Давно хотелось с Контом поделиться одной из любимых баллад Редьярда Киплинга, написанной в конце XIX века, а тут как раз в продолжение темы..
Всю историю кто только не пытался нас грабить, и "Стихи о трех котиколовах" - талантливая иллюстрация вечного отношения к нам "западного" мира.. Только наша сила и жесткий ответ могут их остановить..
Да будет так:
"Подтвержденные сталью и кровью, таковы законы Москвы:
Котиков на Командорах трогать не смеете вы."
Никогда не стеснялись:
"Но жены наши любят мех, есть деньги у них, и вот
Шхуны в морях, запретных для всех, рискуют из года в год.
Японцы, британцы издалека вцепились Медведю в бока,
Много их, но наглей других — воровская янки рука."
И пусть всегда боятся до ужаса:
"Ибо таков закон Москвы, я худшую смерть предпочту
Труду на ртутных рудниках, где зубы крошатся во рту"
Вариантов перевода на русский язык несколько, ниже один из предпочитаемых..
Стихи о трех котиколовах
В далёких краях, в японской стране,
Где бумажные фонари,
И судовые команды пьют
У Блэдстрит-Джо до зари,
В сумерках, когда морской бриз
Приносит из гавани чад,
И Иокогамской бухты отлив
Спадает, буями бренча, —
В харчевне Киско божьей росы повторяют, кружкой гремя,
Про скрытую битву у скрытых скал,
Когда «Балтик» от «Норзернлайт» бежал,
А «Штральзунд» дрался с двумя.
Подтвержденные пулей и сталью, таковы законы Москвы:
Котиков на Командорских трогать не смеете вы.
Там, где море меж отмелей бродит и шторм в непогоду лют,
Где песцов голубых разводят, — там голышиков матки ждут:
Когда матки котятся на берегу ежегодно весной, —
Секачи из моря выходят, ревя, толпа за толпой;
И как только сентябрьские штормы похоть их укротят,
В моря секачи уходят по скрытым тропам назад.
И темны лежат, и голы лежат, гнезда птиц, и дюны, и лед,
И метелью томим надо льдами зим сполох в ночи встает;
И бог, обрывающий айсберги и в море ведущий лед,
Слышит, как плачет лисенок и ветер в снегу поет.
Но жены наши любят мех, есть деньги у них, и вот
Шхуны в морях, запретных для всех, рискуют из года в год.
Японцы, британцы издалека вцепились Медведю в бока,
Много их, но наглей других — воровская янки рука.
Курильскими водами «Норзернлайт» шел сквозь туман и мрак,
Неся на штирборте печную трубу и русский на фоке флаг.
(«Балтик», «Штральзунд» и «Норзернлайт» — их ход крейсерам известен,
Одного поля ягода, воры, они ускользали вместе),
К песчаной косе «Норзернлайт» пришел, но «Балтик» был уже там,
Секачей глушила команда, и рев шел по берегам, —
Пятнадцать сотен шкур на песке, цельный мех, пушнинный стан;
Когда «Норзернлайт» в бухту вошел, вошел вместе с ним туман.
«Балтик», созвав своих людей, поспешил уйти от беды, —
С пушкою схожа песчаная труба, если смотреть сквозь дым,
(Грустнее, чем смерть, — потеряв корабль и груз, что был на борту,
Из-за контрабанды лечь во Владивостокском порту).
Как кролик в терновник ныряет, так нырнул он в туман морской,
И «Норзернлайт» шлюпки на берег шлет за добычею воровской.
Они не успели доставить груз, не приоткрыли люк,
Как белый призрак — крейсер вблизи они увидали вдруг.
На фоке флаг, и орудий по борту три или пять,
Но соли белей была труба, но пара не видать.
Нет времени выбрать якорь и, обрубив канат,
На гусиных крыльях «Норзернлайт» в море летит назад.
(Ибо таков закон Москвы, я худшую смерть предпочту
Труду на ртутных рудниках, где зубы крошатся во рту).
Они отплыли всего на полмили, не слышен выстрелов гром,
Вдруг шкипер хлопнул себя по ляжке и погрозил кулаком.
«Блеф, нас на блеф поймали, — взревел он, — не будь я Том Холл,
Вора послали воров ловить, и вор нас всех обошел!
Клянусь орегонской снастью, твоими рангоутом, Мэн,
Что отнял нашу добычу бродяга Рубэн Пэн.
Шхуну разделал он ловко — бревна на борт, и чёрт ей не брат,
Но рубку «Штральзунда» запомнил я до твоих волнорезов, Ад!
Мы с тобой в Балтиморе встречались, нас помнит бостонский мол,
Но худший твой день, Рубэн Пэн, это тот, когда ты сюда пришел.
Тот день, когда ты добычу взять хотел, дружок, задарма,
С трубой из простого брезента, с орудьями из дерьма.
Эй! Мчим скорей, сквозь туман морей, «Балтик» назад зовем,
В бухту вернемся и вступим в игру, на одного вдвоем!»
И вот сиреной, рогом, браконьерским зовом морей
Они «Балтик» открыли в тумане, в оснастке угрюмых рей.
Вслепую по водоворотам, вслепую ползли назад,
Пока услыхали — гик скрипит и цепи «Штральзунда» гремят.
