Чехарда после Петра… Заговоры & перевороты или Гвардия наш рулевой (Часть 2)

Часть 1: https://cont.ws/@gnuss/1291176

ЖЕЛЕЗНЫЙ ДРОВОСЕК И ДРУГИЕ

Каюсь, это одна из самых любимых мной и уважаемых фигур российской истории XVIII столетия. Зовут его длинно: граф и генерал-фельдмаршал российской службы Бурхард-Христофор фон Миних. Титул и приставка «фон» – скороспелые. Дворянское достоинство первым в роду получил лишь отец Миниха Антон-Гюнтер, а происхождением фельдмаршал из самых что ни на есть мужиков Ольденбурга.

Правда, это не землепашцы от сохи – в течение многих поколений род Минихов занимался постройкой каналов и присмотром за таковыми. Миних-старший даже получил вкупе с дворянством от датского короля звание «главного надзирателя над плотинами и водяными работами графств Ольденбургского и Дельментгорстского». Юный Бурхард поначалу пошел по его стопам – уже в шестнадцать лет был неплохим математиком и принят инженером на французскую службу. 

В девятнадцать (!) стал главным инженером Остфрисландского княжества, но ненадолго – случилась любовь с фрейлиной гессендармштадского двора, на которой Миних и женился. И ушел на войну с гессендармштадским полком.

За храбрость произведен в подполковники, потом стал полковником, занялся сооружением канала, соединяющего реки Фульда и Везер. Но продолжать фамильные традиции, очевидно, не особенно уже и тянуло. Миних в 1716 г. поступает на службу к Августу II, королю польскому и курфюрсту саксонскому, и вскоре за труды по реорганизации коронной гвардии становится генералом. Новоиспеченному генералу тридцать три – неплохо…

Августа в Польше не любят – и его генералов тоже. В Варшаве Миних звенит шпагой на дуэлях не хуже д’Артаньяна, то сам бывает ранен, то кого-нибудь удачно проткнет. Заимев серьезного недоброжелателя в лице королевского фаворита графа Флеминга, молодой генерал уходит на русскую службу. С 1720 г. он до своей смерти проживет в России – сорок семь лет.

Я просмотрел множество портретов Миниха, но все это, с первого взгляда ясно, были парадные парсуны, облагородившие облик до неузнаваемости. Таким этот человек просто не мог быть. И вот, наконец, в «Истории Екатерины Великой» Брикнера – портрет Миниха без указания автора…

Вот это настоящий Миних, никаких сомнений. Это – рожа! Словно вытесанная долотом из твердого чурбана. Железный Дровосек. Но не тот, из детской книжки, что лил слезы и оттого ржавел. Наш Железный Дровосек слез не лил отроду – не тот типаж. Перефразируя Стругацких, можно сказать: если б в XVIII столетии умели делать боевых роботов, делали бы вот таких Минихов…

Сначала он все же и в России инженерствовал. Устраивал шлюзы на реке Тосне, прокладывал мелкие каналы и дороги. Потом заканчивал Ладожский канал, управлял прибалтийскими провинциями. По сути, один тянул на себе работу Военной коллегии: распределение провианта, рекрутские наборы, формирование новых полков, разработка новых уставов, постройка крепостей. Учреждение школ при полках, госпиталей для инвалидов… 

Именно Миних в 1731 г. основал знаменитый впоследствии Кадетский корпус на Васильевском острове (его еще называют Сухопутный шляхетский кадетский корпус) – первое в России высшее учебное военное заведение, где не просто готовили офицеров, а еще и старались дать им разностороннее образование, от иностранных языков и танцев до стихосложения и театра. Между прочим, театр Корпуса прославился далеко за его пределами благодаря одному из его выпускников, знаменитому Сумарокову.

Посчитав, что Миних слишком много на себя взял и чересчур высоко взлетел, Бирон выпихнул его из Санкт-Петербурга в действующую армию. Однако у Миниха заладилось и там. Он лупит в Польше войска французского ставленника Станислава Лещинского, берет укрепленный Данциг. В июне 1735 г. войска Миниха впервые за несколько сот лет российской истории врываются в Крым. Но для присоединения Крыма к империи еще не настало время, и приходится уйти. Потом его посылают «на турка». 1737 г. – Миних разбивает турок под Очаковом и после долгой осады берет город-крепость. 1738 г. – учиняет очередной разгром турок под Ставучанами, берет Хотин и переходит реку Прут…

Он всерьез собирался перейти Дунай и идти прямо на Стамбул. У него это могло и получиться… Своих солдат Миних не особенно, надо признать, и жалел, но они его на свой манер любили и звали «соколом».

