Одно из самых популярных произведений известного детского писателя СССР Аркадия Гайдара «Школа» начинается со слов «городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами…» — Автор знал, о чем писал — ведь именно в этом «тихом, в садах» городе прошло его детство, стремительно прервавшееся Гражданской войной. Под конец которой, в 1921 году, будущий любимец миллионов юных советских читателей уже командовал полком — всего-то в 17 лет!
Да, кстати, и сам «тихий Арзамас» в те же годы немалое время служил местом расположения штаба Восточного фронта РККА — главного в боях Красной Армии против войск самозванного «Верховного Правителя России» адмирала Колчака. С началом уже Великой Отечественной войны Арзамас снова, что называется, «вспомнил молодость», — став местом расположения целой Ставки Верховного Главнокомандования. Запасным, конечно, — ее основные члены, включая и Верховного Главнокомандующего, остались в Москве. Хотя, кстати, Начальник Генштаба маршал Шапошников вместе с большинством своих сотрудников действительно было эвакуировался сюда в начале ноября — в столице осталась только «оперативная группа» офицеров, возглавляемая заместителем маршала, тогда еще генералом Василевским. Правда, ввиду постоянных налетов гитлеровской авиации на Москву «генштабистам» пришлось «уйти под землю» в прямом смысле слова — перебазироваться на срочно переоборудованную для этих целей станцию метро «Кировская», расположенную на глубине 37 метров под землей.
Можно заметить, что появление «запасной Ставки» обошлось не без нескольких интересных моментов. Первый — это, конечно, выбор места ее дислокации. Очевидным решением для занимавшихся этим вопросом специалистов считался город Куйбышев, — в который со второй половины октября 1941 года, после прорыва немцами фронта под Можайском, были эвакуированы все иностранные посольства — и значительная часть аппарата советских, правительственных и партийных органов. Как с точки зрения близости главного органа военного управления к месторасположению органов управления политико-хозяйственного — так и со стороны хорошей оснащенности Куйбышева средствами связи как с другими регионами страны, так и с войсками Красной Армии — на фронте противостояния с гитлеровцами.
Однако вариант с Куйбышевым был отвергнут… самим Сталиным! Как говорят, из соображений прежде всего нежелания размещать главный центр военного управления там, где от иностранных посольств (и их агентуры!), как говорится, «не протолкнешься». Конечно, в Москве основная Ставка до середины октября 41-го тоже работала, несмотря на близость иностранных, хм, дипломатов — среди которых едва ли не каждый первый прямо или опосредовано работал на разведки своих государств. Но в столице-то и Главное управление государственной безопасности НКВД тоже «не зря ело свой хлеб», — годами и десятилетиями налаживая эффективную контрразведывательную службу. В то время как в бывшей Самаре таковой до осени 1941 года занималось от силы лишь местное управление госбезопасности, квалификация сотрудников которого, конечно, было не столь высокой, как у столичных коллег.
***
В силу этого Верховный и решил перестраховаться с местом расположения будущей «запасной ставки». Как говорят, его выбору поспособствовал еще один фактор — то, что Арзамас в истории уже был местом Ставки «первого лица» российского государства — Ивана Грозного. Можно заметить, что этот вроде бы не столь уж и важный момент ныне подвергается ожесточенной критике со стороны однозначно прозападных ресурсов. Например, ИИ якобы «всезнающего» Гугла в ответ на соответствующий запрос категорически сообщает о том, что «точных данных о месте расположения Ставки царя Ивана Грозного в Арзамасе не существует». А другой «иноагент», Википедия, с плохо скрываемым злорадством сообщает об основании этого города аж в 1572 году, — когда самодержец всероссийский, занятый Ливонской войной, в походы в том направлении точно уже не ходил. Между тем в менее ангажированно-антироссийских источниках есть и другая информация на этот счет. Например, из этой, одной из самых относительно свежих новостей:
«Археологи в городе Арзамасе Нижегородской области обнаружили следы средневековой крепости, которая, по мнению некоторых историков, возникла при военном походе царя Ивана Грозного на Казань в 1552 году… Крепость "Большой острог" представляла собой стену из дубовых бревен, в некоторых местах усиленную рвом и валом. Она имела 12 башен, четыре из которых были проездными… Арзамас основан в середине XVI века как крепость, которую определил заложить Иван Грозный в 1552 году на месте древнейшего мордовского поселения эрзя, когда шел третьим походом на Казань».
