От OOHOO №17 - продолжение

17. «Товарищи ученые, не сумлевайтесь, милые…»

Продолжим еще немного про «политические теории», образцом успешности которых для целей захвата и удержания власти остается марксизм-ленинизм.
Отличие «политических теорий» от научных, философских, экономических или просто социальных заключается в направлении и целях прикладного использования именно в периоды политических кризисов для перехвата контрэлитами (и стоящими за ними внешними игроками) политического влияния на активную часть взбудораженных ширнармасс (политический актив).
«Политическая теория» призвана отвечать не только на вопросы «кто виноват?» и «что делать?», но и «за кем идти» в быстро нарастающей массе люмпенизированных амбициозных контрэлитариев,
которые в свою очередь нуждаются в обосновании своих властных претензий на локальном уровне, чтобы ширнармассы тоже получили ответ «за кем идти».
Поэтому без радикально популистских лозунгов и демаршей типа ленинских декретов о земле и о мире никак нельзя, но этого тоже недостаточно. Те же эсеры в 1917-м были куда как «ближе к народу», однако не получили необходимого влияния на уровне интеллектуальных элит, в том числе военных.

Большевистская «политическая теория» была действенной, поскольку на основе авторитетного политэкономического учения формировала простую и ясную политическую перспективу для всего государства и общества, включая науку, армию, промышленность, крестьян. Другое дело, что практика применения быстро доказала несостоятельность и марксизма, и исходного ленинизма-троцкизма, делавшего ставку на «мировую революцию». Так что внутренний кризис самой партийно-советской власти пришлось модерировать путем внедрения сталинской версии «политической теории» под прежним наименованием, но с противоположным по сути содержанием.

Однако мы сейчас не про «историю партии», а про «политические теории» вообще. Нам в России с этим, так сказать, «повезло», поскольку у нас есть более близкий и тоже наглядный пример внедрения «политической теории» в период системного кризиса 1980-90-х.
Политэкономической основой неолиберальной «политической теории» стал новый либеральный канон «Экономикс», призванный направлять возбужденный постсоветский актив (а равно возбухшие контрэлиты «третьего мира») в русло глобальной экспансии финансового капитализма. Перспективы и лозунги самые понятные – «Люби себя, чихай на всех и в жизни ждет тебя успех». Нужно только успеть предать и продать сэкономленное у общества «в этой стране», чтобы насладиться статусным потреблением на Западе. Главное только даже не пытаться задавать нелепые вопросы – а что потом, когда экспансия финкапа завершится, все «прихватизируют» и перепродадут или перезаложат банкстерам.

«Политические теории», хотя и основаны на предложении простой и понятной перспективы общего и персонального статусного прогресса, вообще никак на эти перспективы не влияют, и не могут повлиять.
Во-первых, потому, что политика – это вообще сфера неопределенности, где риски погоняют угрозами. (Кстати, наилучшая метафора политического управления – у Л.Кэррола в «Алисе» про игру в крикет ежиками.) Именно возрастание всех рисков и неопределенностей определяет резкое расширение политической сферы с вовлечением в нее ширнармасс, и востребует «политические теории», предлагающие тот или иной простой рецепт снятия неопределенностей за счет тех старорежимных, «кто виноват».
Нужно только всем выстроиться в стройные ряды новой прогрессивной иерархии и промаршировать вон туда, к горизонту и восходящему солнцу. «Кто посмел сказать, что это запад и закат? Геть вражину, мешающую достичь общего светлого будущего!»

А кроме того, «политические теории» составляются для политического актива, выросшего на политических понятиях существовавшей системы, а назревший системный кризис все эти понятия разрушает или переиначивает вместе с системой. Скажем, для позднесоветского «среднего звена», мобилизованного либералами из ЦК в «прорабы перестройки», актуальным выглядел лозунг «Вся власть советам без коммунистов». Казалось – замени только коммунистические парткомы на демократические и строй себе обновленный союз и очередное светлое будущее. Ведь демократия – это власть «демократов», а остальное согласно «Экономикс» само приложится, и на березах будут зреть бананы.

