Знаменитый монолог Гамлета, героя одноимённой пьесы, написанной Шекспиром в 1600 – 1601 годах и изданной в 1603-м, является, пожалуй, центральным местом этой знаменитой трагедии. Сложность понимания трагедии, её таинственный смысл определены, видимо, тем, что главная линия сюжета проходит по разделу жизни и смерти. Мы приходим в этот мир и потом ходим из него, но куда, не знаем. Эта неизбежность соединена с неизвестностью, что и накладывает на пьесу свои таинственные покровы.
Автор трагедии ещё и добавил тумана, когда, умирая, Гамлет завещает Горацио передать его историю, имея ввиду её внешнюю канву, а об остальном – умолчать:
Скажи ему, как всё произошло
И что к чему. Дальнейшее – молчанье.
Таким образом, Горацио, который как бы и сообщает историю принца Датского, должен рассказать динамику, но умолчать о её внутреннем содержании.
Загадки и тайны, тайны и недомолвки…
Но оставим это шекспироведам и поговорим о другом. Какую мысль несёт нам через века Шекспир устами его героя Гамлета?
Тема ухода из жизни является актуальной для всех поколений рода людского, поэтому до наших дней «Гамлета» ставят на подмостках театров, снимают фильмы, пишут книги и статьи.
Главному герою пьесы присущи такие черты, которые привлекают к нему внимание зрителей и читателей. Это прежде всего, сложные жизненные обстоятельства, в которых он очутился. Его отец умер, а затем Гамлет узнаёт, что не умер, а убит. Более того, его мать изменила памяти отца и вышла замуж – да не за кого-то, а за Клавдия, его убийцу! Вторая черта – это способность, если хотите, Гамлета погружаться в свой внутренний мир, разбираться в нём, я бы сказал, бродить с фонарём в руке по лабиринтам своей души. Третья черта заключается в поиске справедливости, что приводит принца Датского к гибели – и круг замыкается, автор пьесы неизбежно подводит нас опять к размышлениям о границе между жизнью и смертью.
Итак, четыре капитана выносят, отсюда – туда, тело датского принца, а мы стоим здесь, в реальном мире, смотрим туда, в мир, окутанный таинственным туманом – и думаем о том, что каждый из нас в своё время тоже последует за принцем.
Но кем я буду? Гамлетом или Клавдием?..
Однако вопрос этот не единственный. В монологе Гамлета ставится и другой вопрос: жить в этом мире и ждать естественной смерти – или принять самостоятельное решение на добровольный уход в мир иной?
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала!
Почему Шекспир обратился к теме жизни и смерти, мы не знаем. Возможно, к этому его привели жизненные обстоятельства, а быть может, общефилософские размышления. Во всяком случае, нам неизвестно, чтобы его в этот период преследовали жизненные неудачи. А вот в плане творчества Шекспир именно к написанию «Гамлета» достиг вершины своей творческой зрелости.
Мы не будем разбирать вопрос о том, что сюжет шекспировского «Гамлета» взят из средневековых хроник и что до 1601 – 1602 годов исследователи полагают наличие другой пьесы, тоже под названием «Гамлет», но вышедшей до Шекспира и принадлежащей перу, возможно, не Шекспира. «Гамлет» Шекспира – это совсем другое произведение, чем так называемый «пра-Гамлет». Отличие Потрясателя сцены от его собратьев по перу заключается именно в том, что для пьес Шекспира характерны философская глубина, что за разнообразием сценических приёмов стоит чёткое построение сюжета, а его героев отличает значимость сценического образа.
Да, пьесы Шекспира перекликались или повторяли сюжеты предшественников, но при этом несли в себе другую идею. Сценические приёмы, применявшиеся ранее, у Шекспира выстраивались в логическую цепочку, в совокупности своей составляли единую систему, служившую замыслу их автора: донести до зрителя ту или иную идею.
Таким образом, Шекспир не создавал новые элементы сценического искусства, а использовал имеющиеся, но теперь они несли в себе ту информацию, которой Шекспир делился с современниками.
Поэтому мы обходим стороной вопросы авторства, сценические приёмы и сосредотачиваемся на мыслях, которые автор закладывает в свои произведения, чтобы донести их до зрителя.
Итак, ко времени написания трагедии, как сказано выше, исследователи его творчества не находят у Шекспира каких-то жизненных сложностей, приведших к мыслям о смерти и отмечают пик его творческой формы.
Есть, впрочем, основания предположить, что подобные настроения возникли в голове автора не сиюминутно, а зародившись, зрели некоторое время. Прочитаем 66-й сонет Шекспира.