Марша на Стамбул не получилось, был заключен Белградский мир, и Миних вернулся в Петербург. Орден Андрея Первозванного, золотая шпага с алмазами, звание подполковника преображенцев – и все по заслугам, господа мои, все по заслугам…

Он не боялся ни чужой крови, ни собственной смерти. Первое прекрасно иллюстрирует нашумевшая в свое время история со шведским дипкурьером Синклером. Означенный Синклер (судя по фамилии, не швед, а чистокровный шотландец) был бароном, майором и сновал меж Стокгольмом и Стамбулом с важнейшими и секретнейшими документами, которые русский кабинет интересовали чрезвычайно.

Русский посол в Стокгольме М. П. Бестужев-Рюмин дважды просил Петербург «анвелировать» (говоря простым языком, замочить) этого прыткого Кентавра, а «потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто другой». Но дело топталось на месте, пока за него не взялся наш Железный Дровосек…

Сохранилась собственноручно написанная инструкция Миниха драгунскому поручику Левицкому, где в полном соответствии с незатейливыми нравами текущего столетия говорится:

«Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Инклер, который едет не своим, но под именем называемого Гагберха, которого ради высочайших Ея императорского величества интересов всемерно потребно зело тайным образом в Польше перенять и со всеми имеющимися при нем письмами. Ежели по вопросам о нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом его видеть, а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдется, то старатца его умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать».

Между прочим, дипкурьер, путешествующий по чужому паспорту и под чужой фамилией – уже не дипкурьер, а разведчик. Несколько иная категория и несколько иные правила добровольно принятой на себя игры…

Тогда, осенью 1738 г., не получилось. Но на следующий год к поручику Левицкому присоединились капитан Кутлер и поручик Веселовский. Прочитав инструкцию, они цинично ухмыльнулись, сели на коней и поскакали в Европу (хотя какая из Польши, если присмотреться, Европа? Смех один…)

Что там у них произошло, в точности неизвестно. Однако Синклер с тех самых пор числится безвестно пропавшим, а его бумаги каким-то образом оказались в Петербурге…

Швеция устроила истерику, но улик не было…

При воцарении Елизаветы недоброжелатели Миниха убедили императрицу отдать фельдмаршала под суд, но он и там не дрогнул. Когда следователи надоели ему долгими и нудными вопросами, Железный Дровосек им бросил презрительно:

– Да пишите вы сами, что хотите…

Ну, они и понаписали, от всей своей гнилой фантазии! И Елизавету-то Миних собирался арестовать заодно с Бироном, и со взятием Данцига протянул за взятку… Светлейший князь Никита Трубецкой, нынешний прокурор, а некогда подчиненный Миниха (уличенный фельдмаршалом в лютом казнокрадстве), настырно зудел:

– Признаешь ли себя виновным?

Миниху это надоело, и он рявкнул:

– Признаю! Виновен, что тебя, вора, не повесил еще в крымскую кампанию!

Это было! Трубецкой заткнулся, а многочисленные свидетели невольно прыснули в чернильницы…

Миниха приговорили к четвертованию. Тогда еще никто не знал, что Елизавета намеревается отменить смертную казнь, но все – и судьи, и осужденные, и зрители – привыкли накрепко, что живыми с плахи не возвращаются…

И вот их ведут – Остермана, графа Левенвольде, прочих. Все до одного заросли дикой бородой, одеты неряшливо, Остерман бухнулся в обморок при виде палача…

А вот он – Миних. Единственный из всех чисто выбрит, в парадном мундире. Идет строевым шагом. Раздает солдатам и палачам кольца с пальцев, а драгоценные табакерки швыряет в толпу. Кладет голову на плаху. 

Услышав помилование, правда, разрыдался – нервы не выдержали. Но потом, в тюремной камере, перед отправкой в ссылку, становится прежним. Сохранились воспоминания советника полиции князя Шаховского, пришедшего объявить приговор и рассадить ссыльных по кибиткам.

Граф Остерман и Головкин «громко стенают», жалуясь на недуги. Граф Левенвольде, бывший обер-гофмаршал, известный раньше спесивец, расклеился совершенно:

«…увидел человека, обнимающего мои колени весьма в робком виде». Все трое – заросшие, в грязной одежде, сломленные. А вот и Миних: «Как только в оную казарму двери передо мной отворены были, то он, стоя у другой стены возле окна, ко входу спиною, в тот миг поворотясь в смелом виде с такими быстро раствореннами глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видеть, шел ко мне навстречу и, приближаясь, смело смотрел на меня, ожидая, что я начну…»

По злой иронии судьбы, в Пелыме за Полярным кругом Миних оказался в том самом доме, который спроектировал для Бирона. В ссылке он трудился, не покладая рук: огородничал, косил, ловил рыбу, разводил кур, открыл для местных детей школу, где учил их математике, геометрии, инженерному делу, древней истории и даже латыни. Сочинял «проекты о переустройстве России» – в Петербурге их не читали…

Как водилось в ту пору, Елизавета соизволила сослать фельдмаршала «навечно». А всей «вечности» получилось – двадцать лет. Петр III вернул из ссылок всех, в том числе и Миниха. Встречать собрались многочисленные потомки, внуки-правнуки и прочая разросшаяся родня. Ожидали увидеть дряхлую развалину, но из кибитки выпрыгнул бодрый крепкий мужик. И с ходу занялся придворными юными красотками – отнюдь не платонически. Сохранились амурные письма Миниха некоей замужней даме:

«Нет на вашем божественном теле даже пятнышка, которое я не покрыл бы, любуясь ими, самыми горячими вожделенными поцелуями»…

Это написано в восемьдесят лет! По отзывам знающих людей, другие письма по соображениям приличий и вовсе цитировать нельзя…

Миних до последней минуты был верен Петру III. И если тот следовал бы его советам, еще неизвестно, в какую сторону круто поворотилось бы дышло истории российской.

– Вы хотели против меня сражаться? – спросила потом Екатерина.

– Точно так, – ответил старик. – Я хотел жизнью своей пожертвовать за государя, который возвратил мне свободу.

Екатерина его не тронула. При ней Миних еще пять лет заведовал портами на Балтике и Ладожским каналом. И умер в восемьдесят пять, полное впечатление – посреди бега. Военная энциклопедия 1912 г., не склонная хвалить зря и пустословить, отводит ему две страницы большого формата.

Всмотритесь в это лицо. Это – потомок двужильных немецких мужиков, русский генерал и русский инженер, дуэлянт и вояка, ценитель женщин и смельчак. Суть эпохи определяет еще и оружие – так вот, характеру Миниха наиболее полно соответствует та самая офицерская шпага аннинского времени: широкая и тяжелая, больше похожая на палаш, с литым бронзовым эфесом и рукоятью в тяжелой проволоке. Боевые шпаги последующих царствований красивее, но ими можно только пырять. Зато аннинской – уж приложишь, так приложишь, любая башка пополам.

Именно такую шпагу приличествует поднять «подвысь», эфесом у лица, отдавая последние почести человеку, взломавшему Крым и многочисленные крепости, чтобы на широком жутком лезвии явилась миру глубокая гравировка: ВИВАТЪ АННА ВЕЛИКАЯ.

Прощай, фельдмаршал!

ВЕСЕЛАЯ ЦАРИЦА БЫЛА ЕЛИСАВЕТ…

Правительница Анна Леопольдовна и ее муж по своей полной незначительности, даже ничтожности, попросту не заслуживают отдельной главы. О них совершенно нечего сказать – разве что упомянуть мимоходом, что означенная Анна обрела сомнительную славу первой документально отмеченной в российской истории лесбиянки, при вскоре последовавшем перевороте прилапанной, как говорят поляки, в постели с фавориткой Юлианой Менгден. И все. Брауншвейгская фамилия – скопище бесцветных личностей. Но по порядку, по порядку…

Приехав во дворец, Миних со свойственной ему прямотой в суровых делах ставит вопрос ребром: не станет ли Анна Леопольдовна возражать, если ее сделают правительницей вместо Бирона?

