Ночь прошла без неприятностей, хотя сердце Григория было беспокойно. Он ворочался в удобной постели, и не мог заснуть, чувствуя себя хуже и плоше, чем когда-либо. Заснув только под утро он почти не выспался, поднявшись мучительно.
- Ты выбрось это из головы, паря! - сказал Иван Стечкин за завтраком. Он внимательно смотрел на Григория и лицо его было мрачно. - Почто казнишь себя?
- Можно подумать я кажный день людей на тот свет отправляю.
- Тьфу! Развезло тебя из-за этого проклятого змея... Тебе легче было бы если бы этот аспид кого-то из наших убил сначала? Что не мог бы? Мог бы и ещё как! Жалят в спину - только отвернись!
- Слышь, Вань, ты мне не... в общем не спасай меня, не надо.
- Да нахрен ты мне сдался? Не тебя я спасаю, а всех нас. Сегодня под Лагойском будет дело - живы ли будем после него - того не знаю. А ты тут раскис! Да ты до вечера может быть ещё пяток таких вражин прикончишь - так какого лешего ты сопли распустил? Может твоя пуля и решит исход дела, а ты не спал всю ночь - рука верной не будет... Эх, молодо-зелено!
Наконец звуки горна известили об общем сборе, городок пришёл в движение и воинство, раскиданное по домам, стало скапливаться на торжковой площади, находя своих командиров и становясь под свои стяги.
- Так ты едешь? - спросил Григорий Даньку, который переминался с ноги на ногу подле Воронко, которого привёл. Отрок молчал и не отвечал ничего, и Григорий наклонившись из седла ухватил его за шиворот поднял и, едва не выронив, усадил в седло.
- Ноги в стремена и сиди крепче - сегодня увидишь много смертей!
Лагойск раскинулся на берегах реки Гайны в тридцати с лишком верстах от Зембина и по всему было видно, что о участи Зембина лагойчанам ничего не известно. Памятуя отписку, что каштелян Лагойска отправлял Потоцкому, решено было направить к городу сначала небольшие передовые отряды на разведку - чтобы не сполошить стражу. Достаточно было встретить один разъезд стражи, чтобы дело пошло прахом, в то время как два-три всадника не вызовут такой немедленной паники. Григорий вызвался двинуться с одним из таких дозоров. Он одел богато расшитый польский кафтан, что взял в доме Потоцкого, приторочил к седлу лук и колчан стрел, как было принято у многих польских шляхтичей, одел издали видную гетманку с пером. Двое удальцов из охотных сопровождали "ясновельможного пана".
Дойдя до самой окраины города они не заметили ни одного дозора, однако им встретился дед, собиравший грибы в лесу. Он шёл с лукошком, шаркающей походкой и видно было, что в грибах он не смыслит - лукошко было пусто...
- Ну что, деда, как грибы?
- Грыбоу зусім няма... ды і па праудзе - вочы ужо не тыя... (Грибов совсем нет... да и по правде - глаза уже не те...)
- А что, в городе много войска?
- Дзве харугвы стаялі. Панцырныя крылатыя гусары. (Две хоругви стояли. Панцирные крылатые гусары).
- Не шалят? Иль безобразничают? Как люди, не рады небось?
- Ды не, хіба ад войска будзе спокой? Але усё ужо дауно прывыклі. (Да нет, разве от войска будет спокой? Но все уже давно привыкли).
- Ну а ты, дедо, где воевал ране? Походка всадника выдаёт. Зело приметно сие...
Дед посмотрел на "панов" понимая, что они раскусили его и возвёл очи горе, распрямил спину, ожидая худшего.
- Са шведамі ваявау, з русакамі, з туркай. На каго кароль пашле, з тымі і ваявау. (Со шведами воевал, с русаками, с туркой. На кого король пошлёт, с теми и воевал).
- Петро, отведи его в лагерь, а мы пока ещё оглядимся...
С Запада приближались чёрные тучи и становилось пасмурно, недобро. Небо засвинцовело, поднялся ветер, пронизывающий до костей. Тем более в лёгком и коротком польском кафтане можно было заледенеть прямо в седле. Выезжая из леса Григорий поднял с лёжки и подстрелил зайца, надеясь, что звук выстрела никого не переполошит - до города три версты не менее, да и лес звук глушит. Добыча обрадовала его безмерно.