Ничком меж шлюпок они легли, оружье под рукой.
И — «Согласен мех делить, Рубэн Пэн, или принимаешь бой?»
Оскалив зубы, смеялся Пэн, кривой обнажая нож:
«Есть! Шкура за шкуру и все, что есть, за жизнь свою даешь!
Но у меня шесть тысяч шкур, и Веддо давно меня ждет,
Власть божья и власть людская — до пятидесятых широт;
Так с миром идите в море, грузите трюмы вдвойне,
Я к вашим котикам буду добр — убью, сколько нужно мне».
Затворы защелкали в ответ, приклады стукнули враз,
Складка за складкой влажный туман скрыл все от вражьих глаз,
Складка за складкой, слезный туман кутал ярость плащом.
Винтовки у вантов в густой туман хлестали бледным огнем.
Били пули в обшивку и борт, щепки летели на ют
(Не дробью птичьей в морях добычу котиколовы бьют).
Свинцовый дым нависал тяжело, голубел у самых вод,
На «Балтике» три, на «Штральзунде» два списано было в расход.
В тумане таком руки не видать, человек в тумане — тюк,
Но, стон иль крик заслышав, они стреляли на звук.
Один имя бога призывал, его проклинал другой,
Но ружейный залп и тем и другим вечный дарил покой.
А в перерыве, в тишине, скрипел чуть слышно руль,
И каждый старался тише дышать, остерегаясь пуль;
Рука у курка, слух напряжен, злобой глаза налились,
И ноги расставлены широко, чтоб не качал бриз.
И все услыхали сквозь туман хрип у «Штральзунда» рей,
И все услыхали, как Рубен Пэн плачет над смертью своей:
«Пройдут приливы Фенди Рейс, в них я не пройду никогда,
И не увижу следов на песке, когда спадет вода,
И трайлеров я не увижу, сносимых с отмелей прочь,
Огней судов я не встречу, летящих по Зунду в ночь».
И не было слов, но густо и быстро в мглистый покой
По замасленным декам стучала кровь, мешаясь с росой,
И зыбь бросала шхуны, бортом о борт стуча,
Но в безмолвии все стояли, чувствуя смерть у плеча.
И Рубэн Пэн прохрипел: «Тлен, душит меня мгла,
Для того ль тридцать лет провёл я в морях, чтоб смерть во мраке пришла?
Проклятье моей работе, уловкам, что всем по плечу!
Я смерть получил, где хлеб получал, но смерти слепой не хочу.
Проклятый туман! Ужель все ветра этот забыли путь,
Чтоб сдуть пелену с моей груди и дать мне вдаль взглянуть?»
Как рваный парус, белый туман, разодравшись, взлетел налегке,
И все увидали солнце в воде и котиков на песке.
Над бухтой мгла, и отмель шла навстречу стальным волнам,
И стали, бледны на взлетах волны, команды по сторонам.
И там и тут лужи текут, радужны и красны,
Вверх и вниз золото гильз бренчит меж брусьев сосны.
И ветер трупы как бревна катал, глухой по палубе стук,
И каждый увидел при свете дня дело своих рук.
Легкий бриз над реями пел, полоскала парус вода,
Но у рулей никто не стоял, в дрейфе лежали суда.
И с хрипом Рубен душу свою отдал соленой волне,
«Уже отошел? — спросил Тон Холл. — Пора умирать и мне».
И были полны его глаза сном и предсмертной тоской,
Он бормотал, точно бредил в ночи, рану зажав рукой:
«О, не приносит с собой добра западный ветер морской,
Палубы мыть! Они слишком красны, — и прочь отсюда скорей!
«Балтик», «Штральзунд» и «Норзернлайт», честно делите мех,
Вас встретит флот и Толстый Мыс, но встретят они не всех.
Холл вёл себя плохо на суше, морской презирал закон,
Ему надоели вахты, только спать теперь хочет он.
Он не будет ползать по морю, где он знал лишь горький труд,
Он уходит в Поля охоты, куда голыши идут.
На запад вам плыть, на юг вам плыть, за край туманной земли,
Японским девкам скажите, чтоб свечи за Тома жгли.
На отмель несите его умирать, как Беринг умирал.
И рядом Рубэна Пэна — по правилам битва шла!
И оставьте нас побеседовать двух, сделавших столько зла...»
Малым вперед, как вел их лот, солнце в тумане все дни, —
Из мрака в мрак, на риск каждый шаг, шли, как Беринг, они.
И вел их свет ночных планет, карта северных звезд,
На норд-норд-вест, Западный Крест, за ним Близнецов мост.
Эти точки достаточно точно определяют путь,
В дни, когда маток на лежбище секачи ведут отдохнуть.
Айсбергов треск и китов плеск чуяли сквозь туман,
И котиков рев от берегов, слышный и в ураган,
И ярость ветров мeж островов (её там зовут «пургой»).
Где на север — остров Георгия, на запад — Павел Святой.
И здесь и там встречным судам привет слал пиратский флот,
Потому что шхуны в этих морях рискуют из года в год.
И в Иокогамском порту повторяют, кружкой гремя,
Про скрытую битву у скрытых скал,
Когда «Балтик» от «Норзернлайт» бежал,
А «Штральзунд» дрался с двумя.
Перевод — Фиш Г.
Оценили 35 человек
75 кармы