Анна Леопольдовна

Лесбиюшка, конечно, не возражает, еще бы! Она только лепечет: вы мол, майн герр, поскорее все это делайте, а я, женщина слабая и беззащитная, и знать ничего не знаю, что вы там ажитируете…

Учить ученого – только портить! Миних, глазом не моргнув, едет ужинать к означенному Бирону и уплетает герцогские вкусности, не поперхнувшись. Курляндский временщик, очевидно, что-то такое читает в этих глазах, потому что ни с того ни с сего интересуется:

– Не случалось ли вам, фельдмаршал, предпринимать во время баталий ваших ночные штурмы?

Быть может, он что-то такое задумал и зондировал? Миних отвечает безмятежно:

– Всегда действовал по обстоятельствам, любезный герцог, по обстоятельствам… Благодарствуйте за угощение, час уже поздний, поеду домой почивать…

Но едет он не домой, а в Зимний дворец, где стоят на карауле преображенцы. Берет восемьдесят гвардейцев и направляется с ними ко дворцу регента. Входит в спальню, как к себе домой. Бирон и его жена, узрев этакую неожиданность, начинают орать благим матом:

– Караул!

Что в ту эпоху означало не крик испуга, а конкретный призыв к караулу. Миних безмятежно отвечает:

– Не беспокойтесь, любезный герцог, караульных я много привел… Вам хватит.

Бирон – прятаться под кровать! Адъютант фельдмаршала Манштейн (между прочим, предок того фельдмаршала Манштейна) – ему в рыло! А гвардейцы – добавки! За все хорошее!

Эрнст Иоганн Бирон

И готово дело. Братца регента, Густава Бирона, столь же энергично и в два счета арестовал тот же Манштейн. Другой адъютант Миниха, капитан Кёнигсфельс, столь же непринужденно берет за шкирку кабинет-министра Бестужева-Рюмина, наиболее близкого к Бирону человека, повязанного общими делами. Все совершилось столь молниеносно, что Бестужев понятия не имеет об аресте регента и, полагая в наивности своей, что это Бирон прислал за ним гвардейцев, смиренно вопрошает: господа мои, чем же это я регента прогневил? Ему вежливо отвечают:

– На гауптвахте твой регент. И ты марш туда же… Рюмин!

И никакого сопротивления – одно всеобщее ликование. Потому что гвардия – за, а в этом случае совершенно неважно, кто против…

Миних получает должность первого министра и сто тысяч рублей премиальных. А через короткое время, поскольку ни одно доброе дело не остается безнаказанным, Анна Леопольдовна по наущению Остермана вышибает Миниха в отставку, снимает со всех постов.

А дальше начинается форменная комедия. Правительница и ее муженек, как о том охотно рассказывали мемуаристы, настолько боятся отставного Миниха, что каждую ночь меняют спальню. Они его так страшились, что боялись арестовать и оттяпать голову!

Анна Леопольдовна и Антон Ульрих

И не подумали, что бояться-то следует в первую очередь царевны Елизаветы Петровны. Шведский посланник Нолькен и французский его коллега Шетарди уже подбросили ей денег для раздачи гвардейцам. К Елизавете прямо-таки с ножом к горлу подступает целая орава. Тут и французский эскулап Лесток, и молодые придворные-русаки: Петруша Шувалов, Алеша Разумовский, Михайло Воронцов. Стращают наперебой: мол, им достоверно известно, что зловредная Анна со своей постельной подружкой Юлианкой надумали запереть Елизавету в монастырь, и больше столь удобного случая не представится…

Елизавета, в конце концов, решается. Триста преображенцев идут за ее санями ко дворцу. Сопротивления – никакого. Все беспрепятственно входят в спальню, где в обнимочку дрыхнут Анна с Юлианой… Приехали!

Брауншвейгскую фамилию – в Архангельскую губернию. Там Анна вскоре умрет, а ее муж еще тридцать лет будет прозябать под строгим караулом. Начинается двадцатилетнее царствование Елизаветы.

Что касается экономики, казнокрадства и набивания карманов, то фавориты Елизаветы, надо сказать честно, оставили далеко позади пресловутую «немецкую клику» Бирона. Сам «ночной император» России, многолетний любовник императрицы Иван Шувалов был царедворцем для своего времени уникальным: не только от любых почестей отказывался, но и копейки в карман не положил. Добрый малый, дружил с Ломоносовым, застолья любил…

Но у него были два братца, и уж эти свой интерес понимали четко. А еще – два брата Воронцовы, Чернышев и Ягужинский. Эта теплая компания, по сути, приватизировала все в государстве, что приносило хоть какой-то доход. Оттяпали у немца Шемберга уральские заводы и вообще подгребли все, что давало денежку. «Инвестиции в производство» они получали из казны, сколько в мешок влезло, как и всевозможные льготы за счет государства, а с конкурентами, сдуру перешедшими дорогу, расправлялись моментально и круто.