Поехали по берегу Гайны, оставив лес далеко позади. Рассматривая Лагойск, поняли, что город, окружённый тыном из редко поставленных брёвен, был неприступен для конницы, а кроме того на небольших башенках стояли полевые пушки, которые и пешему строю могли нанести жестокие потери.
- Похоже Лагойск нам не по зубам... - уныло отметил Фёдор Хрящеватый, сопровождавший Григория.
- Как думаешь - вон те, что на раскате стоят - на нас глаза лучат, аль просто на стене болтаются?
- За нами... Верно слово.
- Тогда смотри - как заяц битый пригодится... Гони за мной!
Припустили по берегу Гайды, делая вид, что спугнули зайца и гонятся за ним, Григорий напоказ выстрелил, соскочил с седла и как бы поднял ушастого потрясая им в воздухе. Издалека всё это выглядело, как удачная охота, и по всему видно стало, что наблюдавшие за ними потеряли к ним всякий интерес - панове охотятся, эка невидаль! Лишь изредка появлялсь чья-то фигура на вышке, вглядываясь в даль.
Густо, хлопьями, как из мешка повалил снег. Пора было возвращаться.
- Бр-р-р-р!!! Что ж так сыпет-то! И ветер этот...
- Ничего - скоро будем в Лагойске - там и погреемся!
- Ага... вон какие стены там, да караулы не дремлют...
- Верно слово говорю - ночью пойдём и возьмём их тёпленькими. Как в Зембине.
- Хорошо бы, да только не верится что-то.
Стан разбивать не стали - упрятав лошадей в лесу нарубили шалашей и грелись от стужи разложив с десяток нодий. Пошедший снег с одной стороны не радовал, но зато и укрывал дым, что нет-нет да и прорывался из-под полога леса.
Козьма Кривой сидел на бревне подле огня и смотрел за языками пламени, что в живом танце метали искры, потрескивая смолой. Он ждал пока с последним докладом явятся все разъездные и, увидев Григория, оживился.
- Твоего пленника скоро хватятся. Вишь какой снег пошёл - дивно будет, если дед в такую погоду не вернётся в город до заката. А солнце-то уже на окоём клонится.
- Если хватятся, то нам такое только на руку.
- Отчего же? - Кривой улыбнулся, увидев подстреленного зайца, что Григорий за разговором отвязывал от седла. - Иван, иди к нам! Стечкин, айда, тебя зову!..
И снова обратившись к стрельцу спросил: - Так почему сие нам на руку?
- Ежели хватятся, то вышлют людей в лес его искать. Мы сих людей схватим - и защитников будет менее. А городок сей всё одно без приступа не взять...
- Ты тоже думаешь, что ночью, а надёже всего под утро итти на приступ пристало?
Григорий кивнул.
Явился Иван Стечкин, затем подошли и все остальные, составив Совет.
- Мы полагаем, что город укреплён вельми добро, тын зело крепок, конницей не преодолеть, ворота не сломить и не распахнуть никак. То значит - приступ не откинуть, придётся через силу ломить. Что нам Голова скажет?
Алалыкин пригладил усищи, начал важно, степенно:
- Наперво скажу - замысел наш на хитрости должен строиться. Без того не бывать успеху, если в Лагойске две хоругви, а мы двумя сотнями на них идём. Ежели не испужаем их до смерти - не взять их. Кроме того, ломить через силу - против гусар не выйдет.
- Это если там гусары ещё есть. Сей соглядатай, что сего дня нами прибран и расспрошен, мог просто солгать. Попытаться нас числом своей рати испужать. А коли там окромя гарнизона из калек и негоди всякой ничего нет? Сами помыслите - откуль взяться двум польским хоругвям в Литве, коль они сейчас с коронной армией Яна Казимира на украйне поднепровской шалят? - возразил Стечкин спокойно и не менее деловито.
- Вестимо откуда! Король своим литовским подданным не вполне доверяет и выслать на усиление две хоругви вполне мог. Давно ли конфедераты шатались? - Кривой встал и прошёлся вокруг нодьи, разминая ноги.
- Да, се так, только если эти хоругви в Лагойске, кто же на острие похода - в Борисове? Лагойск городок малый, неважный, а Борисов шлях стережёт, - довод Алалыкина все признали весомым, однако Кривой покачал головой не соглашаясь.
