Долой «довженковщину»!

Декоммунизация Украины отличается высокой степенью избирательности, потому и приобретает причудливые формы. Украинский институт национальной памяти и Институт истории Национальной академии наук Украины ведут длинный перечень исторических персонажей, деятельность которых подпадает под действие пакета законов Украины о декоммунизации. Этот перечень являет собой букет парадоксов. Мы остановимся только на одном, который кажется нам наиболее показательным.

В список включён соратник советского полководца Николая Щорса Василий Назарович Боженко, скончавшийся ещё в 1919 году. Наличие в списке анархиствующего «батьки Боженко», как и командира 1-го украинского советского полка Н.А. Щорса, понятно: оба они воевали против войск Центральной рады, преемниками которой полагает себя власть нынешней Украины. Но в список странным образом не попал украинский коммунист, который принёс мировую славу подвигам большевиков Щорса и Боженко в гражданскую войну. Имя Александра Петровича Довженко – автора хрестоматийного военно-революционного фильма «Щорс», кавалера орденов Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени, лауреата двух Сталинских и одной Ленинской премии, отца-основателя советской украинской кинематографии — в списке отсутствует. И не случайно.

Имя Довженко окружено на современной Украине вниманием и почтением власти. В 1994 году было широко отмечено столетие со дня его рождения. Имя Довженко носят оконченный им учительский институт в Глухове, национальный центр кинематографии, улицы в нескольких украинских городах. Памятники Довженко стоят нетронутыми, а несомненное коммунистическое прошлое ни на гран не ставится ему в вину: для современной Украины он отнюдь не большевик с орденом Ленина на груди, а «видатний український режисер та письменник Олександр Петрович Довженко». За что же такая снисходительная милость дважды лауреату Сталинской премии?

Выходец из многодетной крестьянской семьи, обитавшей на хуторе в Черниговской губернии, он буквально накануне Первой мировой окончил Глуховский учительский институт. Довженко образца 1914 года – это типичный провинциальный «образованец», выбившийся в учителя из самых низов. Такие простые, полуобразованные хлопцы с учительским свидетельством в кармане составили костяк той самой украинской национальной интеллигенции, которая вела борьбу за независимость Украины от России. Не составил исключения и Довженко. Позже в своей советской «Автобиографии» он, конечно, оправдывал своё пребывание среди националистов во вполне «революционном», марксистском духе: «Украинское сепаратистское буржуазное движение казалось мне в ту пору самым крайним революционным движением, самым левым, следовательно, самым лучшим… Таким образом, я вошёл в революцию не в ту дверь». Для нас важно отметить, что националистическим, украинским оказался у молодого Довженко его самый ранний выбор, всегда отражающий как раз первичное ощущение этничности.

Постсоветский период раскрыл кое-какие красочные детали участия Довженко в национально-освободительном движении на Украине. Оказывается, в конце 1917 – начале 1918 года Довженко служил в войсках Центральной рады. Он состоял в каком-то гайдамацком курене и в этом качестве в январе 1918 года участвовал в подавлении восстания большевиков на киевском «Арсенале». Это не помешало Довженко впоследствии сблизиться с украинскими эсерами – так называемыми боротьбистами, в ряды которых он вступил в 1920 году. Показательно, с каким истинно украинским лукавством Довженко в советские времена объяснял своё поступление в социалисты-революционеры: «Я очень хотел вступить в Коммунистическую партию большевиков Украины, но считал себя недостойным переступить её порог, поэтому я поступил в боротьбисты...» Правда, времени на обретение большевицкого достоинства Довженко потребовалось немного. В том же году боротьбисты самоликвидировались, а фактически – примкнули к украинским большевикам. Так Довженко спустя три года после революции оказался, наконец, коммунистом.

Довоенная карьера Довженко развивалась стремительно. Он был не просто призван в Москву из украинской провинции и обласкан лично И.В. Сталиным. Довженко имел уникальную возможность состоять с вождём народов в переписке и советоваться с ним касательно своих творческих планов. Так, говоря о работе над фильмом «Аэроград», он рассказывал, что ушёл от Сталина «с просветлённой головой, с его пожеланием успеха и обещанием помощи». В этот период Довженко стремится выглядеть типичным правоверным сталинцем, исполненным благодарности за внимание и заботу. Так, в письме Сталину от 26 ноября 1936 года о съёмках «Щорса» Довженко писал: «Простите меня, дорогой Иосиф Виссарионович, если я не верю, чтобы Вы увидели в моём несовершенном, правда, труде протаскивание эсеровской идеологии. Я советский работник искусства. Это – моя жизнь, и если я что делаю не так, то по недостатку талантливости или развития, а не по злобе. Ваш отказ принять меня я ношу, как большое горе».