Так что основания считать древний город и его крепость местом расположения Ставки российского царя у Сталина однозначно были — и ерничать насчет «необразованности» советского лидера всяким разным иноагентам не стоит. Собственно говоря, само слово «Ставка» — производное всего лишь от слова «ставить», «стоять». То есть в самом простом варианте — сделал царь привал, велел поставить шатер — на этом месте уже и возникла ставка. Пусть даже пока и походная, — а не долговременно-стационарная. Ведь, например, у тех же монгольских ханов длительное время никаких капитальных строений даже в их столицах не было — жили в шатрах, юртах. При необходимости перенося их на другое место — вместе со своей «ставкой». А на месте Арзамаса, как видно, уже в 1552 году целая крепость была — и отрицать то, что в ней будущий победитель Казанского ханства не мог остановиться на какое-то время в ходе своего похода на столицу противника — нет никаких оснований.
***
Но, пожалуй, еще более интригующе выглядит личность того, кому поручили (причем в кратчайшие сроки!) запасную Ставку в Арзамасе — тогда еще лишь полковника Ивана Терентьевича Пересыпкина. Возглавлявшего структуру, аббревиатура которой поневоле могла вызывать улыбку у неподготовленного человека — ГУСКА. Хотя за этими буквами скрывалось очень серьезное и крайне важное подразделение Наркомата обороны — Главное Управление связи Красной Армии. Еще большее недоумение (правда, одновременно с уважением) могло вызвать и то обстоятельство, что начальник связи РККА одновременно занимал должность и… Наркома связи СССР! Причем — уже довольно долго, с 1939 года.
Не стоит думать, конечно, что с началом войны «гражданского связиста», просто «по должности» имевшего полковничьи «шпалы» (звездочек и погонов для обозначения званий в РККА тогда еще не было), «мобилизовали» в армию из-за необходимости «расширить штаты мирного времени». Ведь до прихода в Наркомат связи Иван Терентьевич честно служил именно что в военной сфере, — постепенно «подрастая» в званиях до полковника включительно. Кстати, он был ровесником Гайдара — родился в 1904 году. Правда, намного юго-западнее известного писателя — в особенно известной ныне после событий последнего 10-летия шахтерской Горловке на Донбассе. К 35 годам Пересыпкин «дорос» уже до заместителя начальника Управления связи РККА, — в общем-то, вполне «генеральской» должности, для этого звания ему надо было лишь прослужить здесь некоторое время. Но «наверху» решили временно перевести его «на гражданку» — на еще более ответственную должность наркома связи Советского Союза.
Ряд биографов при этом любят акцентировать внимание на том, что, дескать, новый нарком всерьез опасался повторить судьбу нескольких своих предшественников, — в конечном счете арестованных НКВД и расстрелянных после расследования и суда. Но тут можно заметить, что как минимум двух из числа последних из них, Рыкова, Ягоду, «ушли» из должности и жизни явно не за какие-то недостатки именно что профессионального плана. Товарищ Рыков, например, вообще не имел профильного инженерного образования (в отличие от юридического), — хоть и возглавлял Наркомат целых 5 лет. До этого занимая пост главы правительства Советского Союза, и несколько лет — правительства РСФСР по совместительству тоже. Откуда его уволили по причине лидерства в «правой оппозиции», дав «в утешение» пост наркома тогда еще «почт и телеграфов». Да и Генриху Ягоде, многолетнему главе ОГПУ-НКВД, пост наркома уже просто связи достался тоже в качестве «временного утешительного приза» после отставки из органов госбезопасности. Николай Ежов, правда, эту традицию нарушил. «Наверху» явно решили, что не стоит подвергать рискованным экспериментам главное ведомство связи, назначая туда «профанов», — и спешно организовали для создателя мема «ежовых рукавиц» Наркомат речного транспорта. Хотя, в общем-то, итоговая (и не слишком веселая) участь того же Рыкова и Ягоды, — Ежова, в статусе шефа уже другого «утешительного» наркомата: — все равно не миновала...
