Утро пришло в Лагойск незаметно. Погасшие на улицах костры никто не возжигал, люди вывалили на улицы и меся снег с грязью и пытались понять что же им делать дальше. Народ собрался у Причестенской церкви, куда многие сбежались по набату - да так и не разошлись.
- Надолго ль пришли русские ратники? - этот вопрос витал в воздухе и никто не знал на него ответа.
- В Минске встало войско Паца - до нас день пути... Ну как двинут сюда - несдобровать нам! - тревожились те, кто помнил как русское войско уже не раз входя в земли Белой Руси уходило восвояси.
- Да и на кой нам итти под руку Москвы, коли там православные так же тяжко стенают, как и под панским ярмом? - говорили некоторые. И мужики кивали.
Другие же горячо спорили:
- Што несёте, окаянные?! Под православным царём гнёт легше!
"Военный совет" собрали в усадьбе пана Тышкевича, разогнав челядь и поставив здесь с полсотни поместной конницы. Уставшие, мрачные, но довольные начальные люди расселись в широкой горнице - и диво для них было то, что здесь к столу полагались не лавки, как принято было даже у бояр, а отдельные стулья, да ещё обитые то красным расшитым атласом, а то и сиреневым бархатом. Кривой собрал всех десятников, кроме тех, что назначены были стеречь ворота и стены. Все потихоньку друг с другом переговаривались, пока Козьма Кривой не начал свою речь:
- Други! Ночью мы славно потрудились и взяли победу. По счастью у нас очень мало кто погиб, да сами знаете - раненых слишком уж много - дальше идти не след. Отсюда бы ноги унести. Посему пойдём к Борисову, ожидая, что князь также поспеет туда. Завтра к вечеру или послезавтра сюда явится не менее пары тысяч из войска Паца - посколь бежавшие наверняка сообщили, что выбила их из города не менее чем "с полтыщи русских". Посему думаю уходить уже к обеду, чтобы ляхи нам на хвост не сели.
Никто не спорил и ничего не предлагал и только Иван Стечкин гундел недовольно:
- Но собирались-то к Заславлю или к Молодечно идти! Как же так?
- А вот так! Мы хорунжего поимали - то большой случай! Он нам всё-то и поведает о задумках Паца и о его войске.
- Как же! Из него слова клещами не вытянешь!
- Клещами мобыть и нет, а вот лаской да таской попеременно - можно! И не таким гоноровым развязывали языки.
- И всё ж надо идти к Заславлю как и решали с князем Барятинским! - не унимался Стечкин.
- Кем да кем ты идти собрался - у тебя почти треть бойцов изранено! Сколько до полусмерти посечено? Добро, если полсотни строевых во всём отряде насчитаешь - а раненых куда? Пленных куда денем? В расход? Отпустим? Да и о сём думай - раненья получили кто да кто? Те, кто привычны на рожон итти, те, кто в любом деле первыми, зачинщиками бывают. А остались кто? Те, кто сроду без расчёту никуда не влезет. Осторожники да чаяльники. Только чаяниям их не бывать - война несговорное дело.
- О сём наперёд надобно было туговать - когда в Толочине на Совете сидели. А ноне нужно по решённому делать, а не по своеволию! - Стечкин не собирался униматься, но Кривой уже не обращал на него боле внимания, приказав всем отдыхать, выставив вздвоенные караулы, и всех распустил.
После того взяв коня и четверых всадников он поехал к Причестенской церкви, где как ему сказали до сих толпился народ.
- Что кумекаете, православные? - крикнул он громко, чтобы всем было слышно. - Есть у вас тут старшина, люди уважаемые с кем можно слово держать?
- Отчего нет? Есть! - это на крыльце церкви показался поп в дорогом облачении, отец Илларион, как доложили уже Кривому.
- Тогда почнём! Нечего мешкать!
Церковный двор не был обнесён оградой и, подъехав к крыльцу, Кузьма спешился, тут же попросив у попа благословения.
- Надолго ли рать пришла? И придёт ли ещё подмога? - крикнул кто-то из толпы.
- Нечем мне вас порадовать, нечем обнадёжить. Завтра же тут будут отряды Паца, а посему кто хошь с нами - идём! Остальным хорониться по домам и носа не казать. Уповайте на Господа, да на то, что мы ляхам условие выставим, ежели и впредь будут православных забижать - всех их пленных на правёж поставим. А мы ведь и знатных взяли.
Кто-то одобрительно закивал, считая думку ратного головы толковой, а кто-то лишь криво ухмыльнулся:
- Да ляхам плевать на литвин. Они и своих жалеть не станут. А Тышкевич лютовать почнёт только больше коль ему такое сказать! Будто мы не знаем его норов?!
- Графу я письмо оставлю. Он вернётся не скоро - покуда в войске Яна Казимира где-то под Киевом грязь месит, и добро бы вернулся к весне, а то и осенью. Ежели вообще вернётся. Нам же велел царь всю шляхту к руке своей звать - и уж верно поколеблется ваш володетель, коли успеха у польского короля не будет. А его не будет - войско наше нонче крепко! Задумается шляхта - может быть волей или неволей под руку русского царя итти придётся - а там за утеснение православных и спросить могут и именья лишить. Письмо сие царское - царёвой печатью скреплённое и доколь его не вскроет сам Тышкевич люди его на нём вряд ли дерзнуть печать сломать, и не зная что в письме точно теснить вас не будут. Так мыслю!
- Ты вот скажи, бравый вояка, почто деда Михая твои кмети вчерась в лесу сгубили?
- Откуль знашь что сгубили? Он в лагере нашем гостит, не до него было. А загостился потому что лазутчиком по лесу ходил. Губить никого не желаем - и пленных с собой берём ради вашего спокою! Посидят в Смоленске, того гляди поумнеют.
Вопрошавший о судьбе деда мужик обрадовался и испросился съездить за дедом, на что Кривой согласился и отрядил двоих провожатых.
Из церкви вышел священник в полном облачении - зазывал отца Иллариона к литургии.
- Благословите, отче, - ратный голова поцеловал руку настоятеля храма и тот перекрестил его.
- Испросить тебя хочу, сыне духовный, - не отпустишь ли воев пленённых тобою? И так много горя сегодня ночью сотворено было, а сколь сей час ходатаев с сокрушённым сердцем ко мне идёт за своих родных умолять.
- Тех у кого на руках кровь моих людей - не проси, святой отче, а про остальных потолкуем с народом - коль за кого заступятся, неволить не буду, а кто зверь лютый, тому полон.
Григорий пришёл в себя ещё на поле брани, но сбитый с ног выстрелом в упор и оглушённый конскими копытами он чувствовал себя прескверно.
- Вот славно-то, Григорь Онисимович, что изволили зерцало одеть! Не оно б - пуля кольчугу сию навылет прошила б! - радовался как ребёнок Федька Хрящеватый. Все остальные также вздохнули о Григории с огромным облегчением. - Бог миловал, опалы царёвой теперь не случится!
Его тут же отвезли в просторный дом Тышкевича и со всеми предосторожностями передали в руки врачевателя, приставленного к летучему отряду Барятинским.
- Справа два ребра сломано - видно лошадь зашибла, а сзади слева ещё два ребра - пулей. И потому так тяжело дышится, - эскулап без всяких затей распотрошил комод и платяные шкафы дочерей шляхтича и нашёл подходящий для его целей корсет.
- Что за срам - девское бельё на себя вздеть! - взроптал было Григорий, но боль в груди была острой и сопротивление очень быстро было сломлено.
- Коль не оденешь - ребро пробьёт ливер и тогда домой поедешь в домовине на телеге. А то и тут зароют, штоб не вонял в пути, - дока обрисовал картину без всяких прикрас, буднично, будто точно знал исход.
Корсет немедля расшили и подшили под нужный лад и, стрелец со вздохом покорился. Его туго-натуго зашнуровали и боль почти сразу схлынула превратившись в истому. Ещё Немного и он сомлел в тепле, под большим овчинным одеялом.
Солдаты на войне спят мало - только лишь солнце показалось из-за окоёма, а вся русская рать уже была на ногах. Лишь караульных, сменив, отправили отсыпаться. Остальные спешно грузили подводы, разобрав запасы с амбаров лагойского володетеля. Сукно и полотно, целый ворох камзолов, шубеек, тулупов, кафтанов и шапки мешками, запас пороха - двадцать четырёхведёрных бочат, почти полста мушкетов, два десятка мушкетонов и несколько карабинов; тут же брошенная сбежавшими гусарами аммуниция и оружие - почти у половины воинства за кушаком теперь торчал польский пистоль. Также в трофеях оказались пятнадцать отличных лошадей - крупных и, по-видимому, резвых. Загляденье! Помимо того и нестроевых, вьючных лошадей забрали немало, почти без счёта. На четырёх телегах собирались усадить сорок шесть пленных, а помимо того четверо знатных - захваченные в плен гусары, в том числе и хорунжий - отправлялись верхом. Вместе с русским воинством уходило восемнадцать семей лагойчан, за лучшей долей в Россию. Этим брать с собой было почти нечего - ехали налегке, без скарба. Лагойск кипел и не только русские мужики шли поглазеть на уходящий из города обоз, но и литвины и ляхи сходились, поняв, что им ничто не угрожает. Ради такого скопления людского Козьма Кривой спустил больше трёх десятков пленных по домам - выдав всё это за милосердие и заступничество православной общины и отца Иллариона. На самом-то деле кормить лишние рты, да следить за ними в дороге слишком уж хлопотное дело.
- И помните, лагойчане - православный царь-батюшка милостив! - не переминул возвысить голос хитрый глава русской рати.
- Тебя Бог наказал, за то что ты деда моего убил, - Данька толкнул дремавшего Григория и когда тот встрепенулся, повторил, изливая горечь своего сердца.
- Что? Думаешь?
- Знамо! Разве нельзя было его просто связать?
- Я же сказал тебе, сей - непримиримый враг. Злобный, решительный и коварный. Он бы без раздумий и без угрызений совести тебя прирезал, как только представился случай! Неужто ты сам того не знаешь?
- Не оправдывайся! Ты просто убийца и тебе нравится убивать людей!
- Бог тебе судья, Данил, я такого не заслужил!
Но глаза парнишки горели огнём и почти что ненавистью.
- Если так, то почему поехал со мной? Почему верную дорогу до Лагойска указал? И если твой дед такой хороший для тебя был, то почему тебя отдал чужим людям воспитывать? Если он был справедлив, то почему столько людей из Зембина ненавидели его и столько страшных вещей про него наговорили?
Данька смутился, потупил взор, но вот снова осуждающе и сердито глянул волчонком.
- Войцех и Мила очень добрые люди, и они сами упросили его меня им отдать на воспитание и мне у них было хорошо!
- Но он тебя им отдал! Да! И ещё одно подумай - а подлинно ли твои родители от мора померли?
- Угу! Это все знают!
- А кто ещё от мора помер в Зембине?
Растерянное лицо мальчишки покрылось густой краской, он стал что-то сбивчиво и горячо говорить, оправдывая своего деда, но они оба уже знали - не всё так просто в этой истории.
- Я тебе другое скажу, Данил... Сам уж подумай. Твой дед русский и при том он служил Потоцкому - как думаешь чем выслужил такую "честь"? Да тем, что он был цепным псом. Я таких знаешь сколько повидал? - Григорий говорил через силу, стеснённый корсетом и из-за тупой, разыгравшейся ноющей боли, но говорил с жаром.
Данька снова понёс какую-то околесицу, сам запутался, а потом заплакал будто уже и не злится на Григория, смирившись и согласившись с ним.
- Не думай, Данька, что я поступил наскоком. Сверх того скажу, Козьма решивший, что зембинский каштелян не просто враг, а опасный враг, колебался на его счет - что с ним содеять. В то время как я его отговаривал. Понапрасну не желал лить кровь. Но лишь только я взглянул в глаза каштеляну, лишь я услышал его угрозу, так сразу я понял, что оставить этого упыря в живых значит обречь многих и многих на смерть. Обречь тебя на смерть. И у меня отпали всяческие сомнения - Козьма сквозь землю видит и был прав! В один миг, увидев и услышав истинные намерения того за кого ты заступился, я уже не колебался. Конечно я был постыжён тобой, узнав, что сей изверг - твой дед, но сей час ни о чём не сожалею. Вишь как бывает?! Сие почитаю от Бога знание - увидел и сразу вся подноготня вскрылась.
Данька всхлипывал и не было понятно слушает ли он или же с головой ушёл в свои собственные переживания.
- Ты права думаешь, что он мог их погубить?
- Твоих родителей? Да. Спроси любого в Лагойске - был ли мор в округе - и тебя ответят, что слава Всевышнему - мор стороной миновал. Слуцк, Пинск, Могилёв - там было, а до сей стороны не дошло. Ни в Зембине, ни в Лагойске не было мора... так зачем тебе рассказывали эту выдумку про мор? А что было? Батька твой на защиту кого-то встал? Альбо что иное? Сие как сей час узнать? Людей расспросишь - они тебе всё поведают!
Отрок смахнул слёзы.
- Обещал не плакать, и не буду!
- Ну, мир?
- Мир... Чую, хороший ты человек. Злился на тя, да всё одно чуял, что Вышний за тебя стоит.
Григорий уже покрывшийся испариной почувствовал жар, но вместо того чтобы лечь на одр наоборот встал и вышел на крылец, желая морозцем жар одолеть. Некогда по лавкам раскладываться!
По двору сновали в большой спешке ратники, крестьяне - расталкивая, развозя барское зерно по своим закромам и укромам.
- Пошто они думают, будто паны вернувшись их за это не станут губить и выпытывать кто был зачинщиком? - спросил Данька, смотря за творящимся разором. - Ох, взбесятся паны!
- Не взбесятся. Вон уже сам смотри - начало положено, один из опустошённых амбаров уже подожгли!
И действительно занялся огонь, разгорелся, разбушевался, скоро поглотив в огневороте все дворовые службы - и конюшню и дворнешную, перекинулся на мыльню, подбираясь к дровнику.
- Туши, православныя! - наконец заорал кто-то, когда огненные сполохи стали лизать стены господского дома. Снегом и водой заливали и домину и дровник, не сразу, но всё ж таки отстояв их.
- Понял я. Холопы скажут что большая часть зерна погорела и тем отбоярятся.
- Сколь раз я сам так делал, когда с гулящими, да разбойными якшался. Пошарпаешь усадебку, покрадёшь там на что глаз пал, да и огню всё отдашь - он всё слижет!
- А ты из разбойников что ль к войску пристал?
- Давненько то было. Да и как будто уже не со мной. Ну, Данька иди-ка лучше глянь, что там Стечкин делает, да мне скажи!
Не долго собирались в обратный путь - вот уже обоз встал на обратную дорогу и лагойчане их провожали поснимав шапки, с тяжёлым сердцем.
- Не поминайте лихом, люди добрые!
- В добрый путь!
Иван Стечкин ехал во главе отряда охочих, предаваясь мрачным мыслям, когда прибыли к лагерю, где стояли вчера.
- Что недоволен так, Иван Феоктистыч? Разве не выполнили мы заданья? - Григорий держался рядом со своим новым другом, но разговором его не теребил.
- Разве узнали мы что-то о войске Паца? Хорунжий этот пока ничего не сказал. Не как летучий отряд едем восвояси, а как налёты-шарпальщики. Налетели, пограбили... Толк будет ли ещё?
