ЧТО ЗА ЛЮБОВЬ ПРОПОВЕДАЛ ХРИСТОС?

(На основе «чаевен» о. Вячеслава Рубского)

Ранняя церковь восприняла учение Христово двояко и стартовала одновременно в двух направлениях – в «профанно-народном» и гностическом, возникшем на интерпретациях Павла, с последующим делением изначального гностицизма во втором веке в лице Валента, Керинфа, Маркиона и др.

Апостол научил нас поступать по удостоверению своего ума. Другого как-бы и не дано. Но можно поступать по удостоверению заморочек своих. Это и есть тот иллюзорный, искусственный мир «категорий», в котором мы привыкли жить, а точнее – существовать. Люди с разными категориями и оценками смотрят на одно и то же по-разному и борются между собой, отстаивая свои категории и не нуждаясь в других. У католиков своя система категорий, у кришнаитов своя и т.д.

Для нас католические святые в «прелести», для католиков – нет, ибо они оценивают их другими категориями и понятиями. Например, чем подробнее и шире у человека понимание грехов, тем больше грехов он видит в других людях. Возьмем какой-нибудь определенный запах. Одни наделяют его категорией «приятный», но другие обозначили его другими категориями и в итоге мы друг друга не понимаем.

По категориям фашистов, уничтожавших евреев, или индейцев, снимавших скальпы с белых – они делали доброе дело, ибо использовали определенные категории в оценке хорошего и плохого. Для античности вообще фашизм нормальное состояние.

Так же и в отношении Бога. Мы любим свое представление о Боге, ибо наполняем Его категориальным содержанием, которое тоже может меняться. Например, понятия Бога Ветхого и Нового заветов, которые сталкиваются в нашем дуализме, как два барана.

Различия в понятиях и категориях заходят в тупик, т.к. понятия «лучше» и «хуже» - субъективны. Поэтому, если хотим понять другого, надо разбираться – почему мы считаем именно так, как мы считаем. Но при этом мы будем спорить о субъективном до бесконечности и это будет нам мешать любить друг друга.

«Поступать по удостоверению ума своего» - значит самим порождать внутри себя категории. Только такие – не навязанные извне категории будут «работать» созидательно – в любви друг к другу, а люди с навязанными категориями будут лаять друг на друга и считать это за святость. Виной тому – категориальные понятия, которые они приняли, как свои. Например, понятия «юрисдикция», «каноничность», «наши-чужие» (вожди), «благодатные-безблагодатные», определяемые какой-то бумажкой и т.д. Эти категории или «тезисы» не животворят, а умерщвляют, ибо жизнь не может быть подана в виде тезиса.

Можно быть потенциально способными к богообщению, но не реализовать эту способность, потому что мы пользуемся неправильными категориями. Иногда, чтобы созидать, нужно научиться отрицать, ибо часто отрицание – элемент созидания. А выбравшие навязанные категории говорят – нет, отрицая, вы разрушаете, и поэтому не могут не осуждать отрицающих.

Попробуйте поступать по удостоверению ума, как советует апостол, в отношении Писаний, чтобы научиться отрицать, отделяя плевелы от пшеницы, и вы увидите конфликт «народно-профанного» христианства с изначальным и подлинным. Доказательств этого конфликта в Писаниях предостаточно. Возьмем эпизод с Крестителем, так и не ставшим учеником Христовым на страницах евангелий.

Впереди Христа шел Иоанн Креститель – авторитет, доказывавший то, во что люди пока не верили. Но бывают «доказательства», которые разубеждают больше, чем их отсутствие. Как себя вел Иоанн? – Злобно обличал грешников. Говорил: покайтесь вы, порождения змей, всех вас сожгут, как солому, если не покаетесь, вот уже и топор приготовлен. Т.е., по-видимому, он ждал Мессию, как некоего Бандеру, который бы порубил топором и перевешал всех захватчиков и не покаявшихся. Вот он – уже близко!

Допустим, что он прав. Но ведь все равно очевидно, что надо с любовью обращаться к людям. Но для людей того времени он был несомненным пророком. Почему же сегодня мы, люди 21 века подыгрываем этому: да, да, уже секира лежит, надо испугаться и покаяться? Этот текст явно непригоден для нашего восприятия.

