Напрасные войны: Работает ли модель Тилли на постсоветском пространстве? Часть I

Просто таки отличная статья на тему применения модели историка и социолога Чарльза Тилли к конфликтам на территории бывшего СССР.

Статья объемная, так что разбил на части.

Напрасные войны: Работает ли модель Тилли на постсоветском пространстве?

Влиятельная теория Чарльза Тилли о связи военной активности и государственного строительства в Европе Нового и Новейшего времени много применялась для анализа развития государственности за пределами Европы и Северной Америки. Однако она лишь ограниченно – в части борьбы и переговоров между государством и гражданами об изъятиях ресурсов в пользу государства – использовалась для анализа посткоммунистических трансформаций. Между тем, постсоветское пространство с его многочисленными неурегулированными конфликтами дает немало материала и для проверки собственно «военной» составляющей этой теории. Большинство авторов согласны с тем, что международный порядок, установившийся после Второй мировой войны, не допускает буквального воспроизводства схемы возникновения европейских национальных государств, разработанной Тилли. Данная статья показывает, что,
хотя постсоветские конфликты имеют большое символическое значение для постсоветских государств, их материальное влияние на динамику государственных доходов и укрепление государственных институтов минимально. Это объясняется геополитическим контекстом, сложившимся вокруг конфликтов, в котором наращивание военной мощи вовлеченного в конфликт государства не может служить достаточным условием для его разрешения в желательном для этого государства направлении.

Формула Чарльза Тилли о роли войн в генезисе национальных государств в Европе («war made the state, and the state made war» – «война создала государство, государство вело войну») породила большую дискуссию о ее применимости к миру за пределами Европы и, с оговорками, Северной Америки. Модель Тилли, как и другие теории, связывающие войну и строительство государств, проверялась на материалах Латинской Америки, Африки, Ближнего Востока.
Посткоммунистический мир и особенно пространство бывшего СССР дает немало примеров того, как возникшие новые государства вовлекались в тяжелые и разрушительные войны. Да, все эти войны в подавляющем большинстве академических исследований квалифицируются как внутренние, в то время как для модели Тилли определяющее значение имеют межгосударственные вооруженные конфликты и ориентированные на них военные приготовления. Но, во-первых, вооруженные конфликты, возникшие в результате распада СССР, страны-участники нередко характеризуют как борьбу с внешним агрессором, а не подавление повстанцев или гражданскую войну. Не важно в данном случае, в какой мере эта характеристика разделяется всеми сторонами конфликта, важно, что она ложится в основу политического курса государства.
Во-вторых, вопрос об эффекте, который оказывают гражданские войны на строительство государств, дискуссионный. Наряду с примерами того, как гражданская война вела к деградации и ослаблению государственных институтов, имеются и примеры обратного. Один из очевидных – Гражданская война в России 1918-1922 годов и иностранная интервенция как её важная составляющая, по итогам которой большевики построили исключительно сильную государственную машину.

Семь бывших советских республик из пятнадцати оказались вовлечены в вооруженные конфликты с большим или меньшим временным лагом после распада СССР. Во многих случаях состояние конфликта, иногда в условиях эффективного режима прекращения огня, иногда со спорадическими вспышками боевых действий, длится на протяжении лет и десятилетий, и заставляет государство вести долгосрочные военные приготовления. Задачам нашего анализа отвечают пять стран. Это Азербайджан и Армения (конфликт вокруг Нагорно-Карабахской республики), Грузия (конфликты в Абхазии и Южной Осетии), Молдавия (конфликт в Приднестровье), Украина (конфликт на Донбассе). Россию (конфликт в Чечне, война в Грузии в 2008 г., операция в Сирии с 2015 г.) из этого ряда нужно исключить. Во-первых, она относится к числу политий, которые в Новое и Новейшее время сформировали сначала европейский, а затем мировой международный порядок, пройдя описанную Тилли траекторию государственного строительства параллельно с иными европейскими государствами, и, с этой точки зрения, сравнение с иными постсоветскими странами в оговоренной нами перспективе для нее нерелевантно.
Во-вторых, хотя можно уверенно предположить, что война и военные приготовления и сейчас играют важную роль в развитии российских государственных институтов, определяющие стимулы здесь создает не региональная (постсоветская), а глобальная международная обстановка, что также выводит Россию из постсоветского сравнительного ряда.
Особый случай представляет и Таджикистан. Гражданская война в этой стране (1992 – 1997) не носила характер сецессионистского конфликта и не создала ситуацию, которое государство расценивало бы как долговременную и опасную внешнюю военную угрозу. Вопрос о влиянии гражданской войны в Таджикистане на судьбу его государственности заслуживает отдельного исследования, но его едва ли можно напрямую сопоставить с иными постсоветскими случаями.

