Когда я родился - Сане было десять лет. Я был неуклюжим рыжим щенком, когда он принес меня к себе домой. Его мать ворчала, но разрешила меня оставить. Я ходил по двору переваливаясь с боку на бок. Вначале меня звали Шариком, но потом это имя забылось и меня просто звали – Рыжий. «Рыжий, ко мне! Рыжий, дай лапу!». Я с радостью бегал с пацанами по двору. Мне нравилось когда они гоняли кольцо, придерживая его изогнутым металлическим прутом. Я пытался ловить его зубами, но у меня не получалось. А еще я любил, когда меня брали на море. Я не мог понять, как мальчишки плавают под водой, сам я хорошо плавал, если только вода не заливала в нос, но вообще купание - сплошная нервотрёпка. То ли дело рыбалка! Правда в лодке меня немного укачивало, но зато момент, когда достают рыбу из воды, такой волнующий, что от нетерпения я мог даже гавкнуть. Саня сердился и шикал на меня. Мне было стыдно, что я не смог сдержаться, и даже чувствовал себя виноватым. Санина мать никогда не бранилась, если мы задерживались с рыбалки, а когда чистила рыбу, то смеялась, и называла Саньку кормильцем.
А потом случилась беда. Ночью пришли люди в черных сапогах, которые пахли ваксой и еще чем-то тревожным. Они что-то искали в квартире, перерыли все, даже заглянули под подстилку, на которой я спал. Забрали какие-то бумаги. С ними уехал и Санькин отец. Мать горько плакала, и даже говорила, что напишет письмо какой-то Стали. Но ее брат Вася, Санькин дядя, отговорил. Так в доме поселилась тревога. Даже я стал тише. Мне было грустно, потому что Санька отца любил. Они часто сидели за столом и переставляли какие-то черные и белые штучки, называя их непонятными словами слон, ферзь и пешка. Саньке это занятие нравилось. А теперь по вечерам, за столом под розовым абажуром, сидела Санькина мать с шитьем, а в доме стояла такая тишина, что было слышно как в подполье скребутся мыши.
Но жизнь берет своё, как сказал один мудрый пес. И у нас все понемногу наладилось. Санька благополучно перешел в девятый класс, Санькина мать работала в больнице и от нее часто пахло чем-то резким и неприятным. И была она уже не такая веселая, как раньше. Ночью я часто слышал, что она не спит и вздыхает, тогда я, стараясь ступать тихо, подходил к кровати и тыкался носом в ее руку. Она гладила меня по голове, успокаивалась и засыпала. А я возвращался на место и долго размышлял, почему люди так много говорят о счастье? Разве они несчастны? Чего им не хватает?
Пришло лето, самое мое любимое время. Все вокруг такое красивое, зеленое. Столько разных запахов. Мы с Санькой снова будем ходить на море ловить рыбу. Не знаю, как кому, а мне запах жареных бычков, кажется самым манящим и волшебным. Если только не считать, как пахнет соседская болонка Альма. Что духи «Красная Москва», которые любит моя хозяйка? По мне запах «Красной Москвы» не намного лучше нафталина, которым пересыпают одежду, что лежит в сундуке. От Альмы пахнет так, что я готов пойти за ней на край света, но ее хозяйка даже близко меня не подпускает. У Альмы хозяин - капитан дальнего плавания, а мой хозяин - сын врага народа. И это классовое различие не перешагнуть, не зачеркнуть.
Иногда вечером мы ходили в парк. Там, на круглой площадке топталось много ног и играла музыка. Одну песню я запомнил, «Рио-рита». Я даже пытался подпевать, а все вокруг смеялись. И мне это очень нравилось. Мы ходили на море каждый день, ловили бычков с пирса, купались. А однажды Саня вместе с дядей Васей взяли меня в лодку, было еще совсем темно, только на востоке небо было светлым. Рыба клевала вяло, я даже задремал и мне приснилась гроза. Когда я проснулся солнце уже поднялось, а дядя Вася отчаянно греб веслами к берегу. Лодка глухо ударилась в песок, я соскочил, и удивленно оглянулся - пляж возле двух шаров был пуст. На этом месте, обычно, яблоку упасть негде, а тут, на тебе – никого. И это в воскресенье. Не иначе, в городе праздник. Но посмотрев на озабоченное лицо дяди Васи, я понял, что ошибаюсь, у меня даже хвост опустился. Совсем как тогда, когда увели Санькиного отца. Домой мы шли быстро, дядя Вася молчал, а по дороге мы узнали, что началась война.
Война – это когда ночью становиться темно, и взрослые ходят по двору и смотрят, чтобы все потушили свет, а в небе летают большие железные птицы, и гудят страшно-страшно. И еще бывает гром и пахнет пожаром.
Но хуже всего стало в конце лета. Санькина мать не приходила ночевать несколько дней, и мы ходили к ней в госпиталь. А там были раненые. От них пахло дымом, кровью. Водопровод не работал, и мы с Санькой ходили за водой на Балковскую. А по дороге все ехали машины и телеги с ранеными. Потом Санькина мать, (я все время забываю это слово), в общем, уехала на пароходе вместе с ранеными, а мы с Санькой остались жить у дяди Васи. В свой двор мы уже не вернулись, потому что в дом, в котором мы жили, попала бомба, и от него осталась только стена с окнами, на которых висели занавески, и часы на стене между окон.
А потом в городе появились чужие. У них были начищенные сапоги, от них вкусно пахло едой, но я не понимал, о чем они говорят. Они были веселые и совсем не жадные, угощали хлебом с салом. Только прохожие их боялись, потому что у них были палки, которые плевались огнем. Сначала они мне даже понравились, такие уверенные, большие и сильные. Но потом мне стало обидно, это же мой город, почему они здесь хозяйничают?
Ночью выходить на улицу было нельзя, там стреляли. Но Саня не слушался, и иногда мы ходили гулять по ночам. Я прислушивался, и тихонько рычал, когда слышал шаги кованых сапог, тогда Саня прятал белые бумажки, которые прикреплял к стене. Так мы ходили гулять по ночам до тех пор, пока дядя Вася не отвел нас за город, где мы долго жили в темноте и сырости, и очень редко выходили наверх. Я уже не помню как назывался подземный город, но там было много людей и старых, и молодых.
Потом, когда чужие пропали - мы вернулись в дом к дяде Васе. Только Саня вскоре уехал на машине на войну. Какая такая война, если уже не стреляли? Но одно я знал твердо – надо ждать, и не скулить, а то Саня будет сердиться, как он всегда сердится на меня, когда я нетерпеливо тявкаю на рыбалке.
Я не узнал его, когда к калитке подошел высокий мужик в военной форме, я громко залаял на него, а он не испугался, а улыбаясь, закричал: «Что, Рыжий, не признал?». Я смутился и удивился одновременно. Неужели этот, пахнущий пылью и табаком мужик и есть мой Саня? Но руки его я признал сразу, только он так ласково треплет мои уши. От радости я стонал и визжал, как малоумный щенок. Я даже не мог есть тушенку, которую он поставил передо мной в железной банке. Что мне эта тушенка, мой Саня дома! Правда, соседского кота пришлось прогнать, наглец, каких мало. Редкая сволочь! Я быстро расправился с тушенкой, потому что на кошачью честность рассчитывать не приходится, они ворюги от природы.
Отдыхал Саня недолго, осенью пошел на учебу. Стал ходить в новенькой морской форменке. Какой одесский мальчишка не мечтает стать моряком? Мой тоже. И стал им. Теперь ходит, в эту, как она называется? А вспомнил. В загранку. Дома его не бывает долго, по несколько месяцев.
Я уже старый пес, и знаю, что скоро умру, и что в раю меня ждет Альма. Я прожил долгую жизнь, и не боюсь смерти. Один мудрый пес говорил, пока мы живы - смерти нет, а когда она придет - нас не будет. Я боюсь одного, что умру не дождавшись Сани. Я прихожу на причал каждый день. Я тороплю его. Он вернется пропахший соляркой, табаком и рыбой. Он будет сидеть за столом, пить сухое красное вино и рассказывать про штормы и туманы. Я буду слушать его и дремать возле стола. Мне уже тяжело ждать, но я дождусь его. Он знает, что я его жду, и поэтому он вернется. А вернется он потому что знает, что я его обязательно дождусь.
Автор: Татьяна Годарева-Миняйло.
Оценили 28 человек
35 кармы