Черновик

Последний десант

…Это мы, Господи…

Вообще-то настоящих десантников в Эфиопии я уже не застал: почти вся элита третьей революционной армии погибла в ходе кровавых боев на Севере осенью-зимой 1990 года, осталось всего человек тридцать для обучения новичков. В ту осень Куба заканчивала выводить свои войска (я еще успел спеть «Гуантанамеру» с Черными Мадоннами*), из-за этого фронт поломался, и штабные герои из Министерства Национальной Обороны не придумали ничего умнее, чем заткнуть образовавшиеся бреши малиновыми беретами. Безумие, конечно, бросать в окопы штурмовиков. Там они все и полегли. А на их место прислали новобранцев – всех, кого военная комендатура смогла отловить, - крестьян да студентов университета. Делалось это незатейливо: деревню со всех сторон окружают «Икарусы», солдаты выгоняют жителей на центральную площадь и мужчин от 14-ти и старше заталкивают по автобусам. И до свидания. А со студентами и того проще: снимали прямо с лекций, причем иной раз вместе с преподавателями. Потом в центральной прессе появлялись восторженные заметки о настоящих героях, которые добровольно ушли на фронт в едином душевном порыве.

«Мобилизованных» безо всяких документов, без какого-либо учета или регистрации везли прямиком на аэродром, выгружали на грузовом терминале и отправлялись за следующей партией настоящих героев. И так несколько раз, пока их не накапливалось достаточно много для отправки на передовую - кого в леса под Дебри-Зейтом, к десантникам, кого на побережье в окопы, а кого и к Голубому Нилу крокодилов кормить. Иногда это затягивалось на целый день, и измаявшиеся лётчики уже с нетерпением ждали, когда же привезут последнюю группу. Тогда их пинками поднимали, строили и загоняли в наш самолет. Утрамбовывали по 350-400 человек, что означало стоять, вытянувшись в струнку и плотно прижавшись друг к другу, как в московском троллейбусе. Что испытывали при посадке неподготовленные, измученные, нередко больные люди – не передать. Из самолета некоторых выводили под руки.

И вот с таким контингентом пришлось работать нашему военному советнику, полковнику ВДВ Николаю Петровичу Козаку. Он здесь служил уже семь лет, сердце и душу вкладывал в подготовку местных десантников, не жалея ни себя, ни людей (ни тем более переводчиков), создал лучшую в армии полуторатысячную ударную группу – и все зря. И ничего не сделаешь: советник далеко не всегда может распоряжаться жизнями тех, кого обучил. Подготовил войска? Ай молодец, спасибо, вот тебе новые заготовки.

Все теперь с чистого листа начинать. Да, собственно, и начинать-то не с кем, и некогда, и незачем... Вот в этом, пожалуй, заключалась основная сложность: все наши специалисты давно поняли абсурдность и бессмысленность боевых действий, Москва по-тихому задвинула эфиопские взаимоотношения в самый конец очереди, - но машина тем не менее продолжала функционировать: зачем-то содержалась морская база на островах Массаува (мы потом еле-еле вытащили наших людей оттуда), зачем-то готовились и присылались специалисты и военные, зачем-то там были мы... Болезнь такая есть - пляска Святого Витта. Когда человек не может прекратить каскад каких-то сложный движений собственных рук, ног, головы. Это теперь все знают, кем и как делаются деньги, как делятся рынки и что такое «передел», а тогда все казалось одним сплошным бредом.

А полковник Козак был из «динозавров» - службу воспринимал как свое естественное предназначение, как ткань жизни. Не закупал никакого барахла, ролексов-хренёлексов всяких, не гонялся за привилегиями и не считал дни до пенсии, не летал в Аддис-Абебу при каждом удобном случае (хотя мог хоть каждый день там бывать). Даже жил в командирской палатке в тренировочном лагере, чтобы поближе к своим подопечным быть. Его переводчик, Лёха Зимин из Москвы, высокий чернявый старлей, рассказывал, что после гибели десантников Козак написал рапорт об отставке и улетел в Аддис-Абебу, прихватив с собой Лёху. Но, прежде чем ехать в посольство, отправился в Министерство Национальной Обороны к генералу Береде – главной фигуре во взаимоотношениях между Эфиопией и советсткой группой. Как-бы попрощаться зашел.

* Черные Мадонны – женские истребительные батальоны кубинской армии, воевавшие в Анголе и Эфиопии. Отличались запредельной жестокостью.

Прощались они долго, душевно, до той стадии, когда Лёха им уже стал не нужен – и так друг друга понимали. Потом поехали к Береде домой ночевать, но Лёха этого уже не помнит.

Наутро хмурый Козак разорвал рапорт и вернулся в войска, принимать пополнение. И с тех по вообще перестал в столицу наведываться, так и жил безвылазно в Дебри-Зейте.

Пополнение ему досталось не только малочисленное – всего 300 человек, одна наша загрузка, - но и какие-то они были небоеспособные, сплошь дохлые студенты. Гонял он бедолаг со страшной силой, благо оставалость еще 32 хорошо подготовленных бойца, которые были распределены по одному на каждый десяток новичков. Я по 2-3 раза в неделю прилетал туда и своими глазами видел превращение вчерашнего сброда в нечто похожее на армию.