***
А вот Иван Пересыпкин в отличие от своих предшественников ни в каких «оппозициях» и «заговорах» не участвовал. Потому и благополучно проработал в Наркомсвязи до самого начала войны, — да, в общем-то, на почти всем ее протяжении тоже. Просто уже первый месяц боевых действий показал, что военная связь, мягко говоря, ну очень не соответствует мало-мальски качественным стандартам. По большому счету-то, первые тяжелые поражения РККА показали, что в ее организации недостатки присутствуют в куда большем количестве важных сфер, — но вот связь в этой связи (сорри за каламбур) выглядела вообще феноменально. Жаль — не в лучшем смысле этого слова.
В самом деле, успех диверсантов абверовского батальона «Бранденбург-800», нарушивших за считанные часы до войны линии военной связи, особенно в Белоруссии, стали одним из важнейших факторов катастрофических поражений фронта под командованием генерала Павлова. В самом деле, там связь даже между штабом округа и 4-й армией генерала Коробкова обеспечивалась только «по проводам», — которые перерезали в ночь на 22 июня гитлеровские диверсанты. Из-за чего и случилась трагедия Брестской крепости (приказ о выходе ее гарнизона вовремя не дошел — и войска оказались в ловушке) — и не только. И за сухой строкой обвинительного заключения тому же генералу армии Павлову и членам его штаба (кстати, и начальнику связи тоже): «потеря управления войсками», — также стоит катастрофическое состояние коммуникаций между штабами и подразделениями. Да что там говорить — если даже о падении Минска на 6-й день войны руководство СССР узнало лишь из новостей Би-Би-Си, — а не от сводок, отправляемых из Белоруссии в Генштаб!
Конечно, за эти вопиющие провалы виновные очень скоро ответили по всей строгости — и Павлов, и его начштаба и начсвязи, и тот же генерал Коробков. А 22 июля наступила очередь уже и начальника связи всей РККА — генерала Гапича. Который после доклада Верховному вначале был просто уволен с должности и отправлен в резерв, — а в начале августе арестован. Впрочем, он отделался еще довольно легко — и на волне хрущевских «реабилитаций» уже в 1953 году был освобожден из заключения и восстановлен в звании. Ну правда — раз «писал множество докладных записок о неудовлетворительном положении вещей в сфере армейской связи наверх», — значит, ни в чем не виноват и «невинно репрессирован», правда же?
Просто в те времена отношения к работе, как сказали бы сейчас, топ-менеджеров, было несколько другое. Мало было «просто сигнализировать» — надо было и самому реальные меры принимать! Вон, начальник Политуправления РККА Лев Мехлис, отправленный Членом Военного Совета на Крымский фронт в начале 1942 года, тоже «сигнализировал» Сталину о том, что «тут все плохо — пришлите лучших полководцев». На то Главком не без сарказма ответил Льву Захаровичу в телеграмме: «У меня для вас на складе запасных Гинденбургов нет», — зато у вас есть все необходимые полномочия решать проблемы, о которых вы мне пишете. Не решили — Крымский фронт рухнул в мае 42-го, что предопределило и падение Севастополя в июле того же года. А Мехлис (впрочем, хотя бы честно написавший в Сталину «мы допустили поражение — и должны быть прокляты») был понижен в звании до генерал-лейтенанта до конца войны. Все ж таки, систематического военного образования он не имел, — будучи лишь талантливым политработником, тюрьмы не заслужил…
Но генерал Гапич-то был и профессиональным связистом, — и кадровым военным! Кстати, тоже получив генеральское звание в не очень «преклонные» 39 лет — в 1940 году. Авансом, так сказать, — который надо было отработать. Не только пусть даже и объективными рапортами в духе «шеф, усе пропало!» — без практически никаких реальных подвижек подчиненной ему области в лучшую сторону. Вот именно поэтому молодой генерал-связист уже летом 41 года отправился под следствие, в тюрьму, — а полковник Пересыпкин, моложе Гапича на 3 года, 22 июля был назначен на его место. Дослужившись уже в 1944 году (в 40 лет!) до звания Маршала войск связи, — разделив «рекорд» самого молодого носителя этого звания с маршалом авиации Головановым, руководившим ее дальнебомбардировочными подразделениями.