Рассматривая выделенные примеры постсоветских вооруженных конфликтов, авторы задаются следующими вопросами: как модель Тилли работает в отношении развития государственности на постсоветском пространстве в контексте существующих вооруженных конфликтов? До какой степени эти конфликты способствуют укреплению государственности? Какие факторы определяют реакцию постсоветских государств на военную угрозу (или факторы, воспринимаемые ими в качестве таковой)? С какими регионами мира можно сопоставить постсоветское пространство в перспективе взаимного влияния войны и государ-
ственности?

Война и государственность вне Европы

Тезис о существенном взаимном влиянии войны и генезиса институтов современных государств был сформулирован давно, и в разных формах с ним соглашались авторы, принадлежащие к различным исследовательским традициям. Самуэль Хантингтон назвал войну крупнейшим стимулом к государственному строительству. Он провел прямую аналогию между эволюцией европейских государств в XVII веке и военно-техническими, а затем и политическим модернизациями в Османской империи XVIII – XIX в., в Египте при Мухаммеде Али и в Японии эпохи Мэйдзи, тем самым перенося европейский опыт в неевропейский контекст. Ранее Норберт Элиас описал конкуренцию территориальных монополий насилия – от отдельных феодалов до национальных государств Нового времени – как основной процесс европейской и мировой истории. В ходе этого процесса идёт постоянное вытеснение, подчинение, уничтожение проигравших политических сообществ. Параллельно с этим растёт внутренняя сложность сообществ-победителей, возникают устойчивые аппараты господства, монополии насилия дополняются монополиями на сбор налогов. Уильям Мак-Нил показал, как развитие военных технологий и принципов ведения войны влекло за собой изменение административных практик и усложнение государственных институтов. Брюс Портер в своей книге буквально воспроизвел основной тезис Тилли о взаимозависимости войны и создания государства, причем, помимо европейской истории Нового времени, с уверенностью распространил его также и на этнические конфликты в бывших СССР и Югославии.

Схема Тилли, описывающая происхождение европейских государств, связывает между собой три процесса:

(1) расширение военной активности,
(2) экспансию государства как организации, извлекающей ресурсы подвластного населения для ведения войн,
(3) усложнение институциональной структуры государств, т. е. возникновение бюрократии, политического участия и гражданства.

Согласно этой схеме, усиливающаяся военная активность европейских государств Нового времени требовала все больших ресурсов: прежде всего, людей, мобилизованных для для службы в армиях, а также денег для строительства этих,
технически все более оснащенных, армий и ведения все более дорогостоящих войн. Это требование побуждало государства к экспансии в те социальные сферы, где оно ранее не присутствовало, к внедрению все более совершенных систем контроля за населением, преследующих цели изъятия ресурсов в виде рекрутов и налогов. Экспансия порождала сопротивление в виде бунтов против новых налогов или новых механизмов контроля, навязываемых государством. Сопротивление подавлялось или приводило к сделке между государством и населением (или отдельными группами населения) об условиях изъятий.