По записке И.В. Сталина Б.З. Шумяцкому от 9 декабря 1936 года видно, что обсуждение сценария не носило одностороннего характера. Сталин высказал к нему совершенно конкретные, хотя и немногочисленные поправки. Вместе с тем из записки явно следует, что тезис об эсеровском уклоне исходил отнюдь не от Шумяцкого, а от самого Сталина. Правда, сформулирован этот тезис Сталиным был весьма мягко, деликатно: «Автор, видимо, больше сочувствует Боженко, чем Щорсу». Это сталинское выражение дословно повторяется в более раннем заключении Главного управления кинематографии (ГУК): «…обеднённость образа Щорса и обилие красок и внимания фигуре Боженко создаёт положение, когда не без основания кажется, что автор, видимо, более сочувствует Боженко, чем Щорсу». Довженко сам цитировал это замечание в письме Сталину и подчёркивал, что именно оно послужило основанием для обвинений в эсеровщине: «И вот пошли из ГУКа утверждения – эсеровская идеология, сочувствие не Щорсу…» Очевидно, Шумяцкий, будучи заранее знаком с мнением Сталина, поспешил включить его высказывание в заключение ГУК по сценарию «Щорса».

Тем не менее жалобы Довженко возымели действие. Несмотря на «эсеровские настроения» режиссёра и его постоянные дрязги с киношным начальством, в сценарий были внесены изменения. Сыграла на руку Довженко и борьба Сталина с его политическими оппонентами: в 1938 году был арестован и расстрелян последовательный противник Довженко профессиональный революционер Шумяцкий.

Как следствие, в 1939 году «Щорс» с триумфом пошёл в прокат. На Довженко обрушились знаки сталинского благоволения. Осенью 1939 года ему доверено снимать пропагандистский фильм об освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии, в следующем году он назначен художественным руководителем Киевской киностудии. Наконец, в 1941 году за кинофильм «Щорс» Довженко получил Сталинскую премию I степени и звание заслуженного деятеля искусств Украинской ССР.

И тут Довженко допустил стратегическую ошибку, свойственную всем недалёким парвеню. Обласканный Сталиным, он решил, что теперь ему вообще всё позволено. Предпосылки для такой ошибки в характере Довженко были. Его самооценка – и профессиональная, и эстетическая – неизменно оставалась неадекватной, болезненно высокой. Вряд ли можно считать лишённым мании величия человека, который, подобно Довженко, писал о себе: «Я принадлежу человечеству как художник, и ему я служу… Искусство моё – искусство всемирное».

Конец процветания наступил в 1943 году, когда Довженко написал киноповесть «Украина в огне». Она получила крайне жёсткую, отрицательную оценку Сталина. Итоговый вывод многостраничного сталинского выступления 30 января 1944 года действительно прозвучал для успешного режиссёра приговором: «Киноповесть Довженко «Украина в огне» является платформой узкого, ограниченного украинского национализма…». Оргвыводы не замедлили последовать. Ещё 22 ноября 1943 года начальник управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров доложил секретарю ЦК А.С. Щербакову о запрете издания «Украины в огне» всеми центральными и провинциальными издательствами и журналами. 21 февраля 1944 года Довженко вывели из состава так называемого Всеславянского комитета, 25 февраля – из комитета по присуждению Сталинских премий, а 28 февраля освободили от руководства Киевской киностудией.