Елизавета Петровна (25 ноября 1741 – 25 декабря 1761)

Двор в правление Елизаветы жил весело. Честно признаться, лично мне хотелось бы годик покуролесить в столь развеселом обществе. Маскарады, на которых дамам велено было одеваться кавалерами, а кавалерам, напротив, дамами, меня особенно не прельщают, как наверняка и тогдашних господ кавалеров. Правда, сама Елизавета в мужском костюме на полотне Луи Каравака – это, знаете ли, шарман… Хороша была цесаревна!

Каравак Л. Портрет Елизаветы Петровны в мужском костюме. 1745 (?) ГРМ

А как они гулеванили – зависть берет! Вот подлинный исторический документ:

«Реестр, коликое число отпускается в день виноградных напитков к столам и в порцию и в протчие места:

Кабинет-секретарю Морсошникову, виноградного вина – 1 бутылка, вотки подделной – 1 графин.

Господину Кондодию (это грек Кондоиди, лейб-медик Елизаветы) – бургонского – 1 бутылка, красного – 1 бутылка.

Господину Фузантию: ренвеину – 1 бутылка, красного – 1 бутылка. При нем аптекарю: белого – 1 бутылка, вотки гданской здешнего сидения – 1 графин.»

Это – каждый день и за счет казны! Но более всего меня умиляет и вызывает нешуточное восхищение некий неназваный по имени отец-духовник императрицы, коему в день от щедрот государевых полагалось:

«ренвеину – 1 бутылка, мушкателю – 1 бутылка, красного – 1 бутылка, вотки гданской здешняго сидения – 1/2 графина».

Прониклись? Могуч же был организмом отец-духовник, ежели каждодневно истреблял этакую благодать. Богатырь! И есть у меня сильные подозрения, что он к вечеру по русской привычке еще и добавки искал… И ведь наверняка находил!

Весело жили при Елизавете – и шумно. Вот в тихий вечер 26 сентября 1742 г. садовник при Академии наук, немецкий человек Иоганн Штурм чинно принимает гостей у себя в доме. И тут на пороге возникает заплаканная немцева служанка со свежеподбитым глазом и в порванной рубахе. А следом без всяких церемоний вваливается автор фингала, которого собственно сюда и не звали, хотя он и живет по соседству.

Сосед, славный своим буянством, с ходу заявляет, что пирующие здесь немцы злодейски украли у него плащ-епанчу. Один из гостей, лекарь Ингерманландского полка Брашке, степенно ответствует, что люди здесь собрались честные и подобные беспочвенные обвинения им очень даже странны и позорны.

Гость – между прочим, адъюнкт славной Петербургской Академии наук – ему, недолго думая – в зубы! Хватает увесистую деревянную болванку, на которой тогда принято было держать парики, и начинает сим орудием охаживать прочих. Громогласно обзывая супругу хозяина «курвою», и ей – по сусалам! И ее батюшке, переводчику «немецкой камер-конторы» герру Грове – по уху! И бухгалтеру книжной лавки при упомянутой Академии Прейсеру – по репе!

Гости – за шпаги. Господин адъюнкт – свою из ножен! И пошли дуэлировать… Смертоубийств не было, но поцарапанных хватало, в том числе и адъюнкту досталось. Но он не сдавался – шпагой порубил дверь, зеркало разнес в осколочки…

Когда прибежали караульные солдаты, баталия вовсю продолжалась на улице, на вольном воздухе, и добрая половина гостей уже лежала, стенаючи. Караульный приказал буяну сдать шпагу, но адъюнкт и его – в зубы! После чего был подавлен численным превосходством, скручен, связан и торжественно доставлен в помещение, по прихоти архитектора снабженное на окнах крепкими решетками.