- Будет толк. Обязательно. Пац пока с Лагойском не разберётся никуда не двинется. А тут ещё князь Барятинский в Борисове пацевских вояк за усы подёргает.
Но Стечкина было не уломать. Он стоял на своём, упёршись рогом!
- Сказано-сделано, вот мой обычай! Ино не мыслю!
Встав ненадолго войско быстро закашеварило, рассчитывая до темноты уйти от Лагойска как можно дальше, для чего следовало хотя б немного подкрепившись дать роздых коням.
- Ну что, сокол ясный горюнишься? - сказал посмеиваясь Кривой, щуря на Стечкина свой единственый озорной глаз. - Тихо встал со своими людьми и кольным путём пошёл на Млодечно. Аль на Заславль...
Стечкин не поверил своим ушам.
- Да ты, никак глухой, друже? Воев бери и уходи быстрее. Да только неслышно не видно чтоб тебя по лесам было! Полусотней охочих пойдёшь, а мы уж как сможем так и попытаем счастию! Авось не будет погони, а будет, так не скоро нас сыщут.
Не сказав ни слова Стечкин кивнул, вскочил на коня и почти в один миг собрал своих людей. Смотря на это "внезапное" решение Кривого Григорий подивился хитрости командира.
- А ты, Григорий куда намылился? А ну назад!
- Да я разве...
- Ты мне зубы не заговаривай. Почто с заводного коня слазишь? Решил переменить его на своего скакуна чтоб за Стечкиным поспеть, как только я отвернусь? Сведи-ка ко мне, к моему возу своего аргамака! Что уставился, жилец, государев? Я за тя головой отвечаю перед князем, а тот перед Черкасским. И Кудынетовичу не поздоровится коли ты тут не за понюшку табаку сгинешь!
Григорий поник было, но внезапно Кривой как будто переменился в лице. Какая-то новая мысль пришла ему в голову.
- А впрочем... Дуй за Стечкиным, да присмотри за ним, чтобы он никуда не ввязывался. Чую я, ты так целее будешь - с ним, нежели с нами. Не дай Божи за нами погоня станет, тогда ещё глянуть надобно будет уйдём ли...
- При таком деле мне лучше с отрядом остаться! Если здесь такое дело приключится я и поучаствовать смогу и в полон мне на Рюзгаре не попасть - никто не догонит.
- Чёрт знает что! Ты же с рёбрами переломанными - какой с тебя вояка? И со Стечкиным не послать и с отрядом оставлять... не без опаски. Впрочем... поезжай с Ванькой! Там ты нужнее будешь! И держись дале от пекла - не то и себя сгубишь и нас всех сгубишь! Мне на дыбе висеть не по чину!
Григорий догнал уходящий украдкой отряд без труда - снег почти везде растаял, да всё одно взрытый копытами конных ход был виден отчётливо. Всадники шли крупной рысью, плотной, густой лентой. По-всему заметно - люди бывалы - услышав, что их кто-то нагоняет заметили Григория издалека, и поначалу даже всполошились пока не признали в нём своего. Настороже шли.
Наконец привал, роздых и корм лошадям.
- Упросился с нами? - улыбался довольный Стечкин. - Серьёзное дело будет!
- Кривой наказал не ввязываться ни в какие дела, только догляд за литвинами, да без шалостей.
- Не, мы сёдни Лагойск шумнём! Как только погоня за нашими увязаться надумает - пусть страх от нас поимеют. Ино хана Кривому и всем нашим.
- А не думаешь, что ляхи поделят отряд да и нам всыпят и Кривому.
- Опаска такая есть - потому лошади наши должны быть посвежее. Встанем у Лагойска в западном бору да и зададим им жару этой же ночью. Повторим успех! - хитро подмигнул Стечкин.
- Только учти, что ранят кого или убьют - возиться с теми не будет возможности.
- Как Бог даст! Я и сам слегка покоцан, да и ты без четырёх рёбер - но едешь же? А кто смерти вкусит - что ж! Судьба!
Пересекли Полоций тракт, да на том тракте попался им купеческий караван с восемью возами отменной юфти. Скрутив всех - и купчин и охрану набрехали им всякого. И что из новгородского полка Хованского они, и что успели уже всю округу разорить и что Полоцк пал, туда боле ходу нет.
- Завтра их ослобонят и вести сии не на шутку встревожат ляхов. Мож и не поверят, да остерегутся. Рататуй давно уж грозился быть поблизости, - довольный Стечкин, посмеиваясь, крутил ус.
К вечеру прибыли на место выбранное Стечкиным для отряда, нашли сухую балку, спрятавшись там и от ветра и от взоров, разведя костры. Когда уже стемнело лазутчики принесли весть - ляхи в Лагойске и там стоит немалый гвалт и вой людской.
- Да, не сладко придётся поселянам...
Показались первые звёзды - ночь обещала быть холодной, мороз уже пробирал до костей. Григорий чувствовал себя больным, но виду не подавал, крепился, хорохорился. Рёбра хотя и не болели, но как-то саднило; к вечеру трещала голова.
- Ты водочки бы даванул, да на боковую - разом лутше будет, - посоветовал Федька Хрящеватый. - Полегчает! Супротив головной боли водка лутшее лекарство!