А как относиться к проклятиям, якобы исходившим из уст Христа? Проклинал он за то, что он был в темнице и вы не посетили его, или не подали стакана воды. И вот вам за это: идите от меня проклятые в огонь вечный, приготовленный диаволу! А ведь таковых на земле большинство. И если большинство пойдет в ад – значит Бог проиграл дьяволу. Но если есть суд, значит он противоречит идее ада. И Христос, как судия, будет любить судимых людей и выискивать, чем оправдать, а не осудить.

Возьмем эпизод, как Христос исцелил одного расслабленного в купели Вифезда, а остальных бросил. Это была любовь? Разве остальным не обидно было? И почему по другим больницам не ходил? Лень было, или он просто делал рекламный проект в доказательство своего божества, как, например, это представлено в евангелии от Иоанна? Там чудо всегда предшествует вере, а не наоборот, как у синоптиков.

Это ж надо было так обидеть самарян – погубить пару тысяч – огромное стадо свиней, или, допустим, коров, чтобы самаряне испугались и прогнали его вон за такую «любовь» и демонстрацию своего божества!

Такова языческая «любовь» даже до сего дня, которая посылает не в море, а в «огонь вечный», но уже не свиней, а людей. За что? – В частности за неверие во Христа, как бога. Игнатий Антиохийский (как и другие отцы), например, пишет: если человек не так исповедует, то он сын дьявола и первенец сатаны. Наша церковь и мы вместе с нею повторяем это и тому подобное в отношении инакомыслящих, баптистов и других «сектантов» уже полторы тысячи лет!

Когда же возникла в христианстве идея неравенства между христианами? Когда пресвитерам дали «иерархическое» право исключать из церкви. Т.е. разделять христиан на своих и чужих, как это делает государство. Но разве не очевидно, что это должно быть только в светских делах, но никак не в церкви. Иерархия в церкви – нонсенс.

Люди начали размышлять: значит Бог меня не любит каким я есть, если Его церковь меня отвергает? Такая логика приводит к казни почти все человечество, за исключением, конечно, нас, «право-славящих» Его. Тогда и Бога мы видим таким, которого надо «умилостивлять», чтобы Он нас не бросил в озеро огненное, «где будет плачь и скрежет зубов». В данном контексте умилостивлять надо людей, а не Бога.

Вот к какой логике приводят поиски Бога вне человека – к логике «воинствующей толерантности». Такая логика как-бы любит всех, но принимает только своих, знающих «правильное исповедание». Однако, очевидно, что если мы в еретиках, т.е. в чужих или в злых людях не видим Бога, значит мы и любить Его не можем. Для нас это – «дети дьявола». Если злые любят злых, - пишет Златоуст в толковании на 1Ин. 4, 8, - то это «от злой совести». Такова языческая «любовь». Или главная функция Христа – спасти только иудеев (от законничества?) в рамках программы «решенных иудейских проблем»?

Разве не очевидно, что Бог меня любит таким, каким я есть, как и любого другого? Или надо до бесконечности «очищаться» от страстей и научиться правильно понимать троицу и догматику? У кого получится «очиститься», или по-буддийски убить свое «я», или личность, тот уже «не от мира сего». А остальные – «мир» - пища для огня вечного?

Если я не увидел в любом человеке Бога, значит я вообще не христианин, разве только по названию. Это и есть Христово и апостольское учение – познать бога во плоти. Христос о себе говорил: я – сын человека (неправильный перевод – сын человеческий). Человек и Бог, как Отец всех людей – центр проповеди Христа. А поздние гностики разделили людей на «детей божьих» и «детей дьявола». Впервые это сделано на страницах гностического «Евангелия от Иоанна».

Отбросим гностические идеи этого евангелия и увидим очевидную вещь: Бог любит человека и всех без исключения несмотря ни на что. Не взирая на разность обрядов и предписаний. Эта истина делает нас свободными. По мере углубления в суть традиций и обрядов они становятся нам не нужны, вместе со всей их волчьей «системой любви» к нам, в которой не обойтись без литургов, иерургов, мистериальной атрибутики для жрецов и соответствующего богословия.