А через день его выпустили без всяких последствий. И пошел наш адъюнкт, Михаила Васильевич Ломоносов, как следует похмелиться…

Ага, вот именно. Ломоносов Михаила Васильич, прошу любить и жаловать, любил великий ученый муж по обычаям того веселого времени побуянить всласть. Инцидент с садовником – еще цветочки. Случалось Михаиле Васильичу, забредя в родную академию в подпитии, и господ академиков брать в кулаки, так, что они долго пятый угол искали. И максимум, что ему за эти художества бывало – то два месяца под арестом, то лишение жалованья наполовину. Глава академической канцелярии, герр Иван Данилович Шумахер, ломоносовские проказы прикрывал аккуратно, будучи благосклонен к светилу науки, и зная, что столь же благосклонен к нему сам Иван Иванович Шувалов, ночной император.

Не подумайте, я не в укор Ломоносову. Просто-напросто таковы уж были нравы XVIII столетия: академики шпагами рубали чужие зеркала, министры и канцлеры казнокрадствовали самым фантастическим образом, монаршие особы… Начни я рассказывать про тогдашнюю Францию и прочие Гишпании, у иного читателя волосья дыбом встанут…

При Елизавете также открылся первый легальный публичный дом во славном граде Санкт-Петербурге и вообще в России. До этого в столице труженицы постельного фронта существовали подпольно, и генерал-полицмейстерам предписывалось подобную индивидуальную трудовую деятельность строго пресекать.

«Дабы все таковые мерзости от чего всякое зло и лихо происходит, были ниспровергнуты» – это 1718 год. «Где явятся подозрительные дома, а именно: корчемные, блядские и другие похабства…» – это десятилетием позже. При Анне «непотребных женок и девок» следовало бить плетками-девятихвостками.

Первый легальный бордель с «нумерами» и профессиональными проститутками завелся на Вознесенской улице. Следует уточнить, что профессионалки были выписаны из Германии (у нас любят во всем отдавать предпочтение иностранным спецам, хотя доморощенные вряд ли хуже), из Дрездена, почему содержательница веселого дома и была известна под кличкой Дрезденша. 

Заведение, чего уж там, было популярным, хотя дураку ясно, что его устроили для развращения русского народа-богоносца злокозненные масоны, а допрежь русский человек, чистый душою, и ведать не ведал, что такое есть проституция и разврат. Немцы совратили, ясно…

С проституцией, как водится, из Европы проскользнул и сифилис. И пришлось заводить другие песни. Указ императорской канцелярии от 1 августа 1750 г. уже выдержан в суровой тональности прежних царствований:

«Понеже по следствиям и показаниям пойманных сводниц и блядей, некоторые показываемые ими непотребства кроются, и, как известно, около С. – Петербурга по разным островам и местам, а иные в Кронштадт ретировались, того ради Ее Императорское Величество указала: тех кроющихся непотребных жен и девок, как иноземок, так и русских сыскивать, ловить и при водить их в главную полицию, а оттуда с запискою присылать в Калининский дом».

Означенный Калининский дом – это одна из первых в России больниц для гражданского населения. Однако медики справлялись плохо, и при Екатерине II всех заразившихся сифилисом уже не лечили, а попросту ссылали в Нерчинский острог…

Битый Ломоносовым бухгалтер Прейсер, кстати, всего через неделю был уличен в воровстве казенных сумм.

Поговорим о более серьезных вещах – о заговорах, составлявшихся в царствование Елизаветы. Таковых просто не могло не быть, учитывая склонность господ гвардейцев самолично – а порой даже единолично! – решать судьбу трона…

1742 год. В Москве арестован наш старый знакомый, офицер Преображенского полка Ивашкин, всерьез вознамерившийся переменить на троне монарха. Он уже начал вербовать сторонников, убеждая, что 

«настоящий законный государь есть Иван Антонович, происходящий от старшего колена царя Ивана Алексеевича, тогда как Елизавета Петровна – от младшего, да притом же прижита от Екатерины до венца; а Елизавета возведена на престол лейб-кампанией за чарку вина».

Неизвестно, насколько серьезно все это было, но Ивашкина били кнутом и с вырезанными ноздрями сослали к черту на кулички, где уже в царствование Александра I его встретил Штейнгель… (Их диалог смотри в части № 1... )

1743 год. Подполковник Иван Лопухин в пьяном виде поносит Елизавету непристойными словесами и грозит возвести на трон опять-таки младенца Ивана. Начинается следствие. Лопухин, выясняется, вновь попрекал Елизавету незаконностью рождения, но сих опасных мыслей не сам набрался, а слышал, что говорили в доме его матери люди постарше, сидящие повыше…

Взяли немало народу – и матушку Лопухина, и его отца, генерал-лейтенанта, и графиню Бестужеву-Рюмину, и кое-кого еще. Лопухиным и графине Бестужевой вырезали языки (именно эта экзекуция показана в телефильме «Гардемарины, вперед!»), остальных били кнутом. Всех, понятное дело, отправили в Сибирь.

1749 год. К наследнику, будущему Петру III, на прогулке обращается подпоручик Бутырского полка Батурин, клянется в верности и обещает незамедлительно возвести на престол, подняв свой полк, преображенцев, лейб-кампанцев и, что любопытно, «фабричных взбунтовать».

Взяли всех – Батурина, подпоручика Тыртова и некоего «суконщика Кенжина» (какие-то связи с «фабричными», значит, прослеживались?). Отвесили столько, что мало не показалось…

Одним словом, Елизавета сидела не на троне, а на пороховой бочке. Не зря она эти двадцать лет никогда не спала по ночам – исключительно днем. Вышеописанные заговоры только на первый взгляд представляются кукольными: обернуться могло по-разному, не забудем, что Миниху, да и самой Елизавете хватило горсточки гвардейцев. К этим заговорам вплотную примыкает и так называемое «дело Зубарева», история крайне загадочная.

Это случилось, когда царедворцы, получавшие неплохие деньги от заинтересованных государств, настойчиво пытались втянуть Елизавету в войну против Пруссии, России совершенно не нужную. Елизавета долго раздумывала и колебалась, природным здравым смыслом понимая, что война эта ведется в первую очередь ради английских и австрийских интересов, и России там делать нечего.

И тут, как-то очень кстати, появляется тобольский мещанин Иван Зубарев, старообрядец. Согласно официальной версии, он был завербован в Пруссии тамошней разведкой, получил даже чин полковника прусской службы – и отправлен в Россию, будто бы устроить бунт против Елизаветы, освободить из заключения в Холмогорах свергнутого императора Иоанна Антоновича. Причем в Холмогоры якобы должны были приплыть на помощь прусские военные корабли.

Дело Зубарева всегда вызывало интерес своими странностями. По сохранившимся свидетельствам, с тоболяком отчего-то обошлись в России после поимки предельно мягко: всего-навсего отправили в ссылку, а там, по некоторым свидетельствам, и вовсе простили. И это в то время, когда вельможам, вроде Лопухиных, за подобные же намерения резали языки принародно и били кнутом на площади! Именно эта мягкость позволила иным историкам выдвинуть версию, что мнимый раскольник был русским разведчиком, внедрившимся в секретную службу короля Фридриха, подставой.

Но никто не занимался третьей возможностью: Зубарев мог оказаться не завербованным эмигрантом и не русским контрразведчиком, а провокатором, одним из агентов великого канцлера Бестужева. А вся эта операция могла быть затеяна, чтобы окончательно склонить Елизавету к войне с Пруссией. Трудно представить, чтобы Фридрих, реалист и прагматик до мозга костей, мог всерьез планировать морской десант в Холмогоры.

Да и зачем ему был нужен забытый всеми Иоанн Антонович, если симпатию к прусскому королю недвусмысленно высказывал законный наследник престола Петр, которому Фридрих лично подобрал супругу, ангальтскую принцессу?! История убеждает нас, что от Бестужева можно было ждать любой подлости. Достоверно известно, что прусская разведка в свое время перехватила письмо Бестужева, в котором русский канцлер советует саксонскому канцлеру графу Брюлю… отравить русского резидента в Саксонии, не согласного с политикой Бестужева!

Так что «прусский полковник Зубарев» вполне мог, подготовленный Бестужевым, сыграть роль той самой последней капли, переполнившей чашу терпения Елизаветы. Всю жизнь императрица панически боялась, что ее свергнут с престола, как она сама свергла Брауншвейгскую фамилию. Всю жизнь она опасалась, что кто-то попытается освободить Иоанна Антоновича. И тут, как нельзя более кстати, появляется посланец зловредного Фридриха, якобы собравшегося устроить в России заговор в пользу Иоанна. Последние сомнения отброшены, и русская армия увязает в бессмысленной войне с Пруссией ради вящего блага австрийцев и англичан… Темная история.

