Пробуждение

Протоиерей Андрей Ткачев, 29 января 2013г.

Пробуждение от сна много говорит о человеке… О человеке, вообще-то, должно говорить всё: почерк, манера завязывать галстук, чистота ногтей, смех — часто даже больше, чем анкетные данные. Но галстуки завязывают всё реже, письмо от руки вытесняется печатанием на клавиатуре. Остаются смех, ногти, утреннее пробуждение.

Если смех человека тебе противен, то, скорее всего, в дальнейшем ты с ним общаться не будешь. Что-то цельное и тайное разом угадывается и схватывается в смеющемся человеке. А будучи схваченным, либо пленяет и располагает к себе, либо вызывает отвращение.

Но вернёмся к пробуждению. Сон — брат смерти. У греков Морфей и Танатос — близнецы, и греки знали, что говорили. Мы тоже называем мёртвых усопшими, хотя знатоки греческого у нас не на каждом шагу встречаются. Спящие дети могут родить в душе нежность и умиление. Спящие взрослые — это иное. Взрослые храпят, открыв рот, тяжело ворочаются, бормочут, оставаясь во власти дневных забот. Луна обливает их мертвенным светом, и если взрослые улыбаются во сне, то редко эти улыбки невинны.

Утреннее пробуждение — микроподобие Страшного суда, предварительное указание на будущее восстание мёртвых. Одни в тот день восстанут легко, пружинисто — как распрямляется согнутое гибкое деревце. А другие поднимутся медленно, с усилием, как влипшие в смолу и не могущие распрямиться. Так по утрам в ночлежках нищие с неохотой надевают на себя постылое тряпьё. Так любители ночной жизни, поменявшие местами ночь и день, со страхом подходят утром к зеркалу. Тяжело и неохотно просыпаюсь и я. Этот факт, лучше всякой калькуляции нравственных падений и восстаний, говорит мне о том, что я — грешник.

Встречал я и других людей. Засыпают они быстро и рано — это обличает в них обладателей здоровой души и чистой совести. Просыпаются легко. Вроде бы, ещё спит человек, но вот открыл глаза, и взгляд из мутного быстро превратился сначала в ясный, сфокусированный, а затем и в бодрый. Человек рад, что живёт, что новый день разворачивается перед ним, как свиток. Два-три потягивания, и — прыжок с постели. Крестное знамение, последний зевок, утренний долг туалетной комнате — и вот они уже молятся Богу, словно ранние птицы поют. Всё быстро, но без спешки; бодро, но без пугающих порывов. Это — воскресшие праведники, те, которые «яко искры по стеблию потекут» (Прем. 3, 7).

Грешник же, вечно тяжёлый на подъём, прячется под душным грузом одеяла. Он, как Иона, проглочен зверем тягостного уныния, и ему, как Ионе, нужно молиться «из глубины».

И в аду нужно молиться. Вы помните об этом? «Держи ум во аде и не отчаивайся», — Силуан Афонский говорил, что не оставит молитвы даже там, в тесной и мрачной преисподней. Видимо, адово чрево лопается, отпуская грешников, если среди тьмы звучит имя Иисусово. Христос спускался в ад после крестной смерти, и ад ослеп от Его сияния. Спаситель не откажется сойти и в наш личный ад, если мы призовём Его с верой.

И так, пока одни впускают в дом уличную свежесть, готовят завтрак, напевают весёлое что-то, другие, разлепив один глаз, уже ужасаются наступившему дню, уже тяжело дышат от севшей на грудь тоски, уже повторяют в уме: «Иисусе, Иисусе, Иисусе, помоги мне». А потом кровь быстрее побежит по жилам и у них. Они спустятся в грязном лифте на первый этаж и выйдут на улицу.

Везде встают,
Огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям.
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.
(Б. Пастернак)

И что это снова было с утра? Да и было ли что-то?

Источник