Я смерть зову, глядеть не в силах боле,
Как гибнет в нищете достойный муж,
А негодяй живет в красе и холе;
Как топчется доверье чистых душ,
Как целомудрию грозят позором,
Как почести мерзавцам воздают,
Как сила никнет перед наглым взором,
Как всюду в жизни торжествует плут,
Как над искусством произвол глумится,
Как правит недомыслие умом,
Как в лапах зла мучительно томится
Все то, что называем мы добром.
Когда б не ты, любовь моя, давно бы
Искал я отдыха под сенью гроба.
О. Румер.
С. Маршак перевёл сонет так:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
А вот перевод Пастернака.
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.
Поскольку сонеты были написаны Шекспиром до «Гамлета», постольку можно допустить, что мысли о жизни и смерти автор вынашивал определённый период времени, – как, впрочем и то, что связь между 66-м сонетом и «Гамлетом» на самом деле существовать и не обязана.
Идём далее.
«Гамлетом» начался восьмилетний период в творчестве Шекспира, когда последовали следующие трагедии: «Отелло», «Король Лир», «Макбет», «Антоний и Клеопатра», «Кориолан», «Тимон Афинский». Комедии, написанные им в начале этого периода – «Конец – делу венец», «Мера за меру», а также трагикомедию «Троил и Крессида» – все три называют «мрачными комедиями», под стать вышеперечисленным трагедиям.
Период трагедий заканчивается около 1609 года. За ним следует период, когда Шекспир писал драматические пьесы: «Перикл», «Зимняя сказка», «Цимбелин», «Буря». В них присутствует добро и зло, но добро побеждает.
Мы же вернёмся обратно, в период трагедий, где погибают и злые, и добрые, а именно к «Гамлету» и к конкретному отрывку, который называют монолог Гамлета.
Итак, быть или не быть?
Отправная точка вопроса заключается в сомнении Гамлета относительно ценностей жизни. Столкнувшись со злом и сделав вывод о том, что оно господствует в мире, принц Датский высказывает сомнение в целесообразности бытия земного. Гамлет задаёт вопрос: должно ли смириться перед невзгодами жизни или следует им противостоять, обрекая себя на смерть в борьбе? Борьба будет проиграна, человек не победит этот мир, как следует из озвученной Гамлетом возможности покончить со всем сразу одним ударом кинжала.
Добровольный уход из жизни не поощряется обществом, считается актом отчаяния и осуждается, ибо принято полагать, что, отчаявшись под ударами судьбы и совершая самоубийство, человек проявляет слабость вместо того, чтобы мобилизовать силы и противостоять невзгодам.
Против самоубийства выступает Церковь, считающая сие грехом, более того, единственным, который не прощается человеку.
Светская власть также осуждает суицид.
В отношении светской власти, впрочем, у нас сомнений быть не должно. Задача правителей заключается в том, чтобы, наоборот, увеличивать количество подданных, повышая тем самым мощь государства посредством рабочих рук, налогов и прочая, и прочая. Ещё в Древнем Риме император Август издавал законы, направленные на укрепление института семьи и увеличение таким образом количества римских граждан, причём бездетные супруги, согласно закону, приравнивались к холостякам с соответствующими ограничениями. Когда же подданные просили его отменить законы о браке, Август сказал им следующее: «В то время как болезни и войны похищают у нас множество граждан, что же будет с Римом, если никто более не захочет вступать в брак? Не дома, портики и площади составляют город; его составляют люди. Они не выйдут из-под земли, как в басне, чтобы взять на себя попечение о ваших делах. Вы остаетесь холостыми вовсе не для того, чтобы жить в одиночестве, ибо каждый из вас имеет любовниц: вы ищете лишь покоя в вашем распутстве…»
Как видим, правителя интересует прирост народонаселения, естественно, в государственных целях.
Церковь, по сути, преследует те же интересы, что и светская власть. Называя верующих «стадом» (Христовым), «рабами» (Божьими), Церковь выступает с тех же позиций, что и государство и заявляет, что рабы (верующие) не должны убегать из тюрьмы (мира), ибо сей грех единственный, который не прощается. И это понятно: если раб убежал с плантации от своего хозяина и обрёл жизнь свободную в другом мире, то как же хозяин его простит?
А между тем, Шекспир устами своих героев даёт вполне определённый посыл:
Гамлет
Дания – тюрьма.
Розенкранц
Тогда весь мир – тюрьма.
Гамлет
И превосходная: со множеством затворов, темниц и подземелий, причем Дания – одна из худших.
Вообще, трагедии этой свойственно применение автором приёма обобщения, когда Гамлет от частного доходит до целого. Не стал исключением и приведенный выше диалог, в котором тюрьмой названа не одна только Дания, но весь мир. Следовательно, самоубийство есть побег из тюрьмы.
