Василий Кандинский
Москва
Склонность к «скрытому», к «запрятанному» помогла мне уйти от вредной стороны народного искусства, которое мне впервые удалось увидеть в его естественной среде и на собственной его почве во время моей поездки в Вологодскую губернию. Охваченный чувством, что еду на какую-то другую планету, я въезжал в деревни, где население с желто-серыми лицами и волосами ходило с головы до ног в желто-серых же одеждах или белолицое, румяное с черными волосами было одето так пестро и ярко, что казалось подвижными двуногими картинами. Никогда не изгладятся из памяти большие двухэтажные резные избы с блестящим самоваром в окне.
Этот самовар не был здесь предметом «роскоши», а первой необходимостью: в некоторых местностях население питалось почти исключительно чаем (иван-чаем), не считая ясного, или яшного (овсяного), хлеба, не поддающегося охотно ни зубам, ни желудку — все население ходило там со вздутыми животами. В этих-то необыкновенных избах я и повстречался впервые с тем чудом, которое стало впоследствии одним из элементов моих работ. Тут я выучился не глядеть на картину со стороны, а самому вращаться в картине, в ней жить. Ярко помню, как я остановился на пороге перед этим неожиданным зрелищем.
Стол, лавки, важная и огромная печь, шкафы, поставцы — все было расписано пестрыми, размашистыми орнаментами. По стенам — лубки: символически представленный богатырь, сражение, красками переданная песня. Красный угол, весь завешанный писанными и печатными образами, а перед ними красно-теплящаяся лампадка, будто что-то про себя знающая, про себя живущая, таинственно-шепчущая скромная и гордая звезда. Когда я наконец вошел в горницу, живопись обступила меня, и я вошел в нее.
С тех пор это чувство жило во мне бессознательно, хотя я и переживал его в московских церквах, особенно в Успенском соборе и Василии Блаженном. По возвращении из этой поездки я стал определенно сознавать его при посещении русских живописных церквей, а позже и баварских и тирольских капелл. Разумеется, внутренно эти переживания окрашивались совершенно друг от друга различно, так как и вызывающие их источники так различно друг от друга окрашены. Церковь! Русская церковь! Капелла! Католическая капелла!
Иван Бунин
Орловская губерния, деревня Глотово, усадьба Васильевское
Очень холодное, росистое утро. День удивительный. В два часа шли на Пески по саду, по аллее. Уже спокойно, спокойно лежат пятна света на сухой земле, в аллее, чуть розоватые. Листья цвета заката. Оглянулся — сквозь сад некрашеная железная, иссохшая крыша амбара блестит совершенно золотом (те места, где стерлась шелуха ржавчины). Перечитывал Мопассана. Многое воспринимаю по-новому, сверху вниз. Прочитал рассказов пять — все сущие пустяки, не оставляют никакого впечатления, ловко и даже неприятно щеголевато-литературно сделанные.
Русские ведомости.
На курортах Пятигорска установились жаркие дни. Температура достигает 40 градусов. Приезд лечащейся публики значительно уменьшается, особенно в Пятигорске и Железноводске.
Сергей Прокофьев, Ессентуки
Сегодня утром я зашел к Кошиц, чтобы ехать с нею верхом. Она говорила, что замечательно сидит на лошади. К моему удивлению, я застал Нину Павловну весьма относительно одетою. Она сидела между семью чемоданами и укладывала свои сорок платьев. Сегодня они изволили уезжать в Москву, что неожиданно для самих себя решили сегодня утром. Я искренне пожалел о такой скоропалительности, и, пока она укладывалась, просидел на ее балконе часа два, читая стихи разных авторов, которые она мне подсовывала для романсов. Кошиц прибегала, дарила свои фотографии, показывала шляпы, перебрасывалась десятью словами и снова ныряла в свои чемоданы.
Когда я отправился домой, обещая появиться на вокзале, Кошиц взяла меня под руку и пошла провожать. Ей хотелось сказать мне что-нибудь, что запало бы мне в сердце, и действительно, она мне сказала несколько ласковых вещей, просила не обращать внимания на то, что она такое «чертово веретено», а на прощание немного колебнулась и вдруг поцеловала. Когда я пришел на вокзал, где провожала куча народу, Кошиц шепнула мне, чтобы я был милым и проводил ее до Минеральных Вод. Это совпадало с моими желаниями, и я уехал с нею в поезде так, что никто из провожающих даже не заметил, куда я делся. В Минеральных Водах она воскликнула:
— Ах, Минеральные воды! Давно ли я здесь сама провожала! — и написала мне на своей фотографии: «Tout passe, tout casse, tout lasse».
Валентин Катаев, Петроград
Зной
В степном саду, слегка от зноя пьян,
Я шел тропинкою, поросшей повиликой.
Отец полол под вишнями бурьян
И с корнем вырывал пучки ромашки дикой.
Миндально пахла жаркая сирень,
На солнце лоснилась трава перед покосом,
Свистел скворец, и от деревьев тень
Ложилась пятнами на кадку с купоросом.
Блестящий шмель в траве круги чертил,
И воздух пел натянутой струною,
И светлый зной прозрачный пар струил
Над раскаленною землею.
Евгений Вахтангов вместе с Константин Станиславский
Зеленоград, Никольский парк, 5, санаторий «Крюково»
Был в Москве. В Студии гонят декорации «Двенадцатой ночи». Константин Сергеевич накрутил такого, что страшно. Будет красиво и импозантно, но никчемно и дорого. Уже обошлось шесть тысяч. Это с принципами простоты! «Ничего лишнего, чтобы публика никогда не требовала у Вас постановок дорогих и эффектных…» Странный человек Константин Сергеевич! Кому нужна эта внешность — я никак понять не могу. