Гражданская война за Исаакий

Кремль, церковь и часть общества не выучили ошибки прошлого и готовы их совершить вновь, считает Константин Эггерт. Комментарий российского журналиста.

Противостояние вокруг Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге - спектакль, в котором задействованы все главные персонажи современной российской политики и общественной жизни. Причем, как и должно быть в постмодернистской пьесе или в фильме братьев Коэнов, у большинства персонажей есть свои, порой весьма существенные, изъяны.

Действующие лица и исполнители

"Руководитель-силовик" - губернатор Полтавченко, который, кажется, совершенно искренне пытается совместить неофитскую, порой наивную, воцерковлённость с государственной службой и лояльностью корпорации чекистов.

"Церковный иерарх" - санкт-петербургский митрополит и управляющий делами Московской патриархии Варсонофий, обладатель провинциального мышления и могучего административного ресурса.

"Чиновник-интеллигент" - директор музея Буров, который многие годы за очень солидную зарплату распоряжался не менее солидным бюджетом и прекрасно ладил с властью, а теперь нарвался на проблемы и стал "как бы" оппозиционером.

"Официальные оппозиционеры" - депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга, вроде бывшего "яблочника", а ныне справоросса Максима Резника. Они (за ярким исключением честнейшего Бориса Вишневского) с разной степенью угодливости виляют хвостом, когда речь заходит о действительно важных для Кремля вопросах, типа крымского, но надувают щеки и созывают митинги, когда можно без особых последствий продемонстрировать свою "оппозиционность".

"Общественность" - честные жители города. Они, с одной стороны, справедливо возмущены хамством митрополита и его присных, а с другой - без особых усилий возвращаются к идеологическим клише среднего советского интеллигента, с детства презиравшего "шаманов в рясах" и ходившего смотреть маятник Фуко в тот же "Исаакий" при позднем Брежневе.

Также в рядах общественности, как всегда в таких случаях, есть неизменные анархисты и активисты ЛГБТ-движения. Их повестка дня, ясное дело, не поменяется, даже если фамилия президента России будет Навальный, а патриархом станет подвижник масштаба Сергия Радонежского.

Наконец, за сценой хорошо просматриваются фигуры - Владимира Путина и патриарха Кирилла, которые, совершенно очевидно, и решили вопрос о передаче Исаакиевского собора церкви. Они и есть "главные герои" этого действа. Даже обычно осмотрительный и уважаемый в Кремле Михаил Пиотровский (персонаж - "резонер") был немедленно наказан за попытку вмешаться в конфликт. Директор Эрмитажа дипломатично призвал предстоятеля Русской церкви "временно" отозвать просьбу о передаче ей Исаакиевского собора до урегулирования конфликта. Ответом ему стал приход в музей сотрудников ФСБ (роль "рядовые силовики"). Они заявили, что проверяют сигналы о коррупции во вверенном Пиотровскому учреждении.

"В эпизодах" - епархиальный пресс-секретарь Пелин, по-хозяйски приказывающий общественности "не истерить", вице-спикер Госдумы с антисемитскими взглядами граф Толстой и другие.

Реституция и интеллигенция

Пьеса эта, следует признать, разыгрывается уже не первый год и даже не первое десятилетие. Достаточно вспомнить выселение церковью реставрационного центра имени Грабаря из елизаветинского храма на Ордынке в 1990-е годы. Но такой масштабный спектакль в декорациях одного из самых знаменитых российских храмов-памятников, да еще таким составом можно было разыграть только в насквозь больном постсоветском обществе и именно в год столетия большевистского переворота. В этом обществе до сих пор не закончилась гражданская война. Этим и объясняется то, как быстро обе стороны вспоминают недавнюю историю: "Вы – потомки комиссаров!" - "Долой попов-мракобесов!".

Церковная бюрократия хочет продолжать играть роль жертвы богоборческого режима, несмотря на то, что сегодня она прекрасно встроена в государственный механизм и является прямым и косвенным получателем бюджетных средств и преференций. Русская православная церковь, в сущности, единственное юридическое или физическое лицо в России, в отношении которого официально действует реституция. Обвинения в коррупции и стяжательстве огульно отметаются как "происки антицерковных сил".

То, что право на возвращение собственности реализуется в грубой приказной форме, людей коробит больше, чем сам факт передачи храмов и монастырей РПЦ. Политически задавленные властью, лишенные участия в свободной, конкурентной политике активные граждане выплескивают свою фрустрацию на церковь, в которой видят часть Системы. Логический аргумент, что собор создавался именно как место молитвы, а не как музей, они воспринимать не хотят и довольно быстро переходят к атеистическим лозунгам советской поры. Популярное перед революцией представление о том, что "интеллигентному человеку нечего делать в церкви" становится все более распространенным.

Предчувствие новой гражданской войны

Кремль полагает это состояние идеологической войны выгодным для себя. Он как бы парит над схваткой двух потенциальных моральных оппонентов любой авторитарной власти – городского среднего класса и церкви. Благодаря госпропаганде активные граждане предстают в глазах страны, особенно провинции, крикливыми истериками, которые "с жиру бесятся". Церковная иерархия, просящая заступничества и подачек у государства, окончательно превратилась в чиновников в рясах.

Без государства они бессильны и, за редким исключением, лишены авторитета в глазах гражданского общества. Причем в начале прошлого века значительная часть иерархов, простых клириков и христианских мыслителей осознавала опасность сохранения такого положения дел. Результатом стал Поместный собор 1917-1918 года, восстановивший патриаршество и предложивший масштабную реформу церковного управления и отношений с обществом. Сегодняшнее руководство РПЦ следует прямо противоположным путем.

Все это мы уже проходили сто лет назад: неподконтрольная обществу власть, пытающаяся законсервировать ситуацию; общественность, от безысходности медленно, но верно радикализирующаяся и теряющая способность к диалогу; церковь, неспособная преодолеть зависимость от государства и соблазненная все более формальной ролью идейной опоры империи. Я знаю, что история никогда не повторяется. Но отделаться от мысли, что один раз, в 1917 году, это уже закончилось плохо, я не могу.