- Пац мог и своих гусар навербовать за это время. И не думаю, что литвинские полки панцирных сильно хуже поляков. Да, опыта поменьше, однако ж нам сие как поможет? Мы и вообще впервой идём в бой - полк-то Ертаульный. Да ещё на поместных надёжа малая. В Зембине когда ворвались в местечко видали какая неразбериха у нас случилась? А здесь не Зембин - Лагойск втрое больше, да бойцов тут не два десятка, а сто двадцать только городовых воев, да две хоругви могут оказаться. Пусть даже хоругви малые - по сто пятьдесят всадников. Вот и получится, что мы ворвёмся в город, а нас встретят смертным боем. Пац хитёр, состава армии его не знаем, посему наобум никак нельзя итти.
В воздухе повисла тишина - все сосредоточились на предстоящем деле и так же как и Козьма Кривой вперили взгляды в танец огня.
- Ночью на приступ пойдём. Под утро, по самой темноте, в волчий час*.
- А управим? Ежели ночью скопом двинемся как во тьме своих и чужих различим?
- По брани матерной, как и всегда! - съязвил Стечкин. - В горячке боя только на речь русскую примету держи, поэтому каждый русич будет орать как резаный, чтоб нас казалось много и мы казались везде.
Григорий молчал всё это время, размышляя как было бы лучше всего устроить дело.
- Ну а ты, царёв ближний, что нам скажешь? Как мекаешь, каким боком к Лагойску подойти?
Стрелец смутился от того, что его прозвали "царёвым ближним", но всё-таки собравшись мыслями высказал свою задумку.
- Как-то в Самаре, сидя в мощной и хорошо укреплённой крепости увидал я ночью несметное число костров на другой стороны реки Самарки. Сия картина была не из приятных - огромное полчище шло на нас и, хоть мы были сильны, но подленькая мыслишка закрадывалась, что врага тьма тьмущая. Эти костры - а ведь у каждого наверняка с десяток кочевников сидело - они давили на нас своей многочисленностью - от края и до края светились они. Ежели мы сие повторим, да и запалим пятьсот костров - сердце врага потечёт как вода*. Мы же в этот час и приступим к стенам и вломимся с самой неожиданной стороны. И ежели они станут считать, что нас гораздо больше, чем две сотни - они побегут в ужасе.
Солнце уже садилось и из-за валящего снега темнело почти что по минутам. Однако при этом всё кругом побелело, ночь из-за чистого, свежего белого покрывала обещала быть блистающей - если только снегопад прекратится и Луна выглянет из-за облаков.
- Мысль занятная, конечно, но полезно ли сие будет? - усомнился Кривой. - Люди утрудятся сооружать столько костров. Ежели отправить на это многих - кому тогда на приступ итти? Важнее определить с какой стороны ломиться в крепость? Мы скрытно подъедем на лошадях с любой стороны, но ведь при ясном месяце в поле верховых видать издалече - сразу поднимут тревогу. Стало быть придётся пешим порядком натиск делать.
- Согласен. Скрытно можно только, если пешими идти.
- А у меня среди охотников есть пластуны. Они ещё до приступа могли бы забраться в городок, да охрану перебить - у ворот, к примеру. Ведь если без сполоху возьмём стены - считай победа наша! Пушки развернём в улицы и палить! Кто устоит? Ежели пушками жахнем - точно все переполошатся, утекать почнут, - снова настаивал на успехе Стечкин.
- На словах - всегда ловко получается, как до дела дойдёт - хоть брось... - снова охолонил его Козьма.
Все, кто сидел в кругу вокруг нодьи ждали, когда он соберётся с мыслями и начнёт расписывать предстоящее дело.
- В Лагойске есть несколько больших домин. В самой серёдке, там, где у них, видать, главная площадь. Наше дело сокрушить всех, кто в ночной час будет на улицах оружно или успеет выскочить, а дале, как Бог судит. Сможем законопатить ворога в домах - одолеем, не сможем - придётся биться насмерть.
- Козьма, не нагоняй жути на нас! Управимся - потом сами удивимся как всё вышло! - настаивал Иван Стечкин на успехе дела.
- Ты, Ванька, заговорённый, а другие не так.
- Да у нас сотня таких заговорённых точно есть - войдём в Лагойск и всех сокрушим! - без тени сомнения сказал-отрубил Иван. - Верно, Голова?
Алалыкин кивнул, и помедлив добавил:
- А поместных тоже заговорить можно. Решимость нужна в таком деле, а это от начальных людей идущее - я за свои десятки ручаюсь. Пойдём и будем биться не хуже стечкинских!
- А ты Григорий что скажешь?
- На нашей стороне Бог и внезапность. Сама земля эта - русская - нам поможет. Нет сомнения - сокрушим всех, хоть бы и полные хоругви там были.
- Добро! Решено! - Козьма встал, разминая ноги, да и просто чтобы начальственно возвышаться над сидящими. - Стечкин пойдёт с западной стены, откуда уж точно ждать не должны... Алалыкин пойдёт на стену северных ворот, с Полоцкого тракта; я пойду с востока. Когда неразбериха в городе дойдёт до паники среди ляхов и литвин они рванут по минскому шляху, что на полудень. Биться с ними нет нужды - пусть улепётывают, да только на выходе из города их будет ждать Григорий, а сзади, коль будет можно насядем мы всем скопом. Ежели в городе дело пойдёт в сечу жестокую, и будете чуять, что враг одолевает - идите к Причестенской церкви - которую мы видим на холме, туда каждый пробивается первым делом, чтобы товарищам помочь - оттуда лучший вид и обзор всего что в граде деется. Ежели какой дом укреплённо засел - сжигайте к чёрту, повыскакивают как куропатки, тога и победа наша.
- А кто в городе сидит? Кто Лагойском володеет? - спросил Алалыкин-Голова.
- По слухам ведомо мне, что сие удел Тышкевичей, но доподлинно не ведаю. Могло и перемениться всё. Януш Тышкевич был виленским воеводой, да уже лет двадцать как помер. Ещё до войны. А здесь в Логойске у них гнездовище. Когда на Вильну в 1654 году шли, сожгли мы в Лагойске костёл их - который они в честь обращения в католичество построили. Те ещё еретики-паписты.
- Православных жмут? - спросил Григорий.
- Да, есть такое. На то и расчитывайте, что заслышав русскую речь наши на подмогу прийдут, зовите. Тышкевичи православных быдлом зовут, скотом. И не переводят их в латинство. Выгоды своей ищут - они сами белая кость - паписты, а чёрный люд - пущай православием смиряются. В тот раз, когда Лагойск брали - без боя, а всё одно пол-города спалили. Ненависть к панам сильна, а к папистам - до скрежета зубовного! У них две хоругви? А у нас пять "навильников" - только успей собрать мужиков!
- А чего их собирать - дадим в набат, начнётся настоящая буза.
- О том рассуждаем гадательно. Когда восемь лет назад мы пришли и затем ушли с боями - многим здесь или уйти пришлось иль батогов, пыток и казней отведать. Поднимутся ли вновь? Мы-то пришли и ушли, а им здесь оставаться, им здесь жить... Смекаешь?
- Вот не пойму тебя, Козьма! Сначала ты говоришь, что за нас крестьяне с вилами встанут, а тут же про то, что они побоятся... Ты уж решись на что-то одно! - нетерпеливо давил свою точку зрения Стечкин.
Наконец солнце спряталось и вечер быстро стал переходить в ночь. Снеговые тучи казались бескрайними, они крали остатки света и Лагойск, за которым наблюдали дозорные с опушки исчез за пеленой.
- Что саван снежок-то, - сказал Фёдор Хрящеватый, который прибился к Григорию и держался его теперь как своего командира.
- Саван да не наш. Сей ночью Лагойск предаст в руки воинства православного. А теперь спать! Спать, Фёдор, спать!
В полночь лагерь летучего отряда пришёл в движение, повсюду сновали люди, строились по-отрядно, скликали друг друга. Начальные люди бодрили бойцов и проверяли оружие, коноводы уводили заводных лошадей в лес, кто-то быстро собирал шатры и палатки. Первым ушёл отряд Стечкина - ему был дальний кружной путь - наверное вёрст семь, а то и более нужно было отомахать пока прибудут к западу от Лагойска. Затем ушёл Алалыкин со своим воинством - на Полоцкую дорогу, пора было выступать и Григорию - его отряд был самым малым - всего-то двадцать человек.
Отряды раздедлили поровну - половину охочих и половину поместных, считая, что охочие начнут дело, а поместные поддержат, увлекутся, разгорячев тоже будут злы и грозы для врага.
Логойск утопал в тумане и это здорово облегчало дело - видимость добро бы в сто пятьдесят шагов. Это парила Гайда, протискиваясь через городок лощиной, она утопила почти всё в сильно разбавленном молоке - только шпиль костёла, да шатры Причестенской церкви угадывались, да смутно очертания крыш больших домов.
Прибыли на место рано, осмотрелись и нашли удобное место подле шляха, откуда он был как на ладони и, даже если кто-то вынырнет из тумана о том можно будет знать загодя - было безветренно и тихо, любой звук слышался очень хорошо.
- Григорий Онисимович, тут рядом мельница... Может, того, пошарпаем? Надо бы хозяев, или кто там есть, связать...
- Шум не поднимете?
Пятеро охочих скользнули в темноту и вскоре вернувшись сказали, что мельница брошенная, старая.
- А жерди там есть? Тащи сюда! Шлях перегородим для надёжности.
- Начнём когда?
- Наше дело чтобы никто из Логойска не ушёл, так что мы не начинать будем, а заканчивать.
- А если попрут?
- Наше дело не вопросы вопрошать, а дело делать. Сможем, сдюжим - честь и слава, не сможем позор и проклятья.
Из жердей успели сделать рогатки, выставив в поле, на козлах установили жерди поперёк дороги, создав какой-никакой рубеж.
От опушки леса вверх взмыла огненная стрела, за ней увидели вторую, что пустили воины Алалыкина, и лишь Стечкин не ответил.
- Что же Иван тянет?! - встревожился Григорий, вглядываясь в темень, где находился отряд Стечкина. - Что же? Не видит?
Хрящеватый, раскладывая заряды по карманам ради удобства - он не любил перевязи и берендейки - ответил:
- Да ты не боись, Григорий Онисимыч, Стечкин ужо давно в городке. Ужо пролезли чрез частокол, поснимали охрану, уже режут ляхов. Некогда им стрелками в небо пулять! Сей час почнётся стрельба в городе! Сами убедитесь - Иван в городе ужо, шалит!
И другие воспрянули духом, насторожившись.
- О, Алалыкинские пошли, слышите?
Это бахнула надвратная пушка, что Полоцкой дороге.
- Поди по нашим бьют.
- Это уж верно. Наши не успели ещё стену взять. Картечью бздынкнули. Почитай на пяток наших помене стало. Да не шугайтесь вы, православныя! Всё ужо почти решено!
Трескотня выстрелов с западной стороны городка, а кой-где и огненные вспышки подтвердили догадку Хрящеватого - Стечкин уже давно в деле и даже, считай, почти пробился к центру городка.
- Ох, чёрт тумана намутил! Не пойти ли и нам на выручку? - начали переговариваться бойцы Григория. - Мож сию минуту дело и решается, а мы тут сидим животы свои бережём!
- Тихо! Тихо сидите и ждём!
- Та хуже того нет - ждать, когда товарищи твои уже вражьи пули ловить почли! Григорий Онисимович, идём уже?! - стали предлагать поместные.
- Готовь пики, готовь, копья, рогатки крепи. Скоро пойдут! Скоро! Не пойдут, повалят! самое жаркое место в сече у нас будет, робяты! - стал успокаивать товарищей Фёдор. - Бог ждёт, егда вы греховодники покаетесь, ну вот и вы ждите, примером Его крепясь! А горячность приберегите - скоро потребна будет.
- Охочие, пищали на-го-о-о-отовь! Поместные - кто может пали, но про пики не забываем!
Рожок вдали дал сигнал, которого никто не знал, и бойцы переглянулись.
- Кажися на сбор трубят! Щаз начнётся, ежели не на нас помчат, то в город ломанутся супротив наших! Эх, ма! Роди меня мама обратно! - задорно шёпотом, но заголосил кто-то из охочих, предвкушая битву.
- Тихо! Молчок! Стреляем после моего выстрела! Залпом! Ранее не палить!
Бойцы упёрлись в землю. Кто похитрее встал за рогатки, кто-то не особо прятался - просто воткнул бердыш в мёрзлую землю и припал на колено возле него, чтобы, когда настанет время, вскочить. Молились, крестились, матерились - гоня страх и возжигая в себе ражесть, боевой дух.
- Чу! - шёпотом, но отчётливо сказал Хрящеватый. - Кажись лава идёт!
И, действительно, из шума сечи, из зазвучавшего вдруг набата, возвещавшего, что кто-то добрался до звонницы Причестенской церкви, из начавшейся пальбы пушек, гремевшей то тут, то там, всё явственнее и громче зазвучал и гулом раскатился по земле топот множества лошадей.
- Полшквадрона идёт, не боле! - успокаивал товарищей Хрящеватый. - Щаз всех положим туточки! Готовьтесь, черти латинские!
Григорий выдвинулся чуть вперёд чтобы первым увидеть всадников и вот шагах в пятидесяти он уловил блеск лат, шлемов, очертания коней и всадников. И услышал шелест, который ни с чем нельзя было спутать - шелест гусарских крыльев.
Всадников оказалось всего тридцать, и он уже видел их плюмажи, неизменные пики и крылья за спиной. Сверкнули несколько палашей, серебрясь в свете едва угадывающейся из-за туч Луны.
Выцелив одного из самой средины этой нестройной гурьбы, что шли по широкому шляху во весь опор, он выпалил метя в голову лошади.
Выстрел! Мгновенье и затрещали за его спиной выстрелы охочих, пальнули поместные, а гусары словно наскочили на стену. Кто-то повалился наземь, кто-то поднял лошадь на дыбы, пытаясь остановиться и осознать произошедшее, как послышалось русское матрное и "Ратуй, братцы!"
Сбили с сёдел шестерых, ещё двое свалились с коней из-за того, что налетели на убитую лошадь, сражённую пулей Григория. Остальные в смятении стали сначала отступать, а затем, всё-таки придя в себя и крича по-литовски пошли напролом - им на выручку и спасаясь из города мчалась вторая волна панцирных гусар.
- Рубеж не бросать! Никаких "Вперёд!" Пистоли то-о-о-овь!
Лавина второй волны развернулась уже не только по шляху, но и сошла в поле, стремясь охватить край засады. Кавалеристы, опомнившиеся от первого удара, взъярились, и отчаянно пошли на заслон, выхватывая на ходу пистолеты.
Кто-то из поместных зажёг факела и раскидал товарищам - как нельзя кстати - лошади гусар на полом скаку летели на пылающие огнём жерди, а когда расстояние сократилось до десяти шагов огонь полетел им навстречу, распугав и заставив остановиться на всём скаку. Пистолетные выстрелы послышались с обоих сторон - Григорий увидел как на него несутся трое: с обнажёнными палашами, а у одного в руках была смертоносная шляхетская пика.
- Ну что ж! - закричал он в боевом азарте - Давай, сюда!
Выстрел из одного пистоля не достиг цели - только краем, рикошетом задев кирасу всадника, зато второй свалил лошадь на полном скаку так, что она перекувыркнулась через голову и кавалерист вылетел из седла едва не угодив по неё.
- Григорий! Ты што творишь! - орал сзади Хрящеватый - Назад, к рогаткам! Сховайся!
Но было уже поздно. Кавалерист подскочил и взмахнув палашом опустил его на стрельца, стараясь угодить в голову. Второй, видя, что Григорий парировал удар, приняв его на лопасть бердыша меж лезвием и ратовищем, да ещё и вырвав палаш из руки его товарища, не стал ждать исхода и выстрелил ему в спину. Хрящеватый увидел как огненный сноп коснулся командира и отбросил его под копыта жеребца первого противника. Шлем слетел со стрелецкой головы и покатился как кочан с воза.
С матом и нечленораздельным воем Фёдор преодолел три сажени до остановившихся на мгновенье всадников, метнул в них факел, и разрядил последний свой пистолет в того, что сразил Григория.
А на них шла третья волна всадников и где-то поблизости звучал горн, трубя сбор.
Получив пулю, гусар сполз с коня и тот понёс его в сторону, оставив один на один обезоруженного всадника с Хрящеватым, который уже вырвал бердыш из рук Григория.
- Ну, сука, помолился?!! - кинулся вперёд озверев от ненависти. - Куда, блядин сын?!! Куда?!! Стой, мразь!!!
Налетели другие гусары, и в боевом угаре, отбиваясь о наседавшего врага русские сначала откатились от рогаток, затем пятясь и постепенно отступая к балке, где оставили лошадей, отошли со шляха.
Тем временем в городке всё было кончено - кто сопротивлялся, тех загнали в дома и там заперли обстреливая из мушкетов и пищалей, и подтаскивая пушки, требуя сдачи. Остальных уже или перебили или связали. На улицах в полную силу лёгких звучала победная русская речь ратников и тех мещан, кто впервые за долге годы наконец мог говорить свободно, без опаски.