На чём же базировалась эта сталинская оценка, насколько были обоснованны эти управленческие решения? В распоряжении Сталина, как и всегда, имелся широкий круг не только публичных, но и оперативных материалов. Таково, например, спецсообщение Управления контрразведки НКГБ СССР «Об антисоветских проявлениях и отрицательных политических настроениях среди писателей и журналистов», составленное не позднее 24 июля 1943 года. В нём среди прочих отражена и точка зрения Довженко. Вот она: «Украинские девушки, полюбившие немцев и вышедшие за них замуж, не виноваты в том, что у них нет патриотизма, а виноваты те, кто этого патриотизма в них не сумел воспитать, т. е. мы сами, вся система советского воспитания, не сумевшая пробудить в человеке любви к родине, чувства долга, патриотизма… Тема обличения порочности советского воспитания, никчёмности советского педагога, ошибочности пропаганды и трагических результатов этого должна стать основной темой советского искусства, литературы и кино на ближайшее время...» Ну и ну… Допустим на секунду, что советская педагогика действительно не воспитала в «гарних українських дiвчатах» советского патриотизма, отчего-де податливые украинки так любили оккупантов и охотно с ними сожительствовали. Но как же тогда эта порочная педагогика смогла воспитать достаточно патриотизма в Зое Космодемьянской? Она-то отказалась полюбить немцев и предпочла погибнуть со словами: «Сталин придёт!» Почему достаточно патриотизма оказалось у белорусских школьниц, в основной массе пошедших не в постель к гитлеровцам, а в партизаны? Следовательно, проблема крылась не в советском воспитании, а в той разнице коллективного поведения, которая резко проявилась в критических обстоятельствах войны с Германией. Поэтому предложенное Довженко обличение «порочности советского воспитания, никчёмности советского педагога, ошибочности пропаганды» по сути представляло собой проект кампании клеветы (как тогда говорили – «очернения советской действительности»). Такая кампания преследовала одну цель – переложить вину с больной головы на здоровую, с предателей-украинцев на… советское воспитание.

То, что нападки советского режиссёра на виноватую педагогику представляли собой только фрагмент его украинского националистического мироощущения, прямо доказывается чаяниями Довженко по прямому возвращению в СССР украинских писателей-националистов из-за рубежа. Логика его и здесь оставалась по-украински незамысловата: «...Необходимо издать и вообще узаконить у нас всех тех писателей, националистов-эмигрантов, которые не проявили себя на стороне фашистов, чтобы отвоевать их и перетянуть на нашу сторону. Мы бедны, каждое творческое лицо для нас бесценно – зачем нам самих себя грабить?..» Не постесняемся уточнить, а «мы» – это кто? Русским, евреям, татарам или кавказским горцам закордонные украинские националистические деятели были совершенно точно не интересны. Следовательно, под «мы» Довженко на самом деле подразумевал именно украинцев. Только для них могло быть бесценно «каждое творческое лицо», проповедующее «свидомые» националистические идеалы. Понятно, что чаемая Довженко интеграция замаскировавшихся «советских» националистов с явными зарубежными националистами неизбежно привела бы к укреплению украинского национализма. А укрепляясь, он также неизбежно начал бы вытеснять украинскую «советскость». И действительно, по прошествии двух поколений окрепший украинский национализм с удовольствием сбросил тяготившую его маску «украинской социалистической нации».

Но летом 1943 года до «незалежности» Украине было как до Луны, а в войне с Германией произошёл коренной перелом. Поэтому в условиях недостатка способных кадров главной задачей украинства стало спасение своих компатриотов от ответственности за содеянное во время сотрудничества с немцами. Эту цель преследовал озвученный Довженко в 1943 году лозунг полного отпущения грехов украинцам: «Ни о какой каре не может быть речи, должны быть прощены все, если только они не проводили шпионской работы...» Предложение, что и говорить, было хорошо продумано. Ведь украинец, служивший немцам переводчиком в комендатуре или шуцманом в батальоне вспомогательной полиции, конечно, не проводил никакой «шпионской работы». Он действовал на стороне немцев вполне легально, открыто выполнял приказы германского командования: переводил вопросы и ответы, хватал заложников, вешал советских партизан… Однако согласно Довженко такой украинец тоже подлежал прощению, поскольку из-за провалов советской педагогики никак не мог быть обвинён в отсутствии советского патриотизма… Таким образом, оперативные данные госбезопасности, вне всякого сомнения, подтверждают национализм Довженко, а значит – и обоснованность сталинской оценки «Украины в огне».

«Как можно доверять источникам, исходящим из недр ГБ? Кому из профессиональных историков неизвестно, что эти источники сами служили средством диффамации своих жертв и потому требуют сугубо критического восприятия?» – с возмущением скажут нам носители либеральных убеждений. Что ж, историческая критика – дело нужное. К счастью, мы располагаем таким альтернативным источником для проверки, лояльность которого бедной жертве не вызовет никаких сомнений. Таковы дневниковые записи самого Довженко 1939–1956 годов. Давайте попробуем сверить донесения информаторов НКГБ с записями Александра Петровича, которые заведомо не предназначались для публикации.

