(посвящается моему отцу Жукову Василию Александровичу).
Восьмидесятые годы 19 века. Царская Россия. Рязанское село.
В этом селе поселился Платон Моисеевич.
Сразу зашушукались: еврей в нашем селе, что-то он учудит! Почему от своих ушел? Удумал что-либо!
Платон Моисеевич носил короткую, но густую бороду, волосы его были темные, густые. Ему было 35 лет, и собой он был очень видный. Гостей к себе не приглашал, самого его тоже не звали. Было пренебрежение к еврею. И недоверие было. Он это чувствовал и не лез никому на глаза лишний раз.
И вот через некоторое время открывается в селе лавка Платона. Там и юбки нарядные, и платки, и рубахи, и сапожки, и бусы разные! Нанял Платон работника, а сам начал ездить по городам и товар закупать.
Сельчане в лавку потянулись вначале из любопытства. Но цены оказались там вполне божескими, и многие решились сделать себе обновы. Тем более, что Пасха поздняя на носу.
Однажды услышали сельские, как из лавки крики доносятся:
- Да как ты мог? Паскудник ты! Креста на тебе нет.
Странно, но кричал Платон. Кто услыхал, кинулся в лавку. Оказалось, Платон своего работника за обман ругает: тот стал во время его отсутствия цены на товары набавлять.
Подивились сельские, а один спросил:
- А ты, Платон Моисеич, уж не крещеный ли?
- Пока нет, - коротко ответил тот и опять обратился к работнику: - Уходи, мне воров не надо!
Этот поступок вызвал огромное уважение у сельчан.
- Вот ить! Сам нехристь, а как умыл! Честный он и есть честный.
Вскоре вообще произошло небывалое: Платон посватался к вдове Настасье. Настасья была очень красива, но замуж наотрез отказывалась идти за всех, кто к ней сватался, потому что не могла забыть мужа и маленького сынишку. Убили их обоих в лесу какие-то разбойники. Очень она тосковала: в двадцать пять осталась и без мужа-опоры, и без сыночка ненаглядного. Пять лет одна прожила. А вот за Платона замуж выйти согласилась!
И перед венчанием Платон покрестился в сельской церкви. Так он стал в селе совсем своим. Он тихо жил со своей Настей, но вот детишек у них не было. Никак не получалось.
... Дело было поздней осенью. Шел мелкий дождь. Платон с Настей повечеряли и уж собрались ложиться. Вдруг - стук в дверь. Настя вздрогнула, Платон спокойно вышел в сени.
В избу он вошел с исхудавшей дрожащей женщиной и девочкой лет семи.
- Настя, вот, попросились ночевать.
Обе пришелицы были настолько истощены и измотаны, что только умоляюще смотрели на Настю и Платона. У девочки взгляд совсем не детский был: видно, много девочка за свои годики горя хлебнула.
Настя стала суетиться:
- Дык, как же! Давай обогреем их сначала. Они же голодные! СкидавАйте свои обноски! - Настя взяла женщину за руку и повела в тот угол избы, который прикрывался занавеской. - Баню уж завтри истопим, а пока в чистое переоденьтесь, в сухое.
И Настя стала подбирать для гостей вещи. Платон между тем ставил самовар и выносил из сеней еду.
Стали кормить голодных. Мать жадно накинулась на еду, девочка тоже ела жадно, но не так. Видно, странствуя, мать отдавала лишний кусок дочери, а сама наголодалась до предела.
Когда гостьи согрелись, их обеих уложили на кровать. Сами хозяева расстелили себе на полу перину и улеглись.
Все затихло.
Среди ночи Платон и Настя услышали тихий девочкин плач:
- Маманя! Что с тобой подеялось? Маманя!
Слышалось хрипение женщины. Потом женщину стало сильно рвать. Девочка плакала, хозяева зажгли свет и беспомощно топтались около больной, не зная, чем помочь. Платон коротко сказал только:
- Эх я, дурень. Перекормили мы ее.
Вскоре женщины не стало. Промучившись с час, она умерла.
Бедная девочка не знала, что ей делать. Ей хотелось завыть, но она у чужих людей. Да и мама ее как запачкала избу!
- Тетя, - сквозь слезы попросила она Настю, - тетя, а где тряпка у вас? Я после мамани все уберу.
Настя сама уже не сдерживала слез, глядя на девочку. Она быстро принесла ведро, тряпку и проворно убрала все.
Забрезжил рассвет. Никто в эту ночь не уснул. Платон сидел за столом, положив голову на руки. Девочка беззвучно рыдала, а Настя, глядя на нее, тоже плакала и по умершей женщине, и по горю девочки, и по своим дорогим убитым.
Вдруг девочка засуетилась. Стала собираться, пошла к двери.
- Ты куда это? - всполошилась Настя.
- Так мы только переночевать. Надо идти... - девочка говорила тоскливо и обреченно и смотрела на мать, которую так и оставили лежать на кровати.
- С ума сошла аль что? Никуда не пойдешь! Платон, ты слышишь? Они идтить удумала!
- Слышу. Никуда она не пойдет. Как звать тебя? - это он у девочки спросил.
- Вера.
- А маму твою?
- Анна.
- Вот сейчас позавтракаем и в церковь пойдем. Маму твою будем хоронить по-людски.
Так осталась Вера в доме Платона и Насти. Она не понимала, в качестве кого она осталась, поэтому каждое утро раным-рано вставала и начинала мести пол; если Настя не успевала, то и печку сама разжигала. Она видела, с какой болью смотрят на нее хозяева. И ничего не понимала. Платон принес ей из своего магазина несколько красивых обнов, ленты. Настя плела ей косы, наряжала ее, но Вера не могла поверить, что это ей даром дают. Она робко благодарила и при случае снова надевала свои обноски. И продолжала прислуживать хозяевам. Она для себя наконец определила свою роль: она служанка. И так ей было легче.
А Настя стала отбирать у нее веник. Стала строго ей наказывать:
- До рассвета не вставай! Спи, ну-ка! Не мешай мне хозяйничать.
Вера боялась строгой Насти и не понимала, что так она, Настя, пытается показать девочке, что в доме она не служанка.
Платон, тот был мягче, чем Настя. Вечером, приходя из лавки, он гладил Веру по голове, иногда вешал на ее шею бусики, иногда платочек на плечи накидывал. И что-нибудь тихое, ласковое говорил.
И так захотелось Вере остаться в этом доме! И чтобы дядя Платон был бы ее папой!
Накануне отъезда Платона за товаром Вера решилась. Настя в это время собирала ужин, а Платон отдыхал на лавке. Вера подошла к нему:
- Дядя Платон!
- Да, Верушка?
- Возьмите меня к себе в дочки, а?
... Разбилось большое красивое блюдо, и послышался вскрик Насти. Она выбежала в сени. Платон тоже встал и отвернулся к окну. Вера опять ничего не понимала. Не берут? Не хотят?
Но когда Платон повернулся, в глазах его стояли слезы, а потом из сеней вышла наревевшаяся Настя и решительно и крепко обняла девочку.
- Ах ты, дурочка наша! Да а кто же ты нам еще! Ты наша доченька ненаглядная.
Оценили 37 человек
58 кармы