий день после бегства поляков под Пилявцы прибыла орда с калгой-султаном (первым министром ханского двора) и Тугай-беем, казалось, что Польше было не под силу более бороться с могущественным казацким гетманом. У нее не было готового войска, и дорога в самое сердце ее, т. е. в Варшаву, была открыта. Хмельницкий вместе с татарами действительно двинулся в ту сторону; но по дороге к столице надлежало овладеть Львовом и Замостьем.
Поход на Львов для Хмельницкого носил символический характер. Дело в том, что для людей того времени этот город не был русским (а тем более украинским). У границ Львова начиналась собственно Польша. Богдан, угрожая львовянам как бы сигнализировал шляхте, что с ним шутки плохи – надо договариваться.
Львовский советник Иоганн Альнпек писал о тогдашнем Львове: «Это город в достаточном количестве поставляет польском королевству разные шелковые ткани, ковры и пахучие корни. Здесь есть все, что только нужно для человеческого употребления, к тому же здесь несопоставимо низкие цены на продукты, что привлекает в город множество людей разных национальностей …» Львов считался наибольшим складом вина в Европе. Вина греческие, кипрские, сицилийские, испанские, которые тогда имели собирательное название мальвазии, тысячами бочек складировались на Рынке и в других местах. Затем вино расходилось по странам Европы и Востока. Тогдашний летописец отмечает, что любой львовянин: купец, врач, аптекарь или ремесленник, или торгует мальвазией или шинкует мальвазию.
В конце сентября 1648 г. по Львову разошлась новость о пилявской катастрофе. Это было позорное поражение.
Во Львове не хотели сначала верить угнетающим вестям, но их подтверждали бежавшие с поля боя солдаты, толпами прибывавшие под защиту крепостных стен. Прибыли за ними и главнокомандующие этого позора, избегавшие из стыда человеческих взглядов. Их приветствовал громкий плач граждан и громкое ворчание воинов. Один из этих главнокомандующих, Заславский, задержался ненадолго во Львове, в второй, Остророг, задержался на дольше.
Как только народ во Львове узнал, что Остророг остается их городе, сразу обратились к нему с просьбой, чтобы в такой ужасный момент он не покидал города. Остророг сказал, что все пропало, что нужно сдаваться, потому как нет ни денег, ни оружия для войска. Затем повторная депутация граждан объявила, что жители Львова будут спасать себя и Речь Посполитую жизнью и имуществом. Остророг удивился и решил остаться. После этого сразу же он разослал приглашения на военный совет, назначив местом собрание костел отцов Францисканцев возле Низкого замка.
Когда командующие засели на военном совете, то в костеле появилась благородная армянка Екатерина Слоновская и сложив у стоп князя Вишневецкого серебро, просила его со слезами на глазах, чтобы он возглавил армию и спас страну. Все собравшиеся присоединились к ее голосу. Только Иеремия Вишневецкий имел доверие у военных и простых граждан. Князь со скромностью ответил, что сейм доверил командование Остророгу, а не ему, и, наконец, смягченный просьбами принимает ответственность на себя, чтобы поделиться им с Остророгом. Тогда общий энтузиазм охватил людей, и все начали сносить свои богатства на защиту Родины и города.
Тогдашний военный совет в храме отцов Францисканцев состоялся в понедельник как раз в день перед праздников Святого Михаила (28/9), а к следующему понедельнику (5/10) собрали во Львове денег и ценностей на сумму 1,3 миллиона злотых, или около четверти миллиона дукатов. Впоследствии случилось нечто необычное. Князь Вишневецкий, взяв деньги и войско, таинственно исчез из города в то время, когда враг уже показался у его стен… Вполне возможно, что этого требовали интересы всей страны: он оставил Львов чтобы не подвергать остатки военных сил уничтожению в ненадежной крепости. Однако поступок Вишневецкого львовяне поняли плохо. Осознав, что надеяться не на кого, горожане стали готовиться к обороне.
Когда Богдан подступил к Львову, обнаружилось, что город намерен защищаться. Осажденные располагали сильной крепостной артиллерией и неплохо обученным гарнизоном.
В армии повстанцев имелось немало инженеров и артиллеристов (в их числе и пленные иностранцы, которые перешли к Хмельницкому на службу за немалые деньги).
Началась правильная осада, и скоро стало ясно, что город недолго сможет сопротивляться. Среди горожан усиливалась партия, настаивавшая на сдаче (тем более, что в городе имелось много православных). Но большинству было ясно, что после сдачи города их ждёт грабёж и насилие. Страх удваивал силы защитников львовских бастионов.
Козаки отвели от города воду и все теснее смыкали железное кольцо осады. Во время одного штурма, когда натиск был особенно силен, жители Львова, вопреки коменданту, выкинули белый флаг и послали делегата с просьбой о пощаде. Несмотря на это, густые толпы осаждающих продолжали со всех сторон атаку. Тогда Хмельницкий, предвидя, что если его войска ворвутся в Львов, то начнется страшное кровопролитие и город будет разорен дотла, совершил необыкновенный поступок.
Он бросился в самую гущу сражавшихся и размахивая надетой на длинный шест своей шапкой, хорошо известной всему войску, бегал под градом пуль и кричал: «Згода! Згода! (соглашение, мир)». Напоминает поведение Кличко на Майдане…
Ни опасность, ни глухие угрозы жаждавшей добычи толпы не могли заставить его удалиться; в конце концов штурм был прекращен. Город был спасен.
Почему Богдан так поступил? Ответ лежит на поверхности – разгром крупнейшего польского города означал бы, то что конфликт казаков с короной образует между ними пропасть, которую потом вряд ли можно будет преодолеть с помощью переговоров.
Хмельницкому удалось уберечь Львов от грабежей и резни, но он потребовал контрибуцию в двести тысяч злотых (по другой версии - семьсот тысяч). Большая часть этой суммы была выплачена товарами и ценными вещами. Гарнизон был обезоружен и отпущен в Польшу под честное слово не участвовать более в войне, в противном случае каждый вновь взятый в плен подлежал позорной казни
После снятия осады горожане спешили благодарить Господа Бога за спасение, но чаще всего обращались к францисканскому костелу (где состоялся первый военный совет) или в костел бернардинцев. Львовяне верили, что их город спасла опека Святого Яна из Дукли, который в моменты наибольшей опасности парил над укреплениями, вознося руки в молитве за спасение. Через год после чудесного спасения Львова от разорения перед Бернардинским костёлом была установлена статуя монаха-заступника.
Оценили 5 человек
9 кармы