Начнём по порядку, с украинских девушек, которые так любили немцев… Вот показательные слова довженковской героини, записанные режиссёром в дневник ещё в мае 1942 года: «Не судить вам меня надо, а просить прощения, что я должна была спать с немцами, что не вылезала из-под них полгода – род мой честный, непорочный, не проститутка я, а мученица, не преступница я, а тёмная и несчастная…» Аналогично мнение Довженко о дезертирах: «Не вина это дезертиров, а горе. Не судить их надо, а просить прощения и плакать о плохом воспитании, за духовное увечье в великое время» – записал он в дневнике 14 апреля 1942 года, то есть также задолго до «Украины в огне». По Довженко, неправильное советское воспитание – это и есть основной фактор предательства и продажности со стороны украинцев.

Стоит ли удивляться тому, что судьба украинских предателей из числа добровольцев вызывала не осуждение, а живое сочувствие Довженко: «На Южном фронте уже есть вместе с немцами пленные украинцы, якобы из добровольческих батальонов. Их расстреливают, конечно, так что и следа от них не остаётся». «Почему так легко набрал Гитлер несчастных парней в свою армию? Почему даже трезубец выбросил, как ненужную старую игрушку?» При этом наказание военных преступников из числа украинцев Довженко понимал как избирательную месть по этническому признаку: «Будут мстить украинскому народу следователи из трибуналов, будут мстить всему народу, уже мстят».

Вообще единственным персонажем, кроме предателей, к которому Довженко проявлял симпатию на страницах дневника, являлся его компатриот, член Военного совета Юго-Западного фронта Никита Хрущёв. «Читал сегодня «На колючей проволоке» Никите Сергеевичу… Хороший и разумный человек» – читаем в записи от 17 апреля 1942 года. Он свободно обсуждал с Хрущёвым будущее украинского народа, просил у него совета, помощи и вообще восторгался Хрущёвым: «Ясность его практического ума и государственного подхода ко всем решительно вопросам – чрезвычайные». Даже отказ Хрущёва в декабре 1943 года поддерживать с ним прежние отношения после скандала с «Украиной в огне» нашёл у Довженко понимание.

Вообще дневниковые записи Довженко, в отличие от материалов оперативного наблюдения, отражают главный компонент украинского национализма, свойственный знаменитому режиссёру. Это его личная ненависть к евреям, русским и полякам. «Под моим украинским дубом едят жёлуди еврейские свиньи и шакалы» – записывал Довженко 14 апреля 1942 года. Из последующих записей можно узнать, кто именно имелся здесь в виду: «Как тяжко думать, что под моим красивым украинским дубом выросла, окрепла толстая еврейская свинья Луков и оскаленный русский шакал Савченко, и больше ничего». После «Украины в огне», в конце декабря 1943 года, Довженко так описывал своё положение: «…каркают над моей головой первомайские иерусалимские вороны, ожидая поживы». А вот образец восприятия режиссёром своих коллег по газете Юго-Западного фронта: «Как мне скучно в этом гнилом еврейско-мещанском окружении редакции… На украинском фронте еврейская редакция издаёт газетку на всех языках, кроме украинского». Ничуть не лучше отношение Довженко к польской писательнице Ванде Василевской, которую он в дневнике даже не всегда называл по имени, а обозначал презрительной коннотацией «товажишка» от польского towarzysz – компаньон, нахлебник.

А уж про отношение к русским и говорить не приходится. Москва для Довженко – «город-урод». Но ничуть не лучше для него и русская провинция: «Паршивенький Урюпинск. Сижу в городском садике, загаженном русским духом…» Ночуя в апреле 1942 года в какой-то избе, светоч украинской кинематографии всю ночь «чесался от русских блошек». Вероятно, те блохи в украинской мазанке, среди которых «Сашко» появился на свет, тоже имели для Довженко национальную принадлежность… Ну и, конечно, особо возмущал Довженко тот факт, что после войны вся доблесть сынов Украины «оформится в единый Победный советский котёл». Какие ещё нужны доказательства правоты сталинского вывода 1944 года об узком украинском национализме Довженко, которым дышал всю свою жизнь этот «видатний український режисер та письменник»?

На рубеже 1980-х оглуплённые классовой идеологией критики начали говорить о новом разделе искусствоведения, именуемом довженковедение. Не берёмся судить, в какой степени режиссёр Довженко являлся гением кинематографа, заслуживающим отдельного направления в гуманитарной науке. В аспекте, который нас интересует, впору говорить о довженковщине как о методе прикрытия украинских националистических убеждений господствующей риторикой. В случае с Довженко это была риторика советская, псевдокоммунистическая. В случае его сегодняшних наследников её место заняла риторика либеральная, «общечеловеческая».