Из циклов экспансии, борьбы и сделок возникли национальные государства с их бюрократией, гражданством и демократическими институтами. Вариации в исторических траекториях развития европейских государств были порождены соотношением принуждения и капитала: государства могли извлекать ресурсы для ведения войн, преимущественно концентрируя в своих руках ресурс принуждения (Россия, Пруссия) или ресурс капитала (итальянские города-государства, Голландская республика); возможен был и путь развития государственности, приблизительно в равной мере опиравшийся как на принуждение, так и на
капитал – путь наиболее могущественных национальных государств Европы.
 Опыт применения этой модели к становлению государств Третьего мира противоречив. Некоторые авторы расценивали насилие в странах Третьего мира как аналог ранней фазы строительства государств в Европе. Юсеф Коэн, Брайан Браун и А.Ф.К. Органски полагали, что укрепление новых государств сопровождается ростом насилия; они назвали этот процесс «первоначальным накоплением власти». Кэмерон Тайс, сравнивая интенсивность соперничества между государствами Третьего мира и их способность извлекать доходы из подвластного населения (extractive capacity), пришел к выводу, что описанный Тилли механизм продолжает работать. Наличие соперников побуждало государства к тому, чтобы усиливать свою институциональную мощь, выраженную в способности извлекать доходы. Тайс напрямую соотнес этот процесс с опытом Европы раннего нового времени. Особенность подхода Тайса заключается в том, что в своем анализе он перенес фокус с войн между государствами (ставших сравнительно редким явлением в мире после Второй мировой войны) на соперничество между ними, выраженное в интенсивности военизированных межгосударственных споров. Опираясь на эти данные, он провел ряд исследований государственного строительства в отдельных регионах мира. В частности, Тайс проверил выводы Мигеля Сентено о государственном строительстве в Латинской Америке. Подтвердив выводы Сентено о слабом влиянии войн на экстрактивную способность государств этого региона, он отметил, что межгосударственное соперничество, напротив, усиливало эту способность.
Мохаммед Айюб полагал, что исторический срок наблюдений за строительством государств в Третьем мире попросту недостаточен для того, чтобы в этом процессе явно проявили себя процессы, аналогичные тем, что привели к формированию европейских государств. Майкл Манн не усматривал значительных отличий между командирами вооруженных групп в самых нестабильных странах Третьего мира и вождями любых досовременных политических режимов в Европе и где бы то ни было – за исключением автоматического оружия и банковских ячеек в Швейцарии.

Доминируют, однако, подходы, предполагающие значительные различия между европейскими и неевропейскими историческими траекториями государственного строительства. Сам Тилли посвятил главу в книге «Капитал, принуждение и европейские государства, 990-1990 гг.» развитию государственности в Третьем мире после Второй мировой войны. Его позиция состояла в том, что международные условия существенно изменились, и воспроизводство раннего европейского опыта едва ли возможно, хотя ключевые переменные капитала и принуждения, их накопления и концентрации по-прежнему определяют динамику строительства государств. Он также отметил усиливающуюся тенденцию к тому, чтобы организационные формы государств определялись не столько «изнутри», в результате борьбы и переговоров государства и населения, а «извне»: через институциональное наследие колониальных администраций,
заимствования формального конституционного устройства, внешнюю помощь в строительстве государственных институтов, особенно армий. Тезис об определении «извне» организационных форм государства и самой государственности связан еще с одним пунктом рассуждений Тилли: случаи территориальных захватов после Второй мировой войны стали исключением, и армии сосредоточились на репрессиях против гражданского населения, борьбой с повстанцами и захвате власти. «Правительства стали менее устойчивыми, в то время как границы стали более защищенными».
Многие авторы соглашаются в том, что запрет на территориальные захваты и завоевание других государств, эффективно – в сравнении с другими периодами истории – действующий в мире после Второй мировой войны, качественно изменил условия развития государственности и сделал если не невозможным, то весьма затруднительным генезис сильных государственных институтов по ранней европейской модели. Статус независимого государства – члена международного сообщества трудно обрести: для этого должны совпасть многие обстоятельства, большинство которых не во власти претендента. Но утратить этот статус еще труднее: после 1945 г. случаи гибели государств в результате завоевания практически исчезли.

Между тем, модель Тилли предполагает жестокий «естественный отбор»: те европейские государства, которые не могли соответствовать возрастающим требованиям военной мощи и административной эффективности, прекращали свое существование, становясь добычей более сильных соседей. Афоризм о войнах, которые создают государства, подразумевает, что войны же их и уничтожают. После 1945 г. «естественный отбор» перестал работать. Роберт Джексон описал эту проблему через понятие «негативного суверенитета». По аналогии с «негативной свободой» Исайи Берлина, негативный cуверенитет предполагает свободу от внешнего вмешательства. Государство приобретает таковой в силу признания в качестве равноправного независимого члена международного сообщества. Позитивный суверенитет в свою очередь, касается не формальных, а содержательных сторон государственности
и заключается в способности государств предоставлять политические блага своим гражданам. Государства, обладающие негативным, но не позитивным суверенитетом, Джексон обозначил как «квазигосударства»: признанные члены международного сообщества, неспособные выполнять ключевые государственные функции на своей собственной территории.