В то же время, светская власть приветствует смерть граждан и даже посылает их на смерть, если этого требуют государственные соображения. А Церковь в этом государство поддерживает. Начинается война, правитель мобилизует население в армию, идеологи говорят: идите и умрите – за Бога, Царя и Отечество! А Церковь вторит государству.
Но как же заповеди самой этой церкви? Как же быть с «не убий», не говоря уже про суицид? Да так же, как с Моисеем и подвластным ему народом. Вспомним, ведь Моисей дал евреям 10 заповедей, в том числе запрет на убийство – а после этого повёл их убивать! Более того, когда рабы, сиречь, евреи, убивали в Ханаане мужчин и захватывали себе в добычу их жён, детей и скот, их пророк, запретивший убивать, гневался и требовал убийств! Вернувшаяся из очередной карательной экспедиции против местного населения зондеркоманда евреев не была допущена Моисеем в стан. Их заставили убить пленников: женщин, детей, потом «очиститься» вне стана – и только после этого пророк их простил.
Да вот, полюбуйтесь, так сказать, из первоисточника. Итак, книга чисел, глава 31.
«И послал их Моисей на войну, по тысяче из колена, их и Финееса, сына Елеазара, [сына Аарона,] священника, на войну, и в руке его священные сосуды и трубы для тревоги.
И пошли войною на Мадиама, как повелел Господь Моисею, и убили всех мужеского пола; и вместе с убитыми их убили царей Мадиамских: Евия, Рекема, Цура, Хура и Реву, пять царей Мадиамских, и Валаама, сына Веорова, убили мечом [вместе с убитыми их]; а жен Мадиамских и детей их сыны Израилевы взяли в плен, и весь скот их, и все стада их и все имение их взяли в добычу, и все города их во владениях их и все селения их сожгли огнем; и взяли все захваченное и всю добычу, от человека до скота; и доставили пленных и добычу и захваченное к Моисею и к Елеазару священнику и к обществу сынов Израилевых, к стану, на равнины Моавитские, что у Иордана, против Иерихона.
И вышли Моисей и Елеазар священник и все князья общества навстречу им из стана.
И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны, и сказал им Моисей: [для чего] вы оставили в живых всех женщин? вот они, по совету Валаамову, были для сынов Израилевых поводом к отступлению от Господа в угождение Фегору, за что и поражение было в обществе Господнем; итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя; и пробудьте вне стана семь дней; всякий, убивший человека и прикоснувшийся к убитому, очиститесь в третий день и в седьмой день, вы и пленные ваши…»
Моисею уместно было бы задать вопрос: так убийство запрещено, разрешено или обязательно – если прикажут? Однако репрессии этого «кротчайшего из пророков», похоронившего за 40 лет скитаний по пустыне всех, кого он обещал (sic!) привести в землю обетованную, наглядно показали, что задавать ему подобные вопросы, мягко говоря, небезопасно. Те, кто на это осмеливался, осуждались на смерть.
В эпоху Средневековья ничего принципиально не изменилось, достаточно указать в качестве примера на призывы католической церкви к Крестовым походам, истребление инаковерующих в Европе, ночь святого Варфоломея – во всех этих трагедиях именно священнослужители призывали убивать.
Поэтому принимать во внимание запреты государства и церкви на суицид мы не будем, оба эти институты поощряют действия людей, приводящие к смерти – их самих в том числе, – если эти действия направлены на пользу государству или церкви.
Запрет суицида сравним с запретом дуэлей блаженной памяти «наихристианнейшего» короля Людовика XIII (или кардинала Ришелье, как будет угодно), который считал, что смерть дворянина на дуэли не приносит пользу государству. Другое дело – отправлять дворян на осаду Ла-Рошели! Пусть там убивают врагов государства и если погибнут сами, ничего страшного, женщины ещё нарожают…
Поэтому в отношении критиков самоубийства мы повторим вслед за классиком: а судьи кто?..
Есть нюанс. Сам Гамлет говорит о грехе самоубийства:
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
Иль если бы предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О, мерзость! Это буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и злое
В нем властвует.
Но, как видим, речь идёт не о том, что самоубийство совершать нельзя, а о том, что имеется запрет на него, изложенный в некоем письменном документе, который называется Библия.
Итак, монолог Гамлета подсказывает нам на возможность побега из тюрьмы.