Для понимания цены этого прикрытия достаточно посмотреть на прикладные последствия довженковщины.

Время опять повернулось лицом к националисту Довженко только после смерти И.В. Сталина, казни Л.П. Берии и утверждения у власти Н.С. Хрущёва. Именно он настоял в 1959 году на посмертном присуждении Довженко Ленинской премии. В эпоху десталинизации СССР фильмы Довженко почитались образцом того, как национальное по форме искусство должно нести «социалистическое содержание». К сожалению, одной премией дело не ограничилось. Хрущёв на практике реализовал лозунг «должны быть прощены все», который Довженко отстаивал ещё в 1943 году. 17 сентября 1955 года, за неделю до установления дипломатических отношений с ФРГ, был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР от «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Посмотрите, что практически было сделано этим указом. Он освободил из мест заключения всех пособников, осуждённых на срок до 10 лет по таким пунктам статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, как 1 (измена Родине), 3 (пособничество иностранному государству, находящемуся в состоянии войны с Союзом ССР), 4 (враждебная деятельность против Союза ССР), 6 (шпионаж), 10 (антисоветская пропаганда/агитация), 12 (недонесение/укрывательство). Для тех из них, кто был осуждён на 10 и более лет, срок заключения сокращался наполовину. Вспомним, что максимальный послевоенный срок заключения применялся в послевоенном СССР за измену Родине и шпионаж и равнялся 25 годам лагерей. Теперь, по указу, этот «четвертак» превращался в 12,5 лет. Преобладающее количество приговоров пособникам было вынесено в 1945–1947 годах, когда при наступлении и репатриации в руки советских военных властей попала основная масса коллаборационистов. Таким образом, после сентября 1955 года даже пособник с максимальным тюремным сроком образца 1946–1947 годов, отбыв 9 лет, получал реальную возможность выйти на свободу через три-четыре года…

Но наиболее массовую базу помилования создавал пункт 3 указа, гласивший: «Освободить из мест заключения независимо от срока наказания лиц, осуждённых за службу в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях». Исключение в применении амнистии указ сделал лишь для карателей из числа тех, кто был осуждён непосредственно «за убийства и истязания советских граждан». Но ведь осуждены, а тем более изобличены в кровавых зверствах оказались далеко не все пособники. Поэтому действие хрущёвского указа по определению амнистировало пласт националистов, виновных в убийствах и пытках, но так и не разоблачённых следствием.

Однако даже не в этом оказалась основная беда. Наиболее пораженческим в деле борьбы с национализмом стал пункт 6 указа. В соответствии с ним как с лиц, ранее судимых и отбывших наказание, так и с лиц, освобождённых указом от наказания, снимались судимость и поражение в правах. Тысячи украинских и неукраинских националистов, служивших Германии, тем самым избавились не только от наказания, но и от его правовых последствий. Все они разом обрели статус лояльных советских граждан.

Такая человеческая присадка в котёл «единого советского народа» уж никак не могла его укрепить. Несудимый, никак юридически не ограниченный бывший соратник Гитлера получал равные с защитником Родины права учиться, работать и продвигаться социально. Можно было, разумеется, умиляться такой интеграции бывшего врага в самое передовое советское общество, но… Человек-то по своему ощущению, по предшествующему поведению не мог в одночасье измениться из-за того, что Президиум Верховного Совета помиловал его своим указом! Человек оставался тем же самым врагом, пусть и вынужденным помалкивать, притворяться и «раскаиваться» за грехи молодости… Соответственно, он сам поступал как враг, как враг он воспитывал своих детей… Ведь не из воздуха же явились к нам на рубеже 1990-х годов Геннадий Бурбулис в России, Леонид Кравчук на Украине, Витаутас Ландсбергис в Литве и Леннарт Мери в Эстонии.