Гностик Иоанн, в угоду жрецам сделав из убийства Христа мистерию, т.е. «закалаемую жертву», вкладывает в уста Христу молитву: «не моя воля, но Твоя да будет». Значит Бог, в качестве жертвы умилостивления Себя принес в жертву сына, т.е. Сам Себя и Самому Себе. Может и мы, подобно Ему или Аврааму должны поступать так же, жертвуя родными во имя «блага» всего человечества, как язычники-сатанисты? Речь идет не о простом самопожертвовании, а о тайне гностической мистерии, «уничтожившей» грехи мира. Ведь Бог не погубил все «проклятое» человечество только потому, что послал «равного себе» сына, который согласился умереть за всех.

Но как Бог может послать сына, если Бог один и поэтому «у них» одна воля. А это означает, что один вне «другого» не может действовать. Воля Иисуса не хотела такой смерти и он молился Богу пронести эту чашу мимо него. Или у него отделилась воля от сознания, чтобы он смог помолиться самому себе? Или было два сознания, т.е. две воли и две личности – божественная и человеческая? Оставим это гностикам - любителям тайн и мистерий.

Итак, любовь настоящая, которую проповедал Христос, не сводится к обслуживанию интересов жрецов, пастырей, поводырей или книжников. Она не сводится к выживанию за счет друг друга и возникает тогда, когда она свободна, когда мы «не нужны» друг другу, а мы просто есть. Любовь – это гарантированное принятие тебя (Богом, в том числе) таким, какой ты есть.

Любовь – это радость единства несмотря ни на что, даже на отсутствие желательных параметров – личных или «догматических». Любовь не должна быть отягощена доказательствами любви – исполнением заповедей Моисея или других. Люби и делай, что хочешь, - как говорил Августин.

Тогда ты принят в любом виде и уже не особо заботишься, что ты говоришь на молитве и что ты из себя представляешь. Тогда мы уже не будем включать Бога в схему наших человеческих «заветных» отношений: ты – мне, я – Тебе. Т.е. мы Ему должны, и Он, нам, якобы, должен. Когда любящие обязывают друг друга к чему-то – это ошибка. Тогда это уже не любовь, а «отношения».

Я могу нарисовать и придумать такие отношения с Богом, какие мне нравятся, и Бог не будет меня разочаровывать. Идеальные отношения – это не «договор», а просто сознание того, что Он есть. Всегда. А завет, новый или старый, как договор или «сделка» - это антропоморфизм, когда мы создаем с Ним дистанцию, как раб с царем и начинаем «служить» Ему: строить храмы, пирамиды, придумывать ритуалы служения, (бого-служения), курения, и думать, что Бог это ценит. Нельзя за христианство считать то, что его держит на плаву.

Все эти конструкции отношений с Богом имеют историческую конкретику, но построены они на аналогиях отношений человека с человеком в «церковных институтах», корпорациях и т.п. Когда включается механизм: Ты мне, я – Тебе, тогда все остальное уже предрешено. Но, собственно, для большинства другой альтернативы и нет – люди привыкли использовать друг друга, даже любящие.

Но если мы это поняли, значит мы уже потенциально способны на нечто большее в отношениях с Богом. Допустим, на простое, но глубокое осознание того, что «я есть», как состояние осознанности, «предстояния» перед Богом с любовью и благодарностью к Нему. Это уже со-присутствие Богу, а не только «отношения». И церковный институт со своими казнями, вечными муками и анафемами здесь совсем не уместен. Вот почему Христос не учил людей, какими словами нужно молиться, а когда его спросили, то ответил почти притчей.

Лягушка не может ответить человеку взаимностью, ибо они не равные величины, так же и мы в отношении Бога. Но это не значит, что Бога нужно бояться. Если мы не допускаем мысли даже в перспективе, что Бога нужно бояться – значит мы верующие. Бояться потерять – это тоже страх и дискомфорт. Значит мы не понимаем сути евангелия об отношении к Богу, как к Отцу.

Христос ел и пил с мытарями (по большей части мошенниками) и грешниками и, видимо, болтал с ними «ни о чем». И «поболтать ни о чем» в обращении к Богу – такая же ценность и эквивалент жизни, как и любое эпическое свершение.