Окровавленный и снова несколько раз раненый Стечкин торжествовал. Кривой и Алалыкин сойдясь на площади не раздумывая помчались по Минскому шляху на выручку Григорию и его заслону.
- Ich bardzo malo! Trzeba wrocic i wybic ich z miasta, dopoki nie sa zakorzenione i nie wybili pozostalych naszych! (Их совсем мало! Нужно вернуться и выбить их из города, пока они не укрепились и не перебили оставшихся наших!) - кричал своим товарищам хорунжий, но литвины или не понимали его, или не хотели понимать. Разгорячённые смертью товарищей и пролитой кровью своих врагов он жаждали добить тех, кто остался. Пистолеты были разряжены, а пиками и палашами против пик и бердышей всё никак не получалось одолеть озлобившихся и яростных русских. Горинист дал ещё один сигнал к сбору, когда увидел вылетающую из города лаву кавалерии.
- To nie nasze, durniu! (Это не наши, дурень!) - заорал на него хорунжий, разворачивая коня навстречу русским всадникам.
Когда остальные крылатые гусары поняли, что им угрожает, они даже не собирались давать отпор. Бросив возню с остатками григорьева заслона полтора десятка всадников помчались во весь опор по Минскому шляху. Хорунжий же и горнист не видя иного выхода и понимая, что от русских не оторваться и не сбежать решили встретить их лицом к лицу.
- To wszystko, Jerzy! (Вот и всё, Ежи!) - сказал офицер горнисту прощаясь и пуская своего жеребца навстречу смерти вскачь.
Алалыкинские всадники, шедшие первыми, Илжэ* и Тапый* уже взяли много трофеев в этой сече, но увидев хорунжего поняли, что сам Бог послал его им навстречу.
- Я его пистолетом оглушу в лицо, а ты вали копьём!
- Уговор! - подтвердил Тапый, сноровисто перехватывая копьё лепестком жала назад, тупиё же направляя на поляка.
- Смотри не промажь, растяпа!
- Сам не промажь! Укокошишь его - должен будешь мне половину добычи!
До врага оставалось полста шагов, когда оба погнали резвым намётом - случись коню попасть ногой в выбоину или суркову нору - можно и убиться насмерть, но их это не страшило. Илжэ с пистолетом наперевес даже не стал обнажать сабли - сблизившись с хорунжим выстрелил ему в лицо, стараясь угадать в шлем, и действительно - голова офицера дёрнулсяь от одара и плюмаж слетел срезанный рикошетом. В этот же миг ослеплённый порохом и дымом хорунжий получил сокрушительный удар копьём в горжет и вылетел из седла будто новобранец. Грузно шмякнувшись наземь, в снег, он тут же потерял сознание сильно приложившись затылком.
Горниста же даже не стали долбить - сдёрнули с коня, связали, перекинули поперёк седла, скоро нагнав и остальных. Алалыкинские молодцы похватали и повязали всех, вырывая их из сёдел арканом, стегая кнутами, ломая крылья, вывихивая руки из суставов, срывая каски.
- Ну, что, соколики, почему Григорья не вижу? Где он! - заорал на окровавленного Хрящеватого Козьма Кривой.
- Моя вина, голову руби! Не сберёг!
- Как не сберёг? Как не сберёг! Ты что несёшь, ублюдок? Тебя на что сюда послали? С литвином воевать аль, царёва восприемника блюсти-беречь?!!
- Грешен, не отрекаюсь!
Кривой утёр пот с лица, что струился невзирая на холодный осенний ветер.
- Где он? Может жив?!
Хрящеватый помотал головой.
- Сам видел как его в спину пулей в упор сразили... Там, пред рогатками лежит...
Впервые за пятнадцать лет с тех пор как потерял свой левый глаз, Козьма Кривой заплакал.
- Где Григорий? Что с ним? - подлетел Алалыкин.
- Всё, Темирбулат, нету больше Григорья...
==========
волчий час - время в трёх до четырёх часов ночи.
сердце врага потечёт как вода - отсылка к книге Иисуса Навина 7=5 "...отчего сердце народа растаяло и стало, как вода".
Илжэ и Тапый - Илья и Тимофей с языка кряшен - крещёных татар.
Оценили 17 человек
35 кармы