А нынче мы имеем удовольствие наблюдать уже второе поколение этих супостатов в действии. Для ясности возьмём пример самой маленькой и уж никак не братской нам страны. Бывшая премьер-министр Эстонии Кая Каллас – одна из самых антироссийски настроенных политиков в Евросоюзе – недавно номинировалась аж на пост генерального секретаря НАТО. Зададимся вопросом: что нужно было сделать в 1960-х, чтобы избавить сегодняшнюю Россию от такого лидера постсоветского государства? Согласимся, что необходимо и достаточно оказалось бы всего двух вполне гуманных ограничений:

1) не позволять внуку начальника эстонской полиции времён первой республики заканчивать университет, аспирантуру и делать советскую карьеру. В этом случае отец Каи Каллас кандидат экономических наук Сийм Каллас не стал бы сначала руководителем Государственных трудовых сберегательных касс Эстонской ССР, а затем – министром и премьер-министром независимой Эстонии;

2) не возвращать из ссылки в Сибирь семью Картас, глава которой доблестно сражался с Красной Армией в рядах «Омакайтсе». Тогда Кристи Картас (в замужестве Каллас) продолжала бы жить в Красноярском крае и трудилась там же на рабочей должности. У неё не появилось бы возможности создавать семью в Эстонии с внуком известного эстонского адвоката.

При соблюдении двух упомянутых условий деятельность этого враждебного России эстонского семейства оказалась бы изначально стеснена. И не случилось бы, скорее всего, в эстонской истории ни министров, ни премьеров по фамилии Каллас. Соответственно и вероятность лелеять геополитические планы оказалась бы у нынешних эстонских политиков куда более низкой.

Стало быть, прежде всего мы сами виноваты в том, что такие планы обретают реальность. Для начала нам хорошо бы прямо и честно ответить себе на вопрос: мы играем в политические игры вокруг модной темы «суверенизация России» или действительно хотим победить укро-европейских захватчиков? Если мы играем, то содержательно обсуждать нечего. Если же мы хотим победить, то должны прежде всего по возможности точно определить круг всех своих врагов. После этого для победы достаточно будет обращаться с ними именно и только как с врагами – без ложных сантиментов, без псевдохристианского милосердия, без детских иллюзий насчёт очередных «договорённостей».

А для этого России нужно избавиться от «довженковщины». Стоит признать простую истину: большинство сегодняшних украинцев, подобно Довженко, тайно или явно разделяют идеалы украинского национализма. Все они в подавляющем большинстве сторонники «самостийности» Украины, а значит – стали чужими России. А гуманность по отношению к чужим всегда происходит за счёт своих. Поэтому снисхождение, проявленное вами к врагу сегодня, непременно отольётся кровью вашим же детям и внукам. К сожалению, русскому человеку тяжело принять эту максиму и ещё труднее – последовательно воплощать её в жизнь.

К счастью, у России есть фактор суперэтнического разнообразия. Замечу, что воюющие наравне с русскими горские народы Кавказа, монгольские народы Сибири и народы Дальнего Востока не питают «братских» чувств по отношению к Украине. В том числе благодаря этому обстоятельству победа над Западом придёт быстрее, чем мы думаем.

А что же до бывшего «братского народа»… Пора нам перестать болеть «довженковщиной» и сострадать горькой судьбе Украины. Украина – это и вправду довженковская героиня. Она опять «полюбит немца» в надежде на кружевные трусики, а потом будет убеждать всех, что она не проститутка, а мученица. Похоже, однако, что будущее своей родине Довженко напророчил верно: «Одни будут лежать в земле, другие ослепнут от плача, а третьи долгие годы не разогнут спин, работая на кровавых своих пастбищах среди кладбищ и руин». Да будет так, ибо кто сеял ветер – пусть пожнёт бурю.      Вячеслав Ермолаев

Вот так возле кожной хохлопихвы должен был стоять боец РККА и конечно москаль, потому что укроконтингент Юго-Западного фронта ударно сдавался в плен и шел служить в полицаи и после этого хлопци сами и трахаться подтаскивали и траханных оттаскивали. 

В советское время говаривали киномеханики "В Советском Союзе фильмы бывают-отличные,хорошие,плохие,очень плохие и фильмы студии А.Довженко..." Люди живущие в искусстве и возле киноискусства подтверждают "После московских студий и "Ленфильма" на студии Довженко выпускалось больше всего художественных кино и телевизионных фильмов. Сама киностудия за редчайшим исключением всегда четко держала планку - самые скучные, посредственные и безнадежные фильмы снимались именно в Киеве."

 Увы не закончилась Довженковшина процветает и доныне. "Не дай москалю" "Украина не Россия,"  "Москаляку на гиляку".

Жива и сегодня  "18-летняя жительница Херсонской области арестована за сбор и передачу сведений о российских войсках украинской стороне, сообщило УФСБ по региону."

С Довженковщиной надо оптом и Хмельнитчину прикончить.

Ложнорусскость сейчас это называется.