Наше «я» ценно только тогда, когда оно обращено к Богу, иначе мы почти ничем от макаки не отличаемся. Отношения с Богом – это реализация нашего «я», все остальное – реализация талантов и способностей. Что-либо имеет ценность, только если делается «перед Богом», чтобы через это «открыться» Ему. Если нет Бога, тогда все относительно, в том числе и «я».

Однако нельзя ожидать Бога в ощутительном опыте. После смерти мы встретим неожиданного Бога, поэтому уже сейчас надо ожидать неожиданного. Спасается тот, кто расположен к принятию неизвестного Бога, не идентифицированного в земном опыте. Сейчас мы живем верою в то, чего не имеем, но верим, что будем иметь. Если мы уже сейчас не поймем, что ни Бог, ни наше «я» не определяемо, то никогда не сможем обратиться к Нему, как к личности. В этом смысле ведомый Бог от неведомого практически не отличается. Иногда человеку хочется побыть с Ним, а иногда просто посидеть у костра своей догорающей жизни.

Некоторые заглянули в себя, увидели там пустоту и поняли, что Бог может любить и пустоту. А другие судят о себе по материальным процессам и понимают, что они бессмысленны для нас. Но кто понял себя, как возвышающегося над бессмысленностью этого мира, тот поймет и свою любовь, и любовь Бога к себе.

А другим достаточно просто кого-то обнять, чтобы убежать от бессмысленности. Бог открылся разному пониманию и это нормально. Иногда сам Христос отвергает религию и все религиозное содержание жизни, как, например, в Притче о страшном суде (Господи, когда мы видели Тебя…?).

Можно, конечно, догматизировать чей-то опыт отношений с Богом (допустим, Моисея) и, таким образом, нарисовать Бога, но этого делать нельзя. Догматы нужны только для того, чтобы унизить другого, а чтобы молиться Богу они не нужны. Они нагнетают чувство вины и страха, как в чине Торжества православия, где тезисами стали проклятия. До сих пор церковь беременна этим византизмом, а родить не может, т.к. Византии больше нет.

До сих пор у нас популярна религия вины, страха, псевдосмирения, а радость всегда под подозрением, как писал Шмеман. Вне радости все становится демоническим извращением. Почему церкви до сих пор не сожалеют о своих проклятиях друг другу за разногласия? Ведь свобода мнений должна быть главной в христианстве и в православии особенно.

Говорят – истина и непогрешимость исходит от иерархии (т.е. от соборной церкви). А как же церковь в лице иерархии могла ошибочно и соборно осудить Григория Паламу, митр. Филиппа, Афанасия Великого, Фотия Константинопольского, Максима Грека, Златоуста? Достаточно вспомнить Флорентийский, или наш собор 1666 г.

Григорий Нисский писал: богословие есть ложь. Поэтому любой богословский «головняк» есть проблема, от которой надо уклоняться, иначе не мы будем обладать мыслями, а мысли нами, как писал Юнг.

Хотите убить понятие «истина» - думайте, что у нас в православии все истинно. Хотите убить понятие «любовь», - думайте, что везде и во всем любовь. Но что при этом делать с головой и здравым смыслом реалисту? Греки до сих пор не понимают, как может правда любви противоречить правде диалектики? Для них три – равно один. Это и для нас «истинно» даже до сего дня.

Мозг человека болеет фантомным миром, поэтому и не умеет принять реальность. Поэтому масса людей живет в иллюзорном, «виртуальном мире» - мире своих, или еще хуже – чужих фантазий. У них идея и мысли о загробном рае вытеснили Бога из повседневности, поэтому мы и живем мечтами о нем. Или учимся «без отчаяния держать ум в аду». Такие люди только усиливают свой фантомный мир и никогда не смогут понять ни своей свободы, ни достоинства, ибо не принимают и не думают принимать реальность.

Очень опасное состояние души думать, что мы все поняли из чужого опыта, поэтому и «одухотворились». Осталось теперь «одухотворить» остальных. Как это делать – решалось на соборах. Но что решалось на соборе апостольском 51 года? – Нужно ли обрезывать иудеев, можно ли крестить язычников и нужно ли соблюдать кашрут. Вот и все. Остальное решал Всевышний.