Есть веские улики против Екатерины, в то время супруги наследника престола. В 1757 г., когда с Елизаветой случился серьезный приступ, и она несколько дней провела между жизнью и смертью, Екатерина попыталась реализовать свой заговор, в который были вовлечены и продажный канцлер Бестужев, и командующий русскими войсками в Пруссии Апраксин. Помчались курьеры, и Апраксин в страшной спешке погнал свою армию к границам России, чтобы поддержать Екатерину. При этом варианте (хотя точных данных нет) Екатерина наверняка собиралась избавиться от нелюбимого мужа уже тогда. Располагая изрядным количеством штыков, такое проделать нетрудно.

Затея провалилась – Елизавета оправилась, и бегство Апраксина моментально привлекло внимание, его тут же сцапали. Он никого не выдал и успел уничтожить компрометирующую переписку, а Екатерина, изображая оскорбленную невинность, оправдалась. Улик не было, и Елизавета, с годами утратившая былую хватку, отступилась. Апраксин с перепугу скончался, Екатерина притихла, как мышка. Документы, проливающие свет на эту историю, были обнаружены и опубликованы только в начале XX века, и стало ясно: был заговор, был!

И наконец, последний при Елизавете заговор – точнее говоря, не заговор, а лишь попытка, и, мало того, задуманный не против Елизаветы, наоборот, родившийся в умах наиболее близких к ней людей…

Незадолго до кончины Елизаветы Иван Иванович Шувалов обратился к Никите Ивановичу Панину, влиятельному вельможе и государственному деятелю, близкому к супруге наследника Екатерине. И конфиденциально сообщил, что «между некоторыми персонами» сложился некий план действий, идущий решительно вразрез с волей Елизаветы, назначившей своим наследником именно Петра Федоровича. По Шувалову, эти «некоторые персоны» разработали сразу два варианта событий, которые должны привести к лишению Петра трона. По первому, следует выслать из России навсегда и Петра, и Екатерину, провозгласив наследником шестилетнего Павла Петровича. По второму, выслать собираются одного Петра, а Екатерину оставить.

Панин немедленно сообщил об этих замыслах Екатерине. Она решительно отказалась в этом участвовать. И это нетрудно поднять: даже при втором варианте ей самой все равно не пришлось бы царствовать…

Заговор, получив афронт, как-то незаметно увял сам по себе и «некоторые персоны» во главе с Шуваловым, по воспоминаниям Панина, «оборотя все мысли свои к собственной безопасности, стали дворовыми вымыслами и происками стараться входить в милость к Петру III, в коем отчасти и преуспели». Судя по всему, «персонам» опять-таки не хватило решимости, чтобы разрабатывать более жесткие планы.

И наконец, не все сановники были против Петра. Иные лелеяли другие планы. Датский дипломат Шумахер, с которым мы еще встретимся, оставил любопытное сообщение:

«От меня не укрылись симпатии генерал-фельдцехмейстера (начальник всей русской артиллерии) Петра Шувалова к этому государю. Я достаточно уверенно осмеливаюсь утверждать, что корпус в 30 000 человек, сформированный этим графом, названный его именем и подчинявшийся только его приказам (правда, почти уничтоженный в ходе последней войны, и в особенности в кровавой битве при Цорндорфе), был предназначен главным образом для того, чтобы обеспечить передачу российского трона великому князю Петру Федоровичу в случае, если кому-либо вздумается этому воспрепятствовать.

Неудивительно, что позже, стоило только Великому князю вступить на престол, он буквально в тот же момент назначил упомянутого графа генерал-фельдмаршалом. Когда же тот спустя 14 дней умер, император приказал предать его земле со всеми мыслимыми воинскими почестями и с исключительной торжественностью».

Вскоре Елизавета умерла, кончилось долголетнее «бабье царство», и на престол законнейшим образом вступил Петр III Федорович, сын герцога Карла-Фридриха Голштейн-Готторпского и цесаревны Анны Петровны, родной внук Петра Великого.

О Петре III читайте здесь:   "Смерть идеалиста"     https://cont.ws/@gnuss/1282119

Продолжение следует...

  ИСТОЧНИК:    https://www.litmir.me/br/?b=89...