СЛЁЗЫ

РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА

Очень тяжело у нас двигалось строительство каменного храма. Сколько искушений, скорбей и нестроений! Причин, по которым стройка не двигалась, было много, но основная – это, конечно же, нехватка денег.

Однажды Николай – мой первый помощник по строительству и алтарник – молодой мужик, молчаливый и богобоязненный, сказал, что его родной брат Анатолий, наш градоначальник, хочет встретиться со мной и поговорить.

Я, зная его благочестивую матушку, а также труды и усердие самого Николая, наивно подумал, что его родной брат сможет помочь в строительном деле и хочет, видимо, дать нам для этого денег. И так, благодушно настроенный, я прибыл в назначенное мне время в казенный дом, на фронтоне которого развевался государственный флаг.

В приемной секретаря не оказалось, и через широко раскрытую дверь я вошел в огромный кабинет начальника. Пройдя кабинет, размером со школьный спортзал, я подошел к комнате отдыха. На столике у окна стояли несколько початых бутылок водки и пива, на тарелках лежали крупно накромсанные ломти сала, колбасы и хлеба. Сам хозяин кабинета – Анатолий – мужчина средних лет, более чем крупной комплекции, с бритой налысо головой и свекольного цвета лицом, пил водку со своим помощником по финансовой части по фамилии Фуцман. Я поздоровался, попросил азрешения войти и сел рядом с ними на предложенный мне стул. Однако разговор пошел совсем не так, как мне представлялось.

– Вот ты, поп, пришел ко мне просить денег, – начал говорить Анатолий, – а я денег тебе не дам. Я считаю, что все вы – попы – жулики, мракобесы, толкаете людей в средневековье, голову дурите, мешаете людям жить и жизни радоваться. Ну, ладно, мать моя, старая дура, молится с утра до вечера, ладаном всю квартиру свою провоняла, не продохнуть. Но так и Колька, брательник мой, по её стопам пошёл, кроме Бога ни о чём говорить не хочет. Ему надо, пока молодой, с бабами гулять, водку пить, пока здоровье позволяет. А он что?.. Я тут ему место подыскал хлебное – ничего делать не надо – коммерсантов контролировать и гонять, чтобы те не наглели и деньги мне вовремя платили, так Колька отказался. Не хочу, говорит, людей мучить, грязные деньги в руки брать. О, как! Работать подо мной не хочет, – а на стройку церкви, значит, денег дай. Слушай внимательно, попик, что я тебе скажу: перестань ты людям морочить голову со своим Богом. А не то – он сжал свою ладонь в кулак, размером с небольшой арбуз – я тебя так жиману, плевка мокрого не останется. Понял?

– Ведь ты и сам-то, не бось, в Бога не веришь. Делаешь вид только. Рясу носишь – ишь Иисус Христос выискался. А на самом деле, ты актёр-неудачник из погорелого театра. Тебе всё это нужно, чтобы людей обирать, наживаться, вымогать последние копейки у старух. Что я, вас, мошенников, не знаю, что ли? Все вы – пьяницы и бездельники, работать не хотите, дурью маетесь. Вы, попы, нарост на теле трудового народа. Вас надо срывать лопатой, а на этом месте создавать что-нибудь полезное для людей: дискотеку, ресторан или чего другое. А если ничего не подвернется – то пусть уж лучше пустырь будет растоптанный, лишь бы вас не видеть и не слышать вашу брехню. Короче. Если я узнаю, что Колька у тебя там опять крутится - пришлю к тебе своих пацанов – они тебе руки-ноги арматурой переломают, инвалидом сделают, если не поймешь по-хорошему. А теперь, поп, давай, садись ближе к столу, выпьем с тобой по стакану, да и закончим наш разговор". Анатолий схватил бутылку водки и опрокинул ее в стакан так, что горлышко звякнуло об донце стакана, ловко налил до краев.

– Бери, пей...

– Благодарствую за угощение, но я не потребляю.

Как я вышел из кабинета и добрался домой, не помню. Казалось, что ещё немного, и я сойду с ума или умру. Предметы расплывались перед глазами, и я не понимал, что со мной происходит. Мне было невыносимо обидно и горько, что меня, Божиего иерея так обезчестили, унизили, оплевали, надругались над моей Верой. Я упал перед иконой Спасителя на колени и стал молиться.

– Меня гнали, и вас будут гнать, – вспомнил я слова Христа и, кажется, понял их смысл. Я стал молиться словами Иисуса: "Прости им Господи. Ибо не ведают что творят",– пытаясь преодолеть возникшее к Анатолию чувство отвращения и жгучей ненависти. Умом я понимал, что нужно поступить по-христиански – простить Анатолия, пожалеть его, в духовной темноте сущего.

Но жажда мести, как лесной пожар, охватила меня, и я ничего не мог с собой поделать. Уста мои шептали слова молитвы: «Спаси, Господи, и помилуй ненавидящих и обидящих меня, и творящих мне пакости, и не остави их погибнуть меня ради грешного»,– а в сердце бушевали огнём совсем другие мысли и желания. Я забыл в тот час: «Мне отмщение и аз воздам».

«Господи, – взывало моё нутро, – почему Ты не заступился за меня – своего иерея? Зачем ты позволил ему так поругаться надо мной и Верой христианской? Почему Ты не оторвал ему голову и не выбросил её вместе с поганым языком? Почему не рассадил ему чрево, не обратил его в камень или в жабу?»

Незаметно для себя я начал, в своём безумии, роптать на самого Господа и на его Божью Волю, чуть ли не обвиняя Его, Владыку Вселенной, в пособничестве Анатолию!!!