Почему же не было сказано ни слова о тех основах веры, на которых стоит православие, о природе Христа хотя бы – бог он или человек? На первом греческом соборе спорили: если Христос бог – то не человек, если человек – то не Бог, а богочеловек – это кентавр. Решили писать через дефис: бог-человек. Все же, разделили «неразделимо» того, кто есть «аминь», начаток созданий Божьих» (Откр. 3, 15). Так в пантеоне Рима появилась статуя Христа.

Языческое сознание не принимает того, кто ему не нравится. Это промелькнуло даже у апостолов: мы-то думали, что он хочет избавить Израиля. А если нет – то так ему и надо. И язычество Рима не стало искать возражений тому, что ему нравится, потому как хотелось принять Христа в сонм богов, допустим, императору Адриану. Поэтому и цена ветхозаветного «монотеизма» не велика. В Библии он больше похож на генотеизм – культ популярного в народе бога Яхве, который утверждался на фоне признания других богов.

Фраза «Да не будет тебе иных богов» предполагает их существование. Моисей спрашивал у своего бога: кто ты, Яхве, между богами? Иеффай говорил: «Не владеешь ли ты… и мы владеем тем, что дал нам в наследство Яхве, бог наш. И языческое сознание Соломона утверждает то же самое: велик бог наш – выше всех богов. «Бог стал в сонме богов», у Давида и т.д.

Ветхозаветный «монотеизм» для евреев был тоталитарной системой. Он им мало что позволял, и они не были свободны. Христос единственный из еврейских учителей, кто предложил идею свободы. Он не определял Бога именем Яхве, потому что евреи относились к Яхве, как царю царей, а к себе – как его рабам. Это звучит и у нас в церкви, как антихристианство на марше и апофеоз язычества: «яко Твое есть царство, сила и слава…».

Говорят, что одинаково и Библия, и язычество и античная философия ведут к Богу, но к какому? Если Бог один и Он вездесущий – значит Он всегда со мной и во мне – вместе с моей плотью и кровью. Значит, этот бог должен выглядеть иначе? Или они ведут к такому богу, чтобы люди приняли еще одного – Христа, как бога? Но тогда уже Христос не будет выглядеть, как Христос. И язычники тогда скажут: а у нас тут тоже Христос на свой лад – Перун, Кришна, Вишну и т.п. У нас есть свои писания и мудрость, ведущая нас к нашему богу.

Не зря Христос не велел записывать свое учение – чтобы нивелировать идею мудрости. Он не требует даже любви. И само писание говорит, что писание не нужно. В Послании Иоанна: верующий сам себе служит основанием. Не из Писания, а из верующего потекут реки живой воды. А непогрешимым и замечательным делаем писание мы сами.

Писание нужно только тогда, когда между человеком и Богом существует пропасть. Т.е. надо чем-то заполнить пропасть между реальным опытом и его необходимостью. Поэтому существуют Писания. Но если Моисей беседует с Богом, то ему писания не нужны. В этом смысле Библия – антибожеская вещь, как «закон», заменяющий реальное богообщение. Когда земля наполняется «ведением» Бога, тогда писания не нужны. Поэтому Христос не хотел, чтобы после него остались писания. Не «читайте», а «творите» в мое воспоминание.

Тогда практика породит теорию, а не наоборот, как у нас – слепых и глухих. Писание – одно из выражений чужого опыта и следующего за ним предания. Это выражение чужого опыта, которому мы, как макаки, должны лицемерно подражать? Написано у Тимофея: воздевайте руки. А если б не было написано, то и не воздевали бы.

Таким образом, благодать должна исходить от Бога, а не от писания, как шум прибоя должен исходить от моря, а не от ракушки. Научить любить по книге – дело невозможное. Глупо заставлять любить только ради исполнения записанной заповеди. Если мы любим только потому, что так Бог велел, то мы не христиане. Нельзя ставить телегу впереди лошади. Бог не должен требовать любви, и мы не должны заставлять любить.

Когда-то христианство понималось с трудом. Не понял почти никто. В этом был гений Христа. Но ведь современные христиане впитали мудрость пророков, апостолов, отцов, не говоря уже о мудрецах античности. Неужели и для нас «понявших» до сих пор непонятно: как это – все направлять на любовь к ближнему? Ведь многие из нас уже не могут тянуть то, что тянут, но делают вид, что это нужно тянуть. Так сбросьте с себя это бремя, ведь «иго мое благо» (должно быть).

