Однажды Серый, Мишка и я, Наиль тогда болел, он вообще рос болезненным, украли голубей. Станция Юных Натуралистов то ли выменяла, то ли купила где-то парочку элитных почтарей – самца и самочку. Стоимость таких на чёрном рынке, а другого тогда просто было, доходила до 300-х рублей. И это при зарплате рядового инженера в 110-130 рублей.
Собственно, «голубятником» среди нас был только Серый. Узнав о пополнении у «юннатов», он буквально заболел. Ну, надо – значит надо… Подростки в нашем районе особо не заморачивались моральными принципами. Кто-то скажет, мол, воровать не хорошо. В жизни есть много нехороших вещей, придуманных не детьми. Мы росли на рабочей окраине и жили по законам, установленных не нами. Мы просто сражались за своё место под солнцем – четверо маленьких волчат.
Это была настоящая военная операция. Вообще-то, кража была невозможна, так считали все – секция, где держали голубей и прочую живность, сторожили два огромных алабая* и попасть туда без сотрудника станции было невозможно.
*Примечание. Алабай – порода собак (др. назв. среднеазиатская овчарка, туркменский волкодав)
Многие дети, и не только, любят животных, ничего удивительного здесь нет. Вот только сами животные любят немногих – Серый был одним из таких. Помню, мы сидели у него во дворе под виноградником и расплетали телефонный кабель, из разноцветных жил которого потом делались разные «фенечки». Вдруг на стол, совершенно не боясь, сел воробей, Серый стал кормить его крошками. На мой удивлённый взгляд он просто махнул головой – друг прилетел.
Сначала Серый усаживался верхом на забор и кормил псин кусочками колбасы. Через несколько дней он уже спокойно перелазил вечером через забор на ту сторону. Дальше всё просто. Друг моего друга – мой друг, – собаки сопровождали нас до клеток с голубями и обратно, думаю, появись тогда сторож, они бы бросились на него.
Кража наделала много шума в городе, «трясли» всех «голубятников», Серого в том числе, только вот клетка с голубями была у Мишки дома. Я забрал её через пару дней, надо было подготовить место на чердаке, куда никто и никогда не лазил. Потом голуби почти полтора месяца жили у меня.
Беда пришла откуда её не ждали. К Мишке заявился одноклассник узнать уроки. Друг к другу тогда ходили, не стучась, просто, по-соседски. Видимо он и «заложил», поскольку голубей, кроме него, не видел никто, Мишкина сестра не в счёт.
Мы уже устроили их у меня дома, когда к Мишке «пришли». «Трясли» долго – не только милиция, от родителей доставалось ещё больше – Мишка молчал как партизан. Можете представить себе тот стресс, что испытал этот, по большому счёту самый «домашний» из нас четверых двенадцатилетний мальчуган? Казалось бы, просто покажи пальцем – наши дома были напротив… Поэтому я всегда говорю – детская дружба, – она самая правильная и на всю жизнь.
Обычный июльский день выдался на редкость суматошным, один из тех дней, когда всем чего-то надо, все чего-то требуют. Ближе к трём часам раздался телефонный звонок, из череды бесконечных за сегодня, я нехотя взял трубку:
– Да…
Смутно знакомый женский голос на том конце произнёс:
– Мурзик, привет…
– Простите, кто это?
Всё-таки странно устроено наше сознание, – «Мурзик» – моё первое, детское прозвище и называть меня так мог только человек из моего детства.
Как-то с Серым мы, семилетняя мелюзга, крутились среди взрослых пацанов. Речь у них шла о книгах, в СССР даже гопники много читали. Нас спросили:
– Ну, а вы, пацаны, чё любите?
Что ответил Серый – не помню, я же гордо произнёс – «Мурзилку» – был тогда такой детский журнал. Хохот стоял на всю улицу. Я расплакался и убежал домой. С той поры так и пристало – «Мурзилка», «Мурзик».
– Роза это, помнишь?
Розка – старшая Мишкина сестра. После того как они уехали из Союза, с ней мы виделись только раз.
Они прилетали вместе в 93-м, встречал их в Шереметьево. Розу я запомнил толстой 16-ти летней пацанкой – она курила, ругалась матом и дралась совсем по-мальчишески. Каково было моё изумление, когда я увидел рядом с Мишкой очаровательную миниатюрную брюнетку. Впрочем, удивление прошло очень быстро – стоило ей только заговорить – к русскому мату теперь прибавилась и английская ненормативная лексика. Это была всё та же «жирдяйка» из моего далёкого детства – так мы тогда звали её за глаза.
Вечером ужинали в кафе на Сретенке, – поинтересовался:
– Розка, как тебя муж терпит?
Мишка чуть не подавился салатом:
– Спроси, а он у неё есть?
Муж у Розы был, даже два – первый немец, вернее австриец, второй американец, оба не выдержали долго.
– Знаешь, Мурзик, они там все какие-то через жопу сделанные. Помнишь наших пацанов, – она стала перечислять своих ровесников – Боб, Ден, Лёха, Шома – там таких нет. Кстати, ты не в курсе, как они?
– Лёха в гидростроители подался, МИСИ закончил, сейчас в Индии чего-то там строит, про остальных не знаю.
Я много врал в своей жизни, соврал и на этот раз. Почему? Да просто ради неё самой. Зачем было ей знать правду о остальных? После того как из Афганистана «ханка» (опий-сырец) потекла рекой, ребята стали уходить один за одним. Ден – гитарист от бога, сгорел меньше чем за два года, Шома, «вмазавшись», сел за руль – хоронили в закрытом гробу. Боба я однажды встретил на улице, если бы он не окликнул, прошёл мимо. Верзила Боб, по которому когда-то сохли все девчонки района, просто спился. Он стоял на углу опухший, вчерашний перегар мешался с запахом не мытого тела и мочи. Говорили о чём-то несущественном, потом, как-то виновато опустив глаза, он спросил:
– Слушай, а у тебя мелочи в карманах не завалялось, а?
– Похмелиться?
Боб молча кивнул головой. С собой было около 15 ещё тех советских рублей, я их выложил ему в протянутую руку.
– Живём! Ты подожди, я до магазина, быстро…
– Боб, я тороплюсь, выпей сам…
Он удивлённо посмотрел на меня, и какой-то шаркающей стариковской походкой побрёл за пойлом. Ему не было ещё и сорока, до которых он так и не дотянул…
Сука-жизнь, скольких пацанов ты поломала…
– Ну, привет, хорошая моя. Ты чего звонишь то, случилось чего?
Роза тяжело вздохнула:
– Тут такое дело… Мишка просил позвонить тебе, когда… В общем… Мишку вчера похоронили…
Она расплакалась.
Кто играл на гитаре, наверное, помнит звук рвущейся струны. Больно кольнуло сердце, почему-то занемели зубы, я сидел и тупо смотрел в окно – ушёл последний Друг.
Вспомнилась Мишкина любимая:
My world is miles of endless roads
That leaves a trail of broken dreams
Where have you been?
I hear you say
I will meet you at the Blue Cafe.
(Мой мир - это пыль бесконечных дорог,
Осколки надежд укатало шоссе.
Ты спросишь меня:
– Где ты был?
– Занемог?
Давай с тобой встретимся в Синем Кафе.)
Последнее время Мишаня выглядел плохо – жёлто-зелёные круги под глазами, но главное не это, мне трудно объяснить, впечатление было такое будто он внезапно «сдулся». Он стал совсем другим, каким-то потерянным, беззащитным что ли… Я связывал это с тем, что он стал много пить, как потом оказалось лекарства почти не действовали и он просто заливал боль алкоголем. Помню наш последний разговор по скайпу, Миша неожиданно спросил меня:
– У тебя выпить есть?
Я рассмеялся:
– Миш, совсем мозги пропил?
Он нагнулся, полез куда-то под стол, на экране монитора появилась наполовину опорожнённая бутылка «Wild Turkey»:
– Во!
И выдул сразу стакан. За всю свою «забугорную» жизнь так и не избавился от привычки пить залпом. Потом, прощаясь, произнёс фразу смысл которой стал понятен мне много позже:
– Ну, ты там не забывай нас всех, ладно!
Мы были вместе ещё с детского сада, жили все по соседству – четверо друзей, в школе нас так и называли «четыре мушкетёра» – Серый, Наиль, Мишка и я. Серый и Наиль не вернулись из Афгана.
Мишкину семью на улице почему-то все считали бухарскими евреями – на самом деле они были караимами, я сам узнал об этом много позже. В иудаизме караимы считаются сектантами – они почитают тору, но не признают талмуд. Видимо в этом и кроется такое, нетипичное для еврея, поведение Мишки. Недаром некоторые исследователи считают талмуд психотронным оружием – сравнение на мой взгляд немного преувеличенное, но всё же… Именно талмуд и ему подобная «литература» делает еврея евреем.
Они эмигрировали в 70-х, всем говорили в Израиль, но осели в Вене. Позднее Мишаня перебрался в Штаты, в Сиэтле держал небольшой магазинчик.
Потом, когда это уже стало можно, он раз в год, обязательно прилетал из Америки, я бросал все дела, и мы ехали в Термез – город нашего детства. Первым делом шли на кладбище к Серому и Наилю. Мишка там всегда плакал, по-настоящему, навзрыд, а я не мог – разучился что ли… Как-то в сердцах он бросил:
– Совсем душой очерствел.
Наверное, да, со стороны всегда виднее…
P.S. Мы сидели у меня дома на кухне, бухали, я перебирал струны что-то наигрывая. Мишка, вдруг, отобрал гитару и тихо запел. Тогда я впервые услышал «Синеву». Я не большой любитель шансона, так, иногда пою старые дворовые песни, но, вот, «Синева» как-то сразу стала нашей, потом мы часто её пели. Лучше всего она у ансамбля «Ключ», к сожалению, не нашёл, но вот здесь тоже ничего…
Оценили 18 человек
26 кармы