Я захотел плакать, понимая, что слёзы облегчат меня и приблизят ко Господу, но слёз не было, как я не тужился их вызвать, и с того момента душа моя закаменела.

Прошло несколько однообразно томительных дней. Я старался не вспоминать посещения Анатолия, но молился о его здравии, хотя ретивое и неуёмное моё сердце ждало и алкало ужасных известий о нём, ибо я был уверен: безнаказанными такие дела у Господа не остаются.

Примерно через две недели после описываемого события рано утром ко мне пришёл растерянный Николай и сообщил, что Анатолия хватил удар – кровоизлияние в мозг, инсульт. Его парализовало: обе ноги и левая часть тела отнялись, и язык тоже отнялся. Наши врачи не знают, как его лечить, и администрация собирается отправить Анатолия на лечение в Германию. Я не испытал тогда злорадства или мрачного удовлетворения от этого известия – в моём сердце была мёртвая пустота. Да и сам я был как неживой.

Минуло с полгода. Отдалённо я слышал, что Анатолия в Германии подлечили. У него более-менее восстановилась речь, и сейчас он находится в нашей областной больнице. Николай несколько раз просил меня навестить в больнице Анатолия, поддержать его. Легко сказать – поддержи. А меня только от одного имени Анатолий с души воротит...

Подошёл канун Прощёного воскресенья. Николай пришёл и сказал, что Анатолий просил меня зайти к нему в больницу поговорить. Дескать, хочет прощения попросить и креститься ему надо. Однако, по разным причинам, у меня так и не получилось тогда посетить больного.

Наконец, Анатолий вышел на работу. Говорят, стал ездить по своему кабинету в инвалидной электроколяске из Германии, стоимостью как новые "Жигули". И вот случилось, что на Светлой седмице я приходил причащать одну болящую старушку. Её дом был рядом с городской администрацией. Николай, который был со мной в тот день, мягко напомнил, что его брат Анатолий сегодня на работе и ожидает меня к себе.

– Что же, – подумал я, – видно, такова Божия Воля. Нужно идти. В священнических ризах, не переоблачаясь, я вошёл в казённый дом. У постового милиционера, при виде священника с крестом, от удивления отвисла челюсть, и он сделал слабое движение правой рукой к фуражке, словно хотел мне, как начальнику, отдать честь. Бесы, преизобилующие в этом месте, громко пища, разлетелись по разным сторонам и попрятались по углам, и за статую некогда могучего лысого вождя с козлиной бородкой. Я безпрепятственно прошёл в уже известный мне кабинет городского главы. За длинным столом горячо совещался актив. При виде священника крик и гам прекратился. Все повернулись и воззрели на меня.

Я прямиком подошёл к Анатолию, поздоровался с ним и спросил:

– Чего сидишь? Вставай, похристосуемся.

– Христос Воскресе!

Я не узнал бы Анатолия, если бы встретил его на улице: так он исхудал и подурнел. По виду – глубокий старик... Только по председательскому креслу во главе стола заседаний я и опознал его.

– Так, батюшка! Вы разве не знаете? Меня парализовало, я даже встать самостоятельно не могу...

– Ничего, я тебе помогу. – И я взял его подмышки, потянул вверх, поднял его до своего уровня, перехватился поудобней, трижды поцеловал его в щёки: "Христос Воскресе!"

– Во истину Воскресе! – Слабым шёпотом прошелестело мне в ответ. – Батюшка, простите меня, я обидел тогда вас.

Я ощутил, что железобетонная плотина моего существа – моей гордыни, эта крепость и твердыня рушится под напором слёз.

– Господи, Иисусе Христе! Боже наш, прости нас!

Я держал его в своих объятьях и, с непонятным мне дерзновением и упорством, стал сжимать его со всей своей силой, прижимая к себе, без конца лишь взывая: «Господи, спаси!!! Пресвятая Богородице, помоги...»

Подступили и закипели на глазах слёзы. Не в силах больше сдерживаться, не вполне владея собой, я начал плакать, не ослабляя силы объятий. Слёзы катились градом. Анатолий тоже начал плакать от накрывшей нас обоих благодати явного присутствия Небесной Силы. Вдруг я ощутил, что у него в груди, под давлением моих рук, что-то громко хрустнуло. Я от неожиданности разжал руки, и Анатолий, потеряв поддержку, хотел, было, опуститься в кресло. Старясь не упасть, он сделал шаг назад, замахал руками, как неопытный канатоходец… Устоял. Замер. Затем сделал ещё один шаг назад. Удивился. Сделал ещё шаг назад. И ещё, пятясь вокруг стола задом наперёд. Тут люди повскакивали, загалдели, обступили Анатолия плотным кольцом, и я, не привлекая к себе внимания, вышел на вольный воздух.

На Духов день, когда я в грязной строительной робе бегал вокруг котлована, к нам во двор по непролазной грязи въехала чёрная машина. Из неё вышел Анатолий со своим Фуцманом и, тяжело опираясь на трость, чуть подволакивая левую ногу, двинулся ко мне.

– Батюшка, сколько денег вам нужно для строительства храма?

– 25000, – говорю – Смета у меня давно посчитана.

Обращаясь к Фуцману, Анатолий сказал: "Дашь 100000".

– Но у нас... – начал было возражать Фуцман.

– Ни каких но! – жёстко оборвал его хозяин.

В четыре раза больше дал, чем я просил. Как библейский Закхей. И я так думаю, что в тот день пришло спасение всему его дому. Ибо Иисус Христос для того и пришёл, чтобы взыскать и спасти погибшее.

За сим конец, и Богу Слава.

Мирослав ГРИШИН