- Тьфу, на тебя, Федька! Нашёл, тоже мне, лекарство! Олух ты Царя Небесного. Ещё б топором предложил боль унять, - рассердился Григорий на своего боевого товарища.
К полуночи Лагойск угомонился.
Полсотни всадников готовились к атаке. Кто-то был спокоен будто и не предстояло им сразиться с врагом, кто-то храбрился, балагурил или выказывал полное пренебрежение к опасности, кто-то был тих и лишний раз проверял подпругу, пистолет. Иные молча клали кресты - видно молились.
- Как думаешь Григорий, не ушла ли погоня вослед нашим? - Иван смотрел на товарища как бы думая пускать того в дело или настрого запретить.
- Нет, не ушла. Кони их устали, а кроме того он поди-ка ещё и пехоту к завтрему ждут. Наверняка ведь пехоту в гарнизон посадят - хучь бы сотни две...
Судя по тому насколько долго не мог успокоиться город, отряд, пришедший спешно был довольно велик - как бы не пять хоругвей, а то и полный регимент. Отчётливо видели на окраине города лёгких рейтар и улан из обороны поточной* - опаснейших противников, что были привычны к конному бою и закалены в степных переходах.
- Туши костры! Оружье к бою, орлы! Навостри когти! - приказ прозвучал отчётливо, но не громко. - А ты Григорий будь здесь с коноводами, да за лошадками помоги приглядеть. Ранен ты, проку от тебя в бою не станется, а...
- Хорошо. Ты сам-то ранен не менее моего, а вот лезешь на рожон.
- У меня не раны, а баловство. А у тебя рёбры поломаны - коль упадёшь с лошадя, конец тебе, точно знаю. А по ночи с коня в два счёта можно гикнуться. Не днём лавой по чистому полю пойдём.
Стечкин проверил пистолеты и вывел коня из балки. Ему последовали остальные, и Григорий раздумывал - слушать ли Стечкина или всё-таки пойти в дело.
- Я не пойду в город, а у стен города вас дожду.
Стечкин в последний раз глянул на него, и сказал:
- Ну, неугомонный! Если что - отряд на тебе!
- Типун тебе на язык!
Этой ночью тумана почти не было - стены Лагойска тонули в лёгкой дымке, и полумесяц давал довольно света, чтобы всё различать черты города. Где-то светился огонёк незакрытого заволочного окна, где-то брехали собаки.
Лава развернулась и медленно шагом пошла к городу, и стрелец оседлав обоих коней сел на Воронко, ведя Рюзгара на длинном поводе. В ночи сверкнула сталь шашек, лошади устремились в город неспешным намётом, намечая ворваться через все те проломы в тыне, что были сделаны ещё прошлой ночью. Григорий остановился в ста пятидесяти шагах от стены и различал строения вполне ясно, когда, наконец, услышал и первые выстрелы и сразу последовавшую за тем брань и крики. Вопли караульных никто не пытался заглушить - наоборот ворвались со всем возможным шумом, стрельбой и скоро Лагойск второй раз кряду переполошённый, засуетился, поднял гвалт польской, литовской и русской речи. Частые пистолетные выстрелы как горохом осыпали город и скоро смолкли, шум возни и сечи доносился то с одного места то с другого, и скоро из города вынырнул горнист на крупном пегом жеребце. Его Григорий узнал издалека - отдышавшись он подал трель раз, другой и всадники один за другим, а затем и целыми ватагами помчались назад к опушке леса.
- Дело! Дело! - орали они восторженно, а один даже размахивал захваченной хоругвью, полотно которой серебрилось при лунном свете богатым шитьём.
Последняя протяжная трель как зов улетающего на юг лебедя и горнист рванул к лесу в числе последних, а Григорий с тревогой смотрел в проём из которого должен был показаться Иван Стечкин.
- Стечкин! - крикнул он, - Иван! Иван!!!
Топот уходившего к лесу отряда уже начал смолкать и он уже слышал вполне отчётливо - с города нарастает другой топот - земля загудела от многочисленного войска.
Из-за тына слева от него кто-то вскинул мушкет и выцеливал его, когда наконец он дал шпор и припустил к лесу.
Выстрелы, последовавший за ними клич "Марра!" и Григорий увидел оглянувшись, как следом за ними из города высыпает и растекается по полю многочисленная лёгкая кавалерия. Он пустил Воронко чуть легче, не так прытко, и у самой опушки остановил его - ожидая, пока за ним последует первый смельчак. Холодный ствол карабина привычно лежал в руке и сердце уже не билось так учащённо как в первые минуты боя. Перебоялся. Страх отступил сам собой.
Первый из преследователей - совсем молодой мальчишка - это было слышно по его истошным воплям - нёсся прямо на него, но стрелец зацепился взглядом за знаменосца и хотя расстояние было великовато до прицельного выстрела он всё-таки не стал дотягивать до того момента когда придётся схлестнуться с первым преследователем в клинки.
Внезапный выстрел немного умерил прыть ближайшего преследователя, но разглядеть попал ли он или же промахнулся Григорий так и не успел - дым! Пришпорив Воронко сызнова он устремился за товарищами, не сильно разбирая дорогу в лесу, который на счастье был редким и почти без подлеска. Скоро он услышал призывный звук горна, и направил коня в том направлении, а звук погони стал стихать. То ли преследователи опасались засады в лесу, то ли их было не так уж и много, а остальные никак не подтягивались, но очень скоро он слышал отчётливо только топ коней своего отряда и русскую речь.