Неужели мы, умудренные опытом двух тысячелетий до сих пор должны путаться вместе с древними мудрецами, которые сначала объявили Бога злым, затем добрым, а потом сказали, что это тайна богословия? Или мы до сих пор с теми, кто сначала говорил, что богов много, затем, что Бог один, а потом решили: да, один, но трехличный? Неужели, имея за плечами два тысячелетия, мы нисколько не поумнели и не стали лучше?

Будем учиться у Христа. Он разрушал стереотипы старого мышления, в том числе и апостолов. Главное в его проповеди – весть о подрыве традиционной религиозности иудаизма. Но как же могло случиться то, что впоследствии иудаизм вернул себе по сути все, а христианство обнаружило себя, как вишенку на торте иудаизма? А в четвертом веке христиане вообще вдруг выяснили, что они язычники. В итоге, ни в том, ни в другом случае оказалось невозможным принять Христа в чистом виде.

Иудео-христианские жрецы начали казнить христиан-еретиков так же, как четыре века назад языческие жрецы казнили христиан первых веков. Христиане вдруг забыли, что не любящий – не христианин. Они стали думать по-другому: главное – это мораль, идея, интересы государства, церкви, догматов веры и т.п. Христиане вдруг начали выправлять других под свои догматы и это было уже не христианство, а гос-язычество, назвавшееся христианством.

Христиане не пожелали понять любовь Христову и стали, подобно иудеям, приписывать свою жестокость Богу. Аскеты были уверены, что полмира идет в ад, а у них, значит, есть надежда? Они вернули традиционную схему всех религий: 1. Мы хорошие и с нами ты тоже будешь хорошим. 2. Ты несовершенен. Но доверяй нам и будь спокоен. 3. Вне нашего круга нет спасения. 4. Сомнение в нашей правоте есть худшее из преступлений. И если не веришь в то, что мы хорошие, значит ты осужден и пойдешь в ад.

Такова типично фарисейская схема. Мы до сих пор те самые «обремененные», обеспокоенные бременем законничества, которых звал к себе Христос, чтобы успокоить нас. Мы до сих пор, как ветхозаветные ходим с комплексом неполноценности. Те были уверены, что они не чисты, ибо не знают Тору и законы чистоты, а мы не знаем, как правильно понимать троицу.

Слава Богу, нынче люди уже не думают: о, Боже, как нам исполнить каноны православной церкви, ведь это несколько томов? И если мы не знаем догматику, то сейчас уже никто не считает, что это ужасно. Мы подспудно, интуитивно понимаем: когда Христос говорит «иго мое благо», он тем самым утверждает: не надо ничего учить и знать. Просто любите друг друга – в этом вся суть. И так одним махом отменяет все законничество.

Но нет же. Для современных библейских христиан знание Библии – это основной признак духовности. Если ты не знаешь Библии и учения христианского, то какой же из тебя христианин? То же самое и во времена Христа: если ты не плаваешь в толковании Торы и пророков, как окунь в мутной воде, то какой же ты иудей? Поэтому «народ проклят, ибо невежда в законе». Поэтому иудеи навязывали людям проблемы с исполнением закона, а потом предлагали удобный им вариант решения. Им Писания нужны были как фетиш, иначе они не возбуждались к святости. У нас истинный фетиш, у вас – ложный.

Сегодня многим становится очевидно: нужна новая интерпретация евангелия, потому что многие вещи к нам не относятся. Мы уже не те люди, которые оставили воспоминания о Христе и Его проповеди. Но мы все равно думаем, что должны соответствовать текстам каких-то писаний, несмотря на то, что тексты давно отстали от нас.

Христос проповедал простую вещь: будьте проще и не делите мир на черных и белых, как это делал Ветхий завет. Но увы, весь Ветхий завет, как субкультура тянется за Христом, когда мы его принимаем, как «исполнителя» Закона. Ветхий завет, как «детоводитель» привел нас ко Христу, а затем взял и уселся ему на руки? Педагог привел нас, как детей, в школу и должен уйти. Но он не уходит.

