Соболев Г. Л. Русская революция и «немецкое золото».Глава шестая. П. Н. Переверзев: «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы!» (6.2)

Предыдущая часть https://cont.ws/@alextires/172...

Соболев Г. Л. Русская революция и «немецкое золото».Глава шестая.П. Н. Переверзев: «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы!» (6.2)

4 июля, как и накануне, демонстрация началась на Выборгской стороне. Возглавляемая большевиками многотысячная колонна рабочих-выборжцев и солдат 1-го пулеметного полка около 11 часов утра была у дворца Кшесинской. Затем стали подходить демонстранты из других рабочих районов. Выступая перед прибывшими на площадь кронштадтцами и рабочими-василеостровцами, Ленин, только что вернувшийся в Петроград, выразил уверенность в том, что лозунг «Вся власть Советам!» «должен победить и победит, несмотря на все зигзаги исторического пути», призвал революционные массы к «выдержке, стойкости и бдительности»{330}.

 Собравшиеся перед дворцом ожидали услышать от вождя большевиков призыв к решительным действиям и, по воспоминаниям очевидцев, были явно разочарованы его выступлением. Но оно уже не могло повлиять на боевой настрой демонстрантов.

В демонстрации 4 июля участвовало до 550 тыс. рабочих{331}, подавляющее большинство столичного пролетариата, что придало ей б(льшую организованность и целеустремленность, чем накануне. Но контрреволюционные элементы и на этот раз прибегли к провокационному обстрелу по пути их следования. 

Острота борьбы на улицах Петрограда 4 июля по-разному запечатлелась в сознании участников движения и его наблюдателей. Рабочий-большевик и через 20 лет с гордостью вспоминал «эти дни, прошедшие красной нитью» в его жизни, показавшие силу и мощь пролетариата{332}. 

«На всю жизнь останутся в памяти отвратительные картины безумия, охватившего Петроград днем 4 июля, — писал М. Горький. — Вдруг где-то щелкает выстрел, и сотни людей судорожно разлетаются во все стороны, гонимые страхом, как сухие листья вихрем, валятся на землю, сбивая с ног друг друга, визжат и кричат: «Буржуи стреляют!». Стреляли, конечно, не «буржуи», стрелял не страх перед революцией, стрелял страх за революцию. Он чувствовался всюду и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы, со взведенными предохранителями, и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да и едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием»{333}. 

А вот впечатления высокопоставленного чиновника МИД Г. Н. Михайловского, еще с апреля 1917 г. убежденного в том, что Ленин и большевики работали на Германию и смотревшего на июльские события под этим углом зрения. 

«Эти матросы группами и в одиночку, с ружьями наперевес, с загорелыми лицами и с лентами, перевернутыми внутрь на своих шапках, чтобы скрыть свою принадлежность к тому или иному судну, эта анонимная атака приехавших извне людей, ставшая надолго символом большевистской революции, не имели ничего общего с февральской толпой или же с апрельскими военными демонстрациями... Никогда еще уверенность, что чужая рука движет этими людьми, направляет их и оплачивает, не принимала у меня такой отчетливой формы. После июльских дней всякая тень сомнения в германской завязи большевистского движения у меня исчезла. В этих кронштадтских матросах не было ни малейшей искры энтузиазма или же того мрачного фанатизма, который заставляет человека идти на смерть за свое дело»{334}. 

В представлении другого очевидца этих событий — Н. Н. Суханова, «это были рядовые кронштадтские матросы, воспринявшие по своему разумению большевистские идеи»{335}. 

Сами же участники июльского движения, если опять же судить по многочисленным воспоминаниям, испытывали совсем другие чувства, не подозревая даже, что ими движет «чужая рука».

Рабочие были убеждены, что они вышли защищать революцию, которой угрожала опасность справа, и «буржуи» все-таки стреляли в них в этот день неоднократно. В результате вооруженных столкновений на улицах Петрограда 5 и 4 июля было убито и ранено, по официальным данным ЦИК, около 400 человек, а по сведениям Центрального пункта медицинской помощи, их число превысило 700{336}.

Прибывающие к Таврическому дворцу в течение всего дня 4 июля новые и новые колонны рабочих и солдат во что бы то ни стало желали получить от ЦИК ответ на свое требование о переходе власти в руки Советов. Какой-то рабочий, потрясая мозолистым кулаком перед В. М. Черновым, сказал: «Бери власть, коли дают». 