***
Не слишком ли много информации о предшествующей биографии Ивана Теретьевича? Отнюдь! Ибо без нее просто невозможно понять причину, по которой постройкой важнейшего стратегического военного объекта, «запасной» Ставки, назначен был руководить не глава какой-нибудь военно-строительной «конторы» Наркомата Обороны (или даже Начальник тыла этого ведомства), — но именно что всего лишь начальник связи РККА. Хотя «всего лишь» здесь не очень уместно — Пересыпкин после своего перехода в Наркомат обороны стал не просто начальником Управления, пусть и Главного. Что обозначает обычно максимум «третью ступень» от главы ведомства. Его сделали еще и заместителем Наркома обороны, — а это уже «вторая ступенька». Формально, во всяком случае, — уровень того же Начальника Генерального Штаба! А еще — возможность беспрепятственного доклада Наркому обороны. Которым, на секундочку, с 20 июля, после отставки маршала Тимошенко, стал сам Сталин.
Собственно, и саму идею создания запасного комплекса Ставки и Генштаба, получившего кодовое название «Объект Виктория», Пересыпкин озвучил 14 октября лично Сталину. Поскольку ранние его предложения главе Генштаба маршалу Шапошникову вызывали реакцию максимум «давайте будем готовить план на этот счет» — без малейшей конкретики в определении места и начала строительства. Хотя уже пожилого маршала тоже можно было понять. Насмотревшись на катастрофическое положение со связью даже между Генштабом и фронтами, даже в Москве, Борис Михайлович явно опасался, что после переезда вести с фронтов, требующие немедленных решений, будут приходить еще медленнее. Потому и оттягивал, как мог, начало серьезного процесса эвакуации Генштаба в тыл.
Но после прорыва фронта под Можайском медлить было дальше некуда. И замнаркома обороны пока еще полковнику Пересыпкину было поручено срочно заняться подготовкой резервного командного пункта Верховного главного командования. Не только потому, что он сам предложил эту идею, — хотя, конечно, армейские остроты «инициатива наказуема» и «ты предложил — тебе и делать» никто не отменял. Просто, как уже не раз говорилось выше, связь штабов, не исключая Генерального, с войсками, особенно в первые месяцы войны, была «больным местом» Красной Армии. И «просто Ставка» в понимании тылового бомбоубежища ни Главкому, ни его сотрудникам была не нужна. В противном случае, сидя там, почти слепыми и глухими в отношении к стремительно меняющейся боевой обстановке, можно было очень быстро оказаться вместо тыла снова на линии фронта — после очередного прорыва гитлеровцев. Именно поэтому и строить, и оборудовать место эвакуации высшего военного руководства поручили главному связисту РККА, — да еще и в статусе заместителя наркома обороны (самого Сталина!), одновременно и шефа всей связи СССР.
***
Можно сказать сразу — задание Главкома «выполнить задачу за неделю» было решено. Уже 21 октября, то есть спустя ровно неделю после совещания в Кремле 14 октября, объект «Ставка» в Арзамасе был сдан. Если честно — «сдан в основном». Поскольку спустя десять дней состоялось еще — ну, не «сдача», а «введение в эксплуатацию дополнительных мощностей». Судя по всему, ситуация чуть напоминала таковую с эвакуированными за Урал заводами. Которые нередко начинали выпускать положенную продукцию точно в спущенный из Москвы срок — но при этом, например, крышу над цехами, где уже за станками вовсю работали мастера, еще могли доделывать строители.