- Гляньте, братцы, какой тряпицей разжился Урвака наш! Волчья голова! - гоготал кто-то бодро и весело. - Эх, ты Варакся, куда ты глядел - тоже бы себе хоть бы литвинский прапор прихватил!
Горнист снова подал трель, но уже куда как более тихо - чтобы недалече разносился зов трубы.
- Ну что, братцы, дале-то што нам делать? Голова-то наш, того...
Сердце Григория упало. Неужели Иван Стечкин погиб?
- Хрящ, а где твой царёв жилец-то? Он ведь теперь у нас за старшого должен быть вроде как?
Федька Хрящеватый что-то ответил, но глухо, невнятно. Так, будто был ранен и с трудом превозмогал боль.
- Здесь я! - подал голос Григорий. И спрыгнув наземь, тут же вскарабкался в седло Рюзгара. От удара об землю он почувствовал, как звёзды сыпанули из глаз от боли, голова пошла кругом, но руки сделали своё дело, он удержался. Чуть неловко вставил ногу в стремя, толкнулся от земли и вот он уже в седле. - Слушай меня!!!
Всадники посерьёзнели, смешинки и говор прекратился.
- За нами может быть погоня, посему скорым шагом за мной!
Лес оказался очень небольшим и скоро они вышли на просёлочныю дорогу. Григорий остановил отряд на опушке и подробно выслушал всех кто только что-то мог сообщить о налёте на город и о том при каких обстоятельствах потеряли Ивана Стечкина.
- Ён прорвался на большую улицу, увидел, что там в большом загоне табун лошадей. Видно решил их спустить, да на картечь из ручницы нарвался. Посекло и его и лошадь его - оба свалились сперва. Лошадь-то потом вскочила и храпом понесла, да в седле страшого уж не было - наверняка наповал его... - сказал один из охочих.
Всего отряд потерял трёх человек, да ещё пятеро были ранены. Свою пулю схлопотал и Федька Хрящеватый. Теперь он едва держался в седле - пуля пробила правое лёгкое да так, что у него порою изо рта шла кровавая пена.
Тут же сделали малый привал - перевязать раненых да и передохнуть.
- Ну как ты, Фёдор Саваофович?
- Кто-кто?.. Как величаешь меня?
- Саваофович. Бог наш Савооф-воитель, ты его сын, стало быть - Савоофыч.
- Чудно как... Антипин сын я... Ох, помру, кажись...
- Не помрёшь, - уверенно сказал стрелец, - рана твоя подлая, но не тяжёлая. А одно скажу - ты помалкивай. Говорить тебе сию минуту вредно, а коль молиться будешь - про себя молись.
Хотя Григорий не был уверен, что Фёдор выкарабкается, но знал - надо зубы заговаривать, тогда лишь дело в лучшую сторону обернётся.
- И не с такими ранами ещё на ноги становились! Но одно теперь важно, чтобы кровь у тебя унялась, а потому молчи. Не болтай и понапрасну не вздыхай глубоко. Дыши редко, но часто... Молчи! Я толк в этом деле знаю! - врал-врачевал Григорий.
Григорий извлёк из туеска якшенинскую мазь, добрался до чистых холщёвых тряпиц, что бережно укладывала ему с собой Мэрии, приготовил повязку.
- Ох, ты мать честная! Ребро тебе проломило пулей-то, - сказал кто-то из подошедших.
- Ты помолчи лучше, а ещё лучше дай мне огня, посвети.
Бережно убрав из раны нитки, осколки кости и не слушая вопли и стоны Хрящеватого, Григорий приложил ему повязку и Фёдор брызнул слезами, разразился новыми стонами.
- Ишь как стонет громко - жить будет! - сказал кто-то задорно, чуть не смехом.
- Сильно жжёт?
- Ох... сильно...
- Значит крепкая мазь, целебная сила не вышла вон. Но полно, молчи! Стонать тихо можно, дышать глубоко - нельзя.
Фёдька мотнул головой почти как пьяный - "Понял"!
Ясное небо предвещало мороз и ночью он ударил. Мириады звёзд безучастно взирали на них, поражаясь суете, что царила в подлунном мире. Где-то в лесу, что показался за обширным полем, которое они пересекли, завыли волки и лошади пугливо прижимали уши, начиная выписывать причудливые пируэты, не желая идти к лесу.
- Говорят, что ляхи частенько одевают волчьи накидки, чтобы при сшибке наши лошади шарахались. Их-то привычны, приучены, а нашим волчий дух в новину...
- Да, есть такое.
- А как мекаешь, будет за нами погоня?
- Если будет - хорошо! Лишь бы за нашими не было - им-то не уйти на телегах.
- Ой, да не знаешь ты Кривого. Он хитёр следы путать, да и Борисов рядом, а там и до князя Барятинского недалече.Ежели гонец скорым намётом домчит до князя - тот навстречь пару сотен пошлёт.
Григорий остановил отряд на опушке и приказал хоругвь "Вилча глова" оставить на видном месте, приколотив его к двум деревьям.