Мало того, Ветхозаветное «служение» Богу вернуло все свои позиции: храм, облачения, даже катапитасму. Вернул архиереев и книжников. Все это вошло в церковь, как некий «патронаж» со стороны иудаизма, как субкультура, обогащенная впоследствии элементами греческого и египетского язычества.

Хотел ли этого Христос? Чтобы у нас опять «заквасилось» то, от чего он нас уводил и предостерегал? Хотела ли Мария матерь его, чтобы она впоследствии стала архетипом богини-богородицы, языческой богини-матери? На иконостасе ее икона симметрична Христу. Но какая здесь может быть симметрия? Только языческая. В церкви ее используют везде и повсеместно. На венчании, в частности.

Иное дело – симметрия ветхого и нового. Если Бы Христос не апеллировал к Библии, его бы вообще никто не слушал. От нее он получил, как-бы «лицензию» для проповеди. Он призывал всех к духовной свободе, и Израиль в том числе. Даже в покаянии человек должен познавать благость Божию. Т.е. не то, что мы плохие, а то, что Бог добр и милосерден. Но это можно познавать и через прославление или благодарение.

С одной стороны, Евангелие – это такая «шара» от Бога: все, вы прощены, закона нет, любите друг друга. Но все не так просто. Мы должны хоть немного быть похожи на евангельского слепца, который упорствовал в своей просьбе. Любовь надо хоть немного, но заслужить. А главное – дать ей правильные характеристики, чтобы понять суть Христовой проповеди.

Если христиане говорят: кто не будет любить – тот плохой, значит они сами отвергают то, что проповедуют, ибо создают ячейку для отвержения такого человека. А это половина человечества. Ведь человечество не состоит только из мизантропов, презирающих всех, кроме себя, уверенных в своей правоте.

Христос учил отстаивать право человека на духовную свободу, вплоть до смерти на кресте. Евангелие научает нас, что человек спасается не потому, что он хороший, а потому, что он открыт для Бога, что Бог ему нужен для вечности. На сегодня христиане уже могут свободно утверждать, что израильтяне равны язычникам, что спасение не распространяется половым путем.

Но беда в том, что мы еретики, потому, что читаем весь Новый, а то и Ветхий завет в одном контексте. Это ужасная ересь. Апостол и представить не мог, что его советы римлянам или конкретным людям из иудеев будут использовать греки или даже славяне. Поэтому нам трудно принять, вернее, отличить на страницах Евангелия, допустим, апостольский гностицизм от народного христианства. Не говоря уже о личной интерпретации Благой вести, каковой без сомнения является Евангелие от Иоанна.

Видимо, Христос это предвидел, поэтому создал церковь, как собрание для тех, кто хочет быть одним духовным телом. Не для тех, у кого «Бог в душе». Таким не нужно никуда ходить и собираться. У них храм – дома. Им двое или трое уже не нужны, они имеют дома иконы, как «живых свидетелей» и «личную» благодать.

Я иду в церковь, т.к. там «мы» составляем единое целое так, как этому учил Христос. Это модель человека, как христианина – быть единым телом со всеми. Таким меня видит Бог изначально. Ощущается это единство через трапезу любви с братьями. Простую трапезу.

Но многие и в храм приходят ради личного освящения. До любви к людям им дела нет. Но тогда можно и дома съесть все это. Взять «запасные дары», т.е. хлеб, заранее «превращенный в тело», съесть его и таким образом «соединиться» со Христом. Тогда идея единства с ближним не нужна. Тогда становится необходимым очищение от грехов, если мы пришли ощутить единство со Христом, а не с другими во Христе.

И какое же это «общее дело»? Это частное освящение, которое исключает общину, исключает любовь. Два эти понимания Евхаристии противоречат и исключают друг друга.

Тогда надо определиться: зачем нам нужна Евхаристия – для личного освящения, или как символ единства с теми, кто собрался вместе, пусть даже в доме и в семье ради простой трапезы, а не помпезной, как у нас? Если мы собрались ради единства, тогда хлебу не надо чем-то быть, т.к. реальность, которая стоит за этим простым обрядом гораздо больше, чем это вино или хлеб.

Мы собрались и просим Учителя объединить нас в одно целое с Отцом, т.к. мы любим друг друга и всех без исключения. Наша любовь – имя нашего Бога!