Монолог «Быть или не быть?» показывает недостойным смирение перед хлыстом тюремщика и объявляет желанной целью сопротивление царствующему в мире злу и неизбежной смерти в финале, ибо тьма есть князь мира сего. Почему же люди не уходят из этого мира, а терпят его превратности? Гамлет объясняет: их удерживает неизвестность перед смертью. Страх заставляет человека терпеть зло очевидное, чем уйти в пугающую неизвестность.
Но принц Датский не побоялся идти за призраком, памятуя, что душа бессмертна.
Зачем? Чего бояться?
Мне жизнь моя дешевле, чем булавка,
А что он сделает моей душе,
Когда она бессмертна, как и он?
Меня он снова манит; я иду.
Неизвестность его не испугала. Почему? Потому что Гамлет – честный человек. Два эти фактора, бессмертие души и честность, придали ему смелости перед угрозой возможной смерти. Осмелюсь высказать предположение: грех делает человека слабым. Это выражается в том, что осознание возможной необходимости понести ответственность за свои поступки в мире ином и заставляет человека терпеть мир этот.
Значит ли это, что находиться в тюрьме, покоряясь злому року и терпеливо ожидая смерти, недостойно человека? Честный человек силён духом, он не должен быть рабом и следовательно, его удел – побег из тюрьмы.
Но не всё так однозначно. Уж если мы, вслед за принцем Датским, называем этот мир тюрьмой, то должны отдать себе отчёт в том, что беглецов ищут, ловят, возвращают обратно и добавляют новый срок. Те же, кто отсидел положенное время, выходят на свободу, как говорится, с чистой совестью и закон к ним претензий больше не имеет.
Поэтому, следуя логике Гамлета, необходимо сделать иной вывод: нужно нести свой крест, как учит Церковь, терпеть и покоряться, а свои страдания конвертировать в пропускной билет, который распахнёт ворота в мир иной.
Для праведника загробный мир характеризуется тремя чертами. Первая – там его ждёт рай, как награда за муки в этом мире. Вторая – мир иной никто не видел, ибо оттуда не возвращаются. Просто верь…
О третьей черте скажем особо. Рай на небесах, как место отдохновения от земных страданий, появляется лишь каких-то несколько тысяч лет назад, с возникновением христианства и ислама. Хотя, следует уточнить, что идея загробной жизни идеологами монотеистических религий была не придумана, а заимствована из религии Древнего Египта. Ещё древнеегипетские жрецы морочили людям головы, это они изобретали религии и придумывали постулаты о загробной жизни. Их цель была ясна: они реализовывали идею по захвату власти над другими людьми. А внедрение идеологии загробной жизни в христианство, а затем в ислам показало, что региональный, так сказать, эксперимент, если хотите – полигон по захвату власти в Египте, становится мировой практикой.
До этого человечество жило реальной жизнью, не обременяя себя искусственными построениями о загробном мире, о земных страданиях и рае на небесах, как награде за покорность. Да что там! Небесного рая нет и в иудаизме. Возьмём в руки Ветхий Завет, перечитаем его, потом закроем книгу и зададим вопрос: о чём этот текст? О захвате власти в мире иудеями. Поэтому здесь речь только о земной жизни. Рай на небесах появляется лишь в Новом Завете, который обращён не к иудеям, а к остальной части человечества, к тем, кто, собственно, и должен покориться иудеям – в этой, земной, реальной жизни. Поэтому для них, остальных, придумана история про мир нереальный, искусственный, про отдохновение на небесах – взамен реальной свободы на земле.
Можно ли принять точку зрения, согласно которой человек должен страдать за свои грехи, подобно тому, как заключённые в тюрьме, лишённые свободы, ждут освобождения, как искупления за совершённые преступления? Нет, нельзя. По той причине, что теория христианства о перворожденном грехе несостоятельна. Мы не знаем, какое совершили преступление ещё до своего рождения. В нашем сознании этот эпизод не запечатлён. А следовательно, мы не можем нести за него ответственность. В нашем мире совершившего преступление человека помещают не в тюрьму, а в больницу, если врачи установят, что он был в невменяемом состоянии.
Так в чём же истина?
В монологе Принц Датский задаёт вопрос и предлагает следующий ответ: от ухода в мир иной человека удерживают страх перед неизвестностью и нерешительность.
Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ли смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
А 66-й сонет добавляет:
Когда б не ты, любовь моя, давно бы
Искал я отдыха под сенью гроба.
Это нас и держит. Если нет страха и есть решимость – надо действовать!
Но мы не можем уйти, бросив на произвол судьбы близких нам людей. Любовь – самая сильная энергия из всех, которыми обладает человек. Любовь способна удержать от добровольного перехода заветной черты.
Когда она, любовь, есть…
Олег Варягов.
Оценили 0 человек
0 кармы