Часто приходилось оставаться там ночевать, и тогда в командирской палатке (это здоровенный такой шатер на 50 мест) было не протолкнуться. Сидели заполночь, пили, пели, играли на гитарах. И говорили, говорили, говорили... Именно там я ощутил какое-то близкое-близкое родство с этими ребятами, не взирая на разный цвет кожи, язык, культуру. Они в одночасье перестали восприниматься как просто фигуры в темно-зеленой форме и стали своими. Каждый со своей историей, со своим именем, голосом... Пацаны совсем. И каждый раз, возвращаясь в Аддису, я тащил битком набитую сумку с их письмами, которые потом завозил в университет на вахту.

А потом на базу десантников в Дебри-Зейте пожаловал сам генерал Береда. Он привез разработанный нашими советниками план операции и приказ об участии в боевых действиях десантных войск. План был милый и аккуратный: есть между двух гор некая долина, там находится группировка северян. Их собираются раскатать танками, но мешает артиллерия, которую нужно погасить силами десанта. Все очень быстро: выбросились, замочили, доложили, дождались танков. От силы полчаса нужно продержаться.

Козак долго изучал карту, потом долго орал, что в штабе одни долбоёбы и что пусть сами прыгают, потом узнал, что в операции приказано задействовать ВЕСЬ личный состав десантного полка и впал в ступор. Буквально на глазах он, казалось, состарился лет на двадцать. И ведь ему, как советнику, никто не разрешит лично участвовать в прыжке. Мы вообще сомневались, что Москва даст «добро» нашему борту на выброску десанта, ведь по всяким протоколам мы никакого участия в боевых действиях не принимаем, а лишь «оказываем гуманитарную помощь». Но наглости Москве не занимать, и в назначенное утро, наобнимавшись до хруста в суставах, загрузив полный самолет малиновых беретов, мы взяли курс в расчетный квадрат. 332 десантника. Полковник Козак остался на аэродроме мерять шагами взлетную полосу, грызть ногти и звереть от неизвестности.

Кабина пилотов, рёв двигателей, наушники, сигарета, радиостанция, связь, контроль... Приличная УКВ-связь с местным диспетчером, почти неразборчивая КВ – с Москвой. С нами в кабине полковник местной госбезопасности, ненароком так присел в уголочке. Чисто за компанию.

Минут за 20 до выброски Москва дала мне частоту, по которой нужно срочно связаться с аппаратом главного военного советника в Аддис-Абебе. «В связи с непредвиденными обстоятельствами».

И пошёл бред, выходяший за рамки восприятия нормального человека: глава советского МИДа мистер Козырев все-таки протащил запрет на дальнейшие поставки нефти и нефтепродуктов в Эфиопию, поэтому завод в Ассэбе встал, войска не получили топлива, запасов, даже оперативных, никто никогда не держал, а, следовательно, ТАНКИ НЕ ПРИДУТ. Нету танков. И не будет. Я перевожу это полковнику, перекрикивая гул турбин. Он требует радиостанцию, втискивается в мое кресло и связывается с Министерством Национальной Обороны. Время выброски приближается, счет идет на минуты. Полковник невыносимо долго объясняется с начальством, чудовищино долго слушает. Летим. Напряжены, как струны. Время уходит, Славка (техник по авиадесантному оборудованию) уже зачитывает карту перед началом выброски. Полковник все слушает и кивает, слушает и кивает. Меня начинает просто колотить. Сижу сбоку на корточках и кулаками подпираю подбородок. И почему-то дико болит правое плечо. Сажусь полностью на пол. Полковник откидывается в моем кресле и что-то говорит. Я не слышу, я ему свои наушники отдал, что я могу услышать? Что, блин, вообше происходит?! Тут турбины ревут, что он говорит?!!! Полковник отдает мне наушники, притягивает за ворот рубашки к себе и громко говорит: «Сбрасывайте десант! Это приказ!».

Я не помню точно, что именно я ему ответил, но руку со своего воротника сорвал. Врезать, правда, не смог, сидел ведь на заднице на полу, да еще в тапках. Только больно спиной ударился о железяку какую-то. Впрочем, полковник на меня и не смотрел, он встал за командирским креслом и взял вторую пару наушников. Я еще успел услышать, как наш командир поочередно говорит и с землей и с полковником, кроет и тех и других трехэтажным матом. А Слава плакал, я видел. У него сын дома такого же возраста, как эти ребята-десантники, а самому ему на пенсию вот-вот. А в хвосте самолета – отдельно от всего экипажа - сидел наш стрелок Митрич и тихо выл. Я это слышал в наушниках.

Далеко внизу один за другим раскрывались белые купола парашютов. 332 белых облачка. Но мы этого уже не могли видеть...

Прощайте, ребята. И простите.

Эпилог

Генерал Береда был расстрелян по приговору военно-полевого суда в марте 1991 года за участие в антиправительственном заговоре.

Полковник Козак подал рапорт об отставке и в апреле 1991 года вылетел в Москву, но умер при посадке на Чкаловском аэродроме в результате сердечного приступа.

Экипаж транспортно-десантного самолета ИЛ-76 продолжал оказывать интернациональную помощь народу Эфиопии до конца войны (май 1991г.).