Никто не стал, да и не мог объяснить бы постсоветской контрэлите,
что они как были «винтики» системы, так и остаются винтиками в руках перестройщиков системы на новый лад. И что «власть советов», как и в прошлый раз, хороша только для захвата власти новой интернациональной олигархией, и ни один серьезный вопрос «советами» не решается, а в лучшем случае – банкирами в закрытом клубе, если не бандитами на стрелке. Сектантское психологическое состояние перманентного кризисного стресса возбухшей контрэлитной массовки (а ля киевский майдан или вашингтонский БЛМ) вообще не предполагает каких-то сомнений в правильности своего соучастия в сносе прежней системы. Амбициозные носители комплексов неполноценности не могут сами покинуть секту и отринуть иллюзии своего информационного кокона, потому что это чревато распадом остатков личности. Так что помогает только «разбитое корыто» после серии более или менее кровавых взаимных разборок таких политических сект.

Ладно рядовые политические сектанты – их дело десятое, сделать «политическую теорию» воплощенной материальной силой, не только разрушающей «старый режим», но еще и берущей на себя всю вину за отказ от прежних порядков и гарантий, хоть каких-то. Однако и ведущие элитные силы кризисного политического переворота не могут даже на основе полного знания о работе прежней системы хоть как-то понять и предсказать траекторию «светлого будущего» после прохождения финального узла кризиса («точки сингулярности»). Просто потому, что по мере приближения этого финала и осознания элитами вероятных последствий в виде масштабной зачистки лишних элитных ртов все элементы и приводные ремни системы начинают работать совсем иначе. Вместо максимизации плюсов для себя и своей подсистемы требуется минимизация минусов при игре с фиксированной суммой этих минусов. То есть нужно переложить минусы на всех остальных. (Разница такая же как в преферансе между обычным раундом игры и режимом «распасы».)

В таком предкризисном режиме все политические институты начинают работать сами за себя и против системы в целом. Например, кабульский гарнизон армии США вместо выполнения приказа об организованной эвакуации зачем-то уходит сначала с базы Баграм, а потом демонстрирует всему миру шоу «бегство из Кабула», дискредитирующее политическое руководство страны.
Или член великокняжеской семьи при молчаливом одобрении ее большинства убивает духовника царской семьи, окончательно подрывая хоть какой-то символический капитал монархии. Такие эпизоды постепенно нарастают, и вот уже петроградский гарнизон вместо защиты столицы воюющей страны превращает ее в очаг мятежа, и так далее.

(Тут могут указать на «мятеж Пригожина» как признак возможного системного кризиса в путинской России, но в том-то и дело, что этот эпизод сразу выпадал из общего тренда. Точнее, был частью тренда украинского кризиса, его донбасской части с убогой попыткой экспорта кризиса в Россию.)

Или вот наисвежайший пример такого же кризисного превращения системной части в свою противоположность – глобальный сбой ИТ-инфраструктуры из-за программы, вроде как призванной защищать ее от таких программных сбоев.
Если бы такое случилось хотя бы немного раньше, а не в период номинации кандидатов на ключевых выборах в США, то это было бы признаком кризиса внутри ИТ-корпорации. Однако именно сейчас решается, какие из экономико-политических кланов, контролирующих эти самые критические технологии и важные части всей системы, останутся на плаву, а кто попадет под назревшее сокращение чрезмерно размножившихся западных элит.
Поэтому намного вероятнее, что это был угрожающий сигнал со стороны специфической части БигЦифры, чтобы при грядущем переделе власти их интерес учитывался. Либо эту подчиненную часть корпоративной элиты использовали в этих же целях еще более крупные игроки, некая политическая коалиция.