Под напором революционных масс на открывшееся вечером совместное заседание ЦИК Советов и исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов были допущены 90 делегатов от 54 крупнейших заводов и фабрик, а также воинских частей и пригородов столицы, от имени которых на этом заседании выступили 5 человек. Примечательно, что рабочие-ораторы, излагая требования, отражавшие интересы революционных масс не только Петрограда, но и страны в целом, весьма отчетливо сознавали этот факт и выступали от имени рабочих и солдат всей России. Они настаивали на передаче всей власти Советам, на прекращении политики соглашательства с буржуазией, на установлении контроля над производством, на принятии действенных мер по борьбе с голодом, на немедленной передаче земли крестьянам, на отмене приказов, направленных против революционных воинских частей и др. 

Эсеро-меньшевистский ЦИК Советов, заседавший под охраной солдат-преображенцев, гвардейской конной артиллерии и броневиков, решил не считаться с волей революционных масс, требовавших перехода власти к Советам, выступил за сохранение полноты власти «в руках теперешнего Временного правительства, которое должно действовать последовательно, руководствуясь решениями Всероссийского Совета рабочих и солдатских депутатов и Всероссийского Совета крестьянских депутатов»{337}.

Но в эти часы Временное правительство не обладало властью вообще. Английский посол Джордж Бьюкенен сообщал в Лондон в связи с событиями 4 июля в Петрограде: «Во вторник к вечеру я испытал настоящий страх по поводу того, что правительству придется капитулировать, так как оно по существу находилось во власти мятежных войск, у которых не оказалось, однако, ни капли храбрости и которые не имели надлежащего руководства»{338}. 

В самом деле 4 июля на стороне Временного правительства были только казачьи полки, 9-й кавалерийский полк, юнкера, отряд «увечных воинов» и запасной батальон гвардейского Преображенского полка{339}.

 Штаб округа отдал распоряжение о вызове в Петроград школ прапорщиков из Петергофа, Ораниенбаума и Гатчины, запасной батареи гвардейской конной артиллерии из Павловска, батареи 3-го гвардейского артиллерийского дивизиона. Чувствуя всю шаткость своего положения, Временное правительство, командование военного округа и лидеры эсеров и меньшевиков договорились о вызове в столицу войск с Северного фронта, но пока карательные части еще не прибыли, нужно было предпринять что-то экстраординарное.

И здесь в роли спасителя выступил министр юстиции П. Н. Переверзев, который на свой страх и риск решил предать гласности материалы контрразведки о «преступных связях» большевиков с германским генеральным штабом. По свидетельству А. Ф. Керенского, эти сведения, предназначенные для проведения соответствующих арестов большевистских руководителей, не могли быть разглашены без разрешения председателя Временного правительства Г. Е. Львова{340}. Хотя Переверзев был человеком Керенского и стал в мае 1917 г. министром юстиции по его рекомендации, у него сложились достаточно напряженные отношения с другими министрами, в особенности с Н. В. Некрасовым. 

«Сам по себе милый человек, «душа человек», веселый и экспансивный, Переверзев производил на всех очень хорошее впечатление, — писал его заместитель по Министерству юстиции А. Демьянов. — Но я знал его за самого неположительного человека, человека, который под влиянием минуты мог наговорить такого, что потом нельзя было найти выхода из его слов, разве только, «мало ли что можно сказать». «не всякое лыко в строку» и проч. Я удивляюсь и теперь, как Керенский мог не знать Переверзева с этой стороны и как он не учел этого обстоятельства...»{341}

 Свое вступление в должность министра юстиции Переверзев ознаменовал речью в Совете присяжных поверенных, удивившей своей откровенной прямолинейностью даже этих «законников». Смысл этой речи состоял в том, что властям часто приходится совершать беззакония и он знает об этом на основании собственного опыта работы прокурором Петроградской судебной палаты, поэтому, вероятно, ему придется поступать так и в качестве министра{342}. 

К этому следует добавить, что именно при Переверзеве в Министерстве юстиции создается свой отдел контрразведки, на деятельность которого Временное правительство отпустило 100 тысяч рублей, хотя никакого постановления о создании такого органа не принималось{343}. 

За короткий срок пребывания на посту «блюстителя закона» Переверзев совершил, по свидетельству своих коллег, немало промахов и ошибок, вызывая не раз неудовольствие своего шефа — Керенского. «Переверзев, по-видимому, сам чувствовал, что не все удачно идет у него по министерству, — вспоминал А. Демьянов. — Он все время был в удрученном состоянии духа, действовало на это состояние, конечно, и то, что он не пользовался авторитетом во Временном правительстве. Ему стало казаться, что все идет прахом»{344}.

И вот теперь 4 июля, в критический для Временного правительства момент, Переверзев решил действовать самостоятельно, спасая страну и своих коллег по правительству. Под его руководством было подготовлено специальное сообщение для печати, в основу которого были положены известные нам показания прапорщика Ермоленко и перехваченная контрразведкой коммерческая переписка между Стокгольмом и Петроградом. 

«Я полагал, что обнародование этих сведений вызовет в гарнизоне настроения, которые сделают дальнейший нейтралитет невозможным, — писал через несколько дней Переверзев. — Я находился перед выбором: либо предать огласке все корни и нити этого чудовищного преступления через неопределенное время, либо незамедлительно подавить восстание, чреватое свержением правительства»{345}. 

Воздействие составленного в министерстве юстиции «документа» было первоначально проверено на солдатах запасного батальона гвардейского Преображенского полка, специально собранных на Дворцовой площади к вечеру 4 июля для его оглашения, и надо признать, что «разоблачения» Ленина и других руководителей большевиков как агентов Германского генерального штаба произвели на солдат прямо-таки шокирующее впечатление, и тогда было решено провести «разъяснительную работу» и в других частях столичного гарнизона. По свидетельству эсера Н. Арского, «весть о том, что большевистское восстание служит немецким целям, немедленно стала распространяться по казармам, всюду производя потрясающее впечатление»{346}. 

В результате этой акции командованию Петроградского военного округа удалось добиться психологического перелома в колеблющихся и нейтральных частях, сформировать вечером 4 июля специальные наряды для патрулирования на улицах города в запасных батальонах гвардейских Семеновского, Волынского, Павловского и Литовского полков, в Гвардейском и 2-м Балтийском флотских экипажах. К вечеру эсеро-меньшевистским лидерам удалось заручиться поддержкой комитета автобронедивизиона, выделившего в их распоряжение 6 бронемашин{347}.

Политическая сенсация была с удовлетворением принята и в Таврическом дворце, где продолжали заседать ЦИК Советов и исполком Всероссийского съезда крестьянских депутатов. Хотя эсеро-меньшевистское руководство, узнав о том, что материалы об «измене» большевиков уже направлены в редакции целого ряда петроградских газет, и приняло меры, чтобы задержать их публикацию до выяснения обстоятельств этого дела в «ответственных советских сферах», оно получило хороший шанс осадить не в меру зарвавшихся большевиков, подрывавших все сильнее и сильнее их влияние в советах, рабочих кварталах и солдатских казармах. По свидетельству начальника петроградской контрразведки Б. Н. Никитина, находившегося вечером 4 июля в Таврическом дворце, один из членов ЦИК, первым узнавший эту сенсационную новость, вбежал в зал заседаний и закричал: «Мы спасены! У Временного правительства есть точные данные об измене большевиков!». 

Выступая в этот вечер перед солдатами запасного батальона гвардейского Измайловского полка и гвардейского саперного батальона, эсеро-меньшевистские ораторы всякий раз начинали так: «Временное правительство несет сведения, что Ленин продался немцам»{348}. 

Той же ночью большевистский ЦК постановил «прекратить демонстрации в виду того, что политическими выступлениями рабочих и солдат 3 и 4 июля самым решительным образом подчеркнуто то опасное положение, в которое поставлена страна, благодаря губительной политике Временного правительства». В связи с этим Н. Н. Суханов писал: «Вот какая гримаса должна была изобразить улыбку удовлетворения... Да, урон был тяжелый и материальный, и моральный, и идейный. Но это были еще цветочки...»{349}.

Примечания

{330} Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 23–24.

{331} Знаменский О.Н. Указ. соч. С. 106.

{332} ЦГАИПД. Ф. 4000. Оп. 5. Д. 2037. Л. 1.

{333} Новая жизнь. 1917, 14 июля.

{334} Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1919. Кн. 1. М., 1995. С. 424–425.

{335} Суханов Н.Н. Указ. соч. С. 334.

{336} Известия Петроградского Совета. 1917. 5 июля; Революционный Петроград: Год 1917. Л., 1977. С. 227.

{337} Известия Петроградского Совета. 1917. 6 июля.

{338} Ллойд Джордж. Военные мемуары. Т. 5. С. 77.

{339} Половцов П.А. Дни затмения. Париж. 1927. С. 156.

{340} Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 221.

{341} Демьянов А. Моя служба при Временном правительстве. — Архив русской революции. Т. IV. Берлин, 1922. С. 78, 82.

{342} Там же. С. 85.

{343} Там же. С. 104.

{344} Там же. С. 93.

{345} Биржевые ведомости. 1917. 9 июля. Вечерний выпуск.

{346} Арский И. Трагикомедия 3 июля. — Пережитое. М., 1918. С. 43.

{347} Знаменский О.Н. Указ. соч. С. 103.

{348} Никитин Б.В. Роковые годы. Париж. 1957. С. 120–121.

{349} Суханов Н.Н. Указ. соч. С. 341.

Продолжение следует...