С бывшей ставкой Ивана Грозного, правда, было чуть по-другому. Здания и помещения-то под размещение высшего органа военного управления подчиненные Пересыпкина, работая круглосуточно, сделали точно в срок, — а вот «аппаратная часть» продолжала совершенствоваться и позже. Нет — в случае острой необходимости генералы и наркомы могли бы сносно общаться со своими визави уже и в 20-х числах октября. Для этого, например, из Москвы был подогнан целый поезд военной связи с 13-ю вагонами, набитыми всевозможной радиотелефонной и телеграфной аппаратурой. Да и десятки километров проводных линий вокруг города тоже уже были развешены на спешно врытых телефонных столбах.
Но Иван Терентьевич не зря успешно два предвоенных года занимал должность Наркома связи СССР, — при этом не последовав за своими незадачливыми предшественниками. Поэтому и возможности связи «объекта Виктория» старался продублировать многократно. Так что до начала ноября были задействованы мощности гражданских управлений связи Горьковской, Владимирской, Рязанской, Пензенской и Куйбышевской областей, не считая Республики Мордовия. Так что в случае гипотетического проникновения даже сюда все тех же зловредных диверсантов «Бранденбурга» — «перерезать провода» им бы пришлось по окружности города в стольких местах, — что и правда, меньше одновременно батальона злодеев тут бы не справилось. Что, понятно, было практически неосуществимо — с учетом возросшей бдительности красноармейцев и сотрудников советских спецслужб. Но даже в таком маловероятном случае успешной тотальной диверсии в распоряжении Ставки оставались еще десятки мощных радиостанций, — которые, конечно, можно было попытаться заглушить, но вот полностью изолировать — это вряд ли.
***
К счастью, вышеописанная титаническая работа по созданию эффективно работающего пункта размещения высшего военно-политического руководства страны в случае эвакуации Москвы в целом почти не потребовалась. Правда, Генеральный Штаб в ноябре, в значительной мере, все же переехал в Арзамас — вместе с его главой маршалом Шапошниковым. В Москве осталась только его «оперативная группа» (фактически — Оперативное управление) во главе с заместителем Шапошникова генералом (и тоже будущим главой Генштаба и маршалом) Василевским.
Правда, ей пришлось перейти под землю — на станцию метров Кировскую. Причем топ-военным пришлось месяцами работать в очень сложных бытовых условиях. Ведь в метро им все более длительные периоды надо было находиться круглосуточно. А спать первое время разве что сидя — в подогнанных вагонах метро. Пусть позже их и заменили на «спальные» железнодорожные вагоны. Но ведь даже двухместное купе «люкс» по меркам суток-двое дороги в поезде — это похуже, чем даже койка в комнате студенческого общежития, если доводится жить там месяцами. Так что хотя маршал Шапошников и вернулся в Москву уже к началу контрнаступления в начале декабря — часть его офицеров так и продолжала работать в Арзамасе и дальше. В конце концов, в составе Генштаба было не только Оперативное управление, собственно, и составляющее планы самых важных операций РККА. Существовали еще и управления, ведающие мобилизацией, кадровой работой, тыловым снабжением и так далее — им совсем не обязательно было находиться в прифронтовой столице в глубоком метро, стесняя и так ютящихся чуть ли не «впритык» своих коллег-«оперативников».
В любом случае, «объект Виктория», в рекордные сроки построенный в древнем русском городе Арзамасе, выполнил свою задачу в полной мере, — выступив в роли «запасной позиции» для высшего руководства страны на случай начала боев в самой Москве, тем самым став важным фактором приближения нашей Победы.
Оценили 25 человек
30 кармы