Другой свежий пример кризисного «оборотня» в лице ВАДА как политического инструмента БигФармы и англо-канадско-французской коалиции банкстеров. В обычное время антидопинговая система тоже блюдет интересы корпораций, одним «звездам» спортивного шоу-бизнеса и корпоративной рекламы все разрешает, других гнобят. Однако как и в случае с ИТ-корпорациями эта политическая рутина обычно работает в плюс системе, корпорации и самим контролерам. Однако на пике политического кризиса уже совсем не до сохранения имиджа. Слишком высоки ставки в игре, когда целые отрасли и коалиции элитных кланов могут быть отодвинуты во второй-третий ряд жаждущих централизованных финансовых раздач или попасть под жесткий финконтроль.

После внезапного всплеска мировых рекордов на предварительных (!) предолимпийских забегах и запрыгах в Париже (и это после десятилетий снижения результатов из-за работы ВАДА) вырисовывается вполне ясная картина использования служебного положения в корыстных политических целях. Факт, что среди внезапных рекордсменов обязательно будут украинцы, нисколько не удивляет. Ну и что, если в итоге фармакологических экспериментов здоровье будет подорвано, кто их эти украинские жизни считает, когда на кону борьба за высшие посты в США и в финансовой системе Запада.

Даже нет никаких сомнений, что внезапный всплеск рекордных результатов в Париже испытают только те американские спортсмены – сверхновые «звезды», кто открыто будет агитировать против Трампа, а еще лучше за Камалу Харрис. Такое использование буквально всех рычагов в политическом давлении на конкурентов с точки зрения западных игроков вполне оправдано. «Стыд глаза не выест», «победителей не судят», злоупотребивших потом уволят и даже вероятно осудят, но игра уже сыграна.

Совпадение в политическом расписании парижских игр с периодом номинации кандидатов от «демократов» определено давно, было время подготовиться. Отсюда, кстати, ответ на одну из загадок политического сезона – зачем близкой Байдену-Обаме легислатуре штата Огайо вдруг понадобилось передвинуть срок регистрации кандидатов с августа на июль. А вот за этим – чтобы дать штабу Байдена повод для досрочного выдвижения путем опроса выборщиков и не доводить дело до конференции, когда все политические коалиции и кланы будут готовы пуститься во все тяжкие для давления на своего лидера ради сохранения позиций на выборах и после. Однако шагреневая кожа финкапитализма уже на глазах скукоживается, и «пряников сладких не хватит на всех». Не просто отдельные кланы, а половина еще пока действующих во власти может уйти обиженной.

В том числе и поэтому понадобилось срочно усилить позиции Трампа в гонке, чтобы этой угрозой уравновесит давление на Байдена слева. И это давление явно не ограничивается угрозами имиджу, так что приходится под предлогом ковида прятаться от снайперов так же, как и Трампа пришлось защищать от вполне реальной угрозы. (Похоже, что имитация покушения была нужна из-за озвученных Байленом данных о такой угрозе, чтобы дезориентировать и заставить медлить реальных киллеров, вовремя свернуть рисковое шоу без ущерба имиджу лидера, а наоборот. Ну и чтобы зачистить от «левых» кадров службу охраны и изменить сам процесс ее организации – и для Байдена тоже.)

Впрочем, для России в отличие от Запада все эти кризисные оборотни и извращения системы уже не актуальны. Мы свои кризисы прошлого века отработали сполна и какой-никакой суверенный иммунитет приобрели. (Вопрос почему в Киеве или Ереване с иммунитетом не сложилось? Так они и не были в эпицентре кризиса 1990-х, а националистические элиты сложились там еще при Хрущеве-Брежневе, и никуда от руля не отходили, только поменяли сюзерена.) Так что сегодня можем со стороны относительно спокойно наблюдать за схожим кризисом на Западе и его эпицентром в Вашингтоне.

Естественный в таком случае вопрос, а есть ли сегодня кризисная «политическая теория» на Западе? Хотя бы в проекте? Из каких источников и составных частей она может рождаться? Начнем, пожалуй с критической «политэкономии», то есть с эконометрической социологии, как она должна точнее называться. Таких в меру критических исследований и даже монографий в западной академической среде вполне достаточно. Кризис финансового капитализма и его политических институтов давно уже назрел и должен быть хоть как-то разъяснен, чтобы обосновать переход западной элиты в другое агрегатное состояние, для начала – в статус переходной «цифровой диктатуры» во главе с политическим «авангардом прекариата».

Основным методом критического исследования экономических и политических кризисов для многих профессиональных команд экономистов и социологов является сегодня выявление корреляций между динамикой множества измеримых показателей и динамикой социально-политических кризисов. До поры, пока признаки системного кризиса Запады были незаметны или микшировались для массовой аудитории, все такого рода труды оставались сугубо академическими. Хотя наверняка учитывались ключевыми аналитическими центрами.

Сейчас, когда о системном кризисе в США и в целом на Западе не говорит только ленивый и к тому же слепоглухонемой, такие давно готовые исследования вышли в тренд популяриых массовых изданий. Можно назвать для примера француза Эммануэля Тодда, выявившего такие корреляции между демографическими показателями и политическими кризисами. Однако таких исследователей и исследований намного больше, и в Европе, и в США. В российской аналитической публицистике более известен П.Турчин и его соавторы по так называемой «клиодинамике». Однако несмотря на претенциозное самоназвание это все та же комплексная эконометрическая социология, включающая демографию.

При всем уважении ко многим эмпирическим выводам такой комплексной социологии она не тянет на роль научной теории, описывающей закономерности исторических процессов. Прежде всего по той же самой причине, по которой кризисные «политические теории» не способны выявить и описать общие закономерности протекания политических кризисов, не говоря уже о прогнозах посткризисного развития. Для описания и предсказания политических процессов нужна адекватная модель именно кризисных фаз развития и политической сферы, а не попытки найти что-то общее в сопутствующем шлейфе экономических и социальных процессов. Понятно, что эконометрика, социология или демография удобнее в смысле измеримости, но это все равно, что искать потерянное в темных дебрях под ближайшим уличным фонарем.

Тем не менее, весь этот корпус критических коррелляционных исследований может послужить такой же основой для очередной «политической теории» как в свое время «политэкономия» Маркса или либеральные «Экономикс». Нужно только избавить все эти труды от их главного политического недостатка. Тот же П.Турчин признается, что его эмпирическая корреляционная теория может только указать на признаки приближения кризиса и некоторые экономико-социологические параметры неблагополучия, которые нужно каким-то неизвестным науке способом сгладить или лучше развернуть вспять.

При этом утверждается, что якобы хотя бы приближенное предсказание форм протекания и тем более исхода политических кризисов вовсе невозможно. Типа современная научная философия (теория порядка из хаоса) такого не допускает. Однако такая «гнилая отмазка» допустима только для оправдания и успешной карьеры внутри академической корпорации, как оправдание ее общего бессилия и отказа от действительно критического анализа политической сферы. И это в целом правильно, допускать мягкотелых интеллигентов к политическому рулю нельзя даже в качестве экспертов или тем более советчиков.

Настоящая «политическая теория» как практический инструмент кризисной и посткризисной политики не имеет права на соплежуйство типа «но в целом мы не знаем, куда нас все это заведет». Действенная «политическая теория» обязана отвечать если не на вопросы, то на психологический запрос кипящего среднего слоя управленческой элиты в широком смысле. Нужно быть уверенным и точно знать, что нужно вещать элитам и ширнармассам в такие периоды: «есть такая партия!», «наше учение верное, потому что полное и стройное» и так далее.

И вот тут мы можем заметить, что весь этот критический корпус корреляционных исследований социальной динамики имеет слишком большое сходство с машинными технологиями так называемого «искусственного интеллекта» в части обработки «больших данных». Если соединить критическую корреляционную социологию с уже вполне успешной рекламой и пропагандой ИИ как всеобщей панацеи в сфере управления, то искомая «политическая теория» формируется сама собой. Останется только разъяснить конкретным категориям элиты и слоям ширнармасс как именно ИИ сможет решить конкретные проблемы всех и каждого.
Однако это заслуживает отдельного разговора.