"Пан хорунжий! Коли пойдёшь за нами - не сносить тебе главы. Посему хоругвь тебе оставляем, чтоб охоты за нами гоняться у тебя не было. А не послушаешь, то пеняй на себя!" - написал Григорий на листке и вложив кожаный футляр, закрепил на знамени в центре как бы вложив в пасть волка. Для такого дела и заколки с кафтана пана Потоцкого не жаль!
Дальше пошли на рысях не обращая внимания ни на волков, ни на гораздо более густой лес - в нём было довольно прогалин и даже просек.
Региментарь* Ежи Клейн был взбешён своими нерасторопными хорунжими, не удосужившимися выставить надёжных караулов, но когда утром ему доложили, что одно из знамён его регимента было захвачено русскими его гневу не было предела.
- Na kon! (По коням!) - заорал он благим матом, и взяв с собой лучшую хоругвь помчался за своими обидчиками. Тех же, кто упустил своё ротное знамя он ещё обобрал - забрав из лошадей - для подмены в погоне.
Ежи Клейн из прусских дворян получил шляхетское звание из рук короля совсем недавно относился к чести и славе крайне щепетильно - если кто-то узнает о его оплошности и о том, что он не исправил её, то всё пойдёт прахом. Ни ему житья не станет среди гордой шляхты, ни его потомкам.
Следопыты быстро вывели отряд на след уходящего врага, и когда солнце стало только подниматься над лесом он первым увидел знамя, оставленное на опушке Сялецкого леса.
- O, Jezus-Zbawiciel (О, Иисус-Спаситель!) - воскликнул он в сердцах и поспешил к стягу так позорно утраченному этой ночью, но когда он обнаружил послание Григория радость его была омрачена.
Кто-то из всадников умел читать по-русски и когда пан региментарь услышал что значат эти дерзкие, наглые слова, он буквально закипел желчью и злобой. Следопыты сказали ему, что отряд, налетевший ночью на Лагойск был совсем небольшим и Ежи Клейн, очертя голову, помчался следом. Его бойцы нисколько не сомневались, что встретившись лицом к лицу с налётчиками они без труда их одолеют и охваченные охотничьим азартом помчались по следу. предвкушая хорошую драку.
Федьке Хрящеватому становилось всё хуже и, дальше гнать с той скоростью, что нужно было, отряд более не мог. Остальные раненые и сам Григорий были не так плохи, но настал миг, когда Хрящеватый стал валиться из седла и бредить.
- Григорий Онисимович, оставьте нас с Фёдором в лесу, мы укроемся, а потом как-нибудь выберемся, когда он встанет на ноги, - попросился один из побратимов Хрящеватого. Он было высок и ловок. По возрасту может быть чуть старше самого Григория он тем не менее был уже опытен и сметлив, а потому сомнений не было.
- Фёдька? Слышь меня? Ты поправляйся, Кирша за тобой ходить будет, но мотри, чтобы до настоящей зимы к Смоленску пришёл!
Оставив довольно припасов они помогли всё это спрятать и двое бойцов отошли в сторону от пути которым уходил отряд. Не успели они скрыться в густом кустарнике, как следом промчалась разъярённая хоругвь лёгкой польской конницы и Кирша только и успел, что перекреститься и истово помолиться за спасение своих товарищей.
Русский отряд заметил погоню как раз когда нашли торную дорогу в лесу и поскольку их лошади не были взмылены довольно просто ушли от преследования, заставив озлобленного Клейна только клацать зубами. Оторвавшись и сменив лошадей они припустили спокойным намётом и скоро опасность миновала совершенно - ляхи выдохлись. А кроме того стали опасаться засады и хотя гнали и спешили, но гораздо осторожнее.
- Похоже за нами увязались именно ляхи, а не литвинская кавалерия, - заметил один из бывалых, десятник Фролыч. - Литвины давно бы уже бросили нас искать. А сии упорные, упрямые.
- Только бы нам в какой другой отряд на дороге встречь не впороться, а то будет делов.
- Вот и жаль, что "Вилчу глову" оставили этим живоглотам! Так бы под их стягом прошли бы через все их земли преспокойно, заходили бы в из селения средь бела дня... Эх!
- Не по чести так воевать.
- Да что вы понимаете! - вступился за Фролыча другой десятский. - Не по чести до сроку в землю ложиться. Это ж война, тут маета с "честью" без нужды!
Все закивали и даже тот кто заикнулся про честь хмыкнул "пожалуй, да!"
- Так хоругвь эта у ляхов в руках... - говоривший это доброхотник кивнул в сторону откуда могли появиться преследователи. - Мож пощипаем их слегка? Нет смельчаков? О чём же тогда сказ?
Григорий прислушивался к своим бойцам и рад был, что с одной стороны люди бодры и готовы биться. Кроме того и боль в его рёбрах постепенно отступала, уже не досаждала ему как прежде. То ли свыкся, то ли боль и впрямь ослабела.
На роздыхе, собрав всех кругом выслушал что думает каждый - от старших до младших. Все предлагали уходить доколе возможно, затем занять какое-нибудь селение и там дать бой, а потом снова уйти, но внезапно один из самых молчаливых и неприметных бойцов сказал простую вещь:
- Давайте выйдем на большой тракт, где будет совершенно не видно куда идут наши лошади, да и пойдём в ту сторону куда нас никто не ждёт.
- А куда нас никто не ждёт?
- На Минск, знамо дело! Этот клешщук, что в нас вцепился, наверняка повернёт к Борисову - мы ему поначалу покажем, что идём к Борисову. А когда убедится, что нас на борисовской дороге нет, поспешит к Минску. Но мы-то к тому времени вернёмся на сию дорогу, что нас к тракту ведёт и пойдём по ней вспять. А дальше куда глаза приведут!
Этот замысел был рискованным, но риска не более, чем дальше пытаться уйти просто за счёт свежести коней.
Свернув к Борисовскому тракту после полудня оказались у Дубровы, передохнули, а к вечеру вышли на тракт. Сделав вид, что свернули к Борисову, но тут же развернулись к Минску и скрылись за окоёмом, благо дорога изгибалась упругим хребтом. Не более чем через час польская хоругвь на рысях вышла к перепутью и нисколько не сомневаясь поплелась по ложному следу.
Через три часа на закате измученные всадники и ещё более измученные лошади вошли назад в Дубраву и расположились там на ночь. С первыми петухами Григорий отрядил десяток всадников на выручку Кирше и Фёдору, сами же отправились вдоль Борисовского тракта к Минску, попутно примечая что происходит в округе. Путь был спокойный, да и они постоянно путали следы, мечась то в одну сторону, поскольку им казалось, что навстречу им идёт какой-то отряд, то в другую, чтобы обойти селение в которое они не хотели заходить. Оторвавшись от погони они давали лошадям больше роздыху, да и сами рады улучить возможность отдохнуть лишний раз.
Меж тем местность дышала войной. Крестьяне, видя вдали всадников, справедливо полагали, что ничего хорошего от них не стоит ждать, и спешили убраться с дороги. Иногда, встречая арбу с сеном, которая не могла от них сбежать они расспрашивали холопов что же творится в округе и узнавали, где последний раз видели отряды Паца. Так в походе прошло ещё два дня, пока они не достигли Заславля, куда и направлялись по изначальному приказу.
Городишко был невелик - почти как Зембин и Григорий удивился сему обстоятельству - даже Лагойск был втрое больше древнего и славного Заславля*, который был по возрасту старше Москвы лет на сто пятьдесят. В городе, судя по всему расположилось большое войско, но ещё большее войско раскинуло шатры на берегу Свислочи. Погода стояла ясная и можно было отчётливо видеть дымы над лагерем, посчитав которые решили, что там расположилось не менее трёх тысяч человек, да ещё в самом городишке сотен пять могли уместиться.
- Дозволь старшой, мы сходим по "барашка"?
- Только сами не попадитесь.
- Да што ж мы дети штоль? Мы вот уже и бороды на литвинский манер постригли!
И вправду выглядели лазутчики так, словно только что вышли с католического костёла.
Осень дышала холодом уже какой день лужи, где были, покрылись тонкой корочкой льда. Уставшие и вымотанные люди были рады первому спокойному дню. Засев в лесу около Заславля они грели косточки у костров, по обыкновению выкопав три землянки и накрыв их лапником.
Вернувшиеся к вечеру лазутчики были довольны как будто полдня в раю провели, а не в стане врага.
- Это посполитое рушение - просто олухи Царя Небесного! Мы без опаски и утайки зашли в город - там русская речь не просто не в диковинку, а вообще обычное дело. Когда сие смекнули зашли в корчму, выпили за успех похода короля Яна Казимира, да за хороший хабар для войска, да за честь и славу господ и нас, их смиренных холопов. Затем спокойно обошли весь Заславль, нашли дом, где встали командиры рушения, вломились туда, прихватили полковую казну со всем жалованием этого горе-войска и спокойно выехали из города с караваном купцов, что шёл в Вильну.
- А пушки? Пушки у них есть?
- Полевых несколько, но то пушки малые, слабые, а вот осадных ни одной нет. И не видели и не слышали, чтоб кто упоминал.
- А пленника почто не привели? Не случилось? - спросил Григорий. - Разве не за пленником ходили?
- Пленника хорошего взяли, да сам понимашь, старшой, с пленником с города не выехать. Вечерком нужно на лодке оттуда... Лодку мы уже присмотрели, так что к ночи будет тебе гость дорогой. А пока полежит на бережку под рогожкой. Авось не замёрзнет.
Довольные лазутчики вывалили перед товарищами полковую казну, что добыли и с интересом посмотрели на Григория:
- Как делить будем?
- По справедливости будет - вам отдать половину, остальное в казну отряда положим, - сказал Григорий буднично, будто речь шла не о двух тысячах рублях серебром, а о лукошке грибов или мешке капусты.
К ночи отряд приготовился отправляться восвояси, и, дождавшись пока лазутчики вернутся с задания, направились в обратный путь.
==========
Оборона поточная - патрулирование степей крупными конными отрядами. В отличии от Руси, что всегда оборонялась от степняков засеками, рубежами, прикрывая и охраняя берега рек, Польша отбивалась от турок и разбойных казаков контрударами конницы.
Региментарь - полковник войска польского.
Заславль - основан был как Изяславль и являлся уделом сына Владимира Святославича - Изяслава. Дата основания 985 год.
Оценили 18 человек
34 кармы