Отсутствие внешней угрозы существованию государств как фактор, ослабляющий стимулы к строительству сильных институтов, отметили многие исследователи. Джефри Хербст писал, что государства Африки в отсутствие угрозы внешнего завоевания не могли ни сосредоточить за счет налогов в своих руках необходимые ресурсы, ни консолидировать население на основе общей идеологии, подобной европейскому национализму. Джоэл Мигдал полагал, что в стабильной биполярной международной системе при отсутствии или минимуме внешних рисков правители государств не видели необходимости противостоять носителям неформальной власти (strongmen) и усиливать государственность для мобилизации ресурсов. Немногочисленные исключения в Третьем мире составляют государства, столкнувшиеся со значительной внешней военной угрозой.

Имеет значение также характер военных конфликтов и источники финансирования войны, к которым прибегали государства Третьего мира. Мигель Сентено видит основное отличие государств Латинской Америки от европейских государств в том, что последние пережили не просто исторический опыт войн, но исторический опыт тотальных войн, сопровождавшихся тотальной мобилизацией людей и ресурсов. Он прослеживает несколько волн таких войн в Европе, начиная с войн революционной Франции и Наполеона и заканчивая Первой и Второй мировыми войнами. Подобных по масштабу и социальным последствиям конфликтов в Латинской Америке не было, и поэтому государственность здесь носит столь же ограниченный характер, как и война. Сентено отмечает, что сравнительная доступность внешних кредитов наряду с неразвитостью собственных экономик приводили страны Латинской Америки к тому, что они финансировали свои войны за счет долгов, а не усиления экстрактивной способности государств. «Вместо государств, построенных “железом и кровью” они строили государства “кровью и долгами”». Схожий эффект оказывала и международная торговля: государство, чьи доходы зависят от экспорта одного или нескольких сырьевых товаров, не испытывает необходимости в том, чтобы энергично собирать налоги с подвластного населения, достаточно контролировать ключевые предприятия и внешнюю торговлю; это один из факторов неустойчивости правительств во многих странах Третьего мира. Анна Леандер считает, что контроль над капиталом, критически важный для состоятельности государств в теории Тилли, в современных условиях означает контроль над доступом к международным финансовым ресурсам. Это создает для правителей структуру стимулов, принципиально отличную от той, с которыми сталкивались ранние европейские государства. По мнению Леандер, это, наряду с другими факторами, делает предложенную Тилли модель неприменимой к анализу развития современных государств.

Исследования, сосредоточенные на изучении траекторий развития государств в мире или больших его регионах в целом, предполагали широкие обобщения. Описывая общие тенденции, почти все авторы в то же время говорили и об исключениях, когда на Ближнем Востоке, в Восточной Азии или Латинской Америке на фоне слабых соседей выделялись сильные государства, своим позитивным суверенитетом (если обращаться к категориям Роберта Джексона) не уступавшие «старым» государствам Европы и Северной Америки. Разные авторы среди таких государств называли Кубу, Китай и Тайвань, Вьетнам, Израиль, Южную Корею.

Уникальность ряда случаев или глубокие различия в исходах государственного строительства в странах, переживших схожие внешние вызовы или находившихся в состоянии вооруженного противоборства, породили узкие сравнительные исследования. Так, Майкл Барнетт сравнил траектории развития государственности в Израиле и Египте. Брайан Тейлор и Роксана Ботеа сравнили исходы государственного строительства во Вьетнаме и в Афганистане – двух странах, переживших во второй половине XX в. наиболее продолжительные гражданские войны, сопровождавшиеся иностранным военным  в мешательством. Исходы оказались противоположными. В то время как Вьетнам создал сильные государственные структуры, в Афганистане таковые практически исчезли. Тейлор и Ботеа считают, что это различие объясняется двумя причинами: сравнительной этнической гомогенностью и широко разделяемой революционной идеологией, которые существовали во Вьетнаме, но не в Афганистане. Их вывод в том, что модель, предложенная Тилли, продолжает действовать, и две страны представляют две стороны знаменитого афоризма: государство, вышедшее из войны победившим и укрепившимся, и государство, не пережившее войну. Отличие от раннего европейского опыта в том, что проигравший теперь не утрачивает формальный суверенный статус – он сохраняет негативный суверенитет, практически не имея позитивного.

Н.С.Силаев / И.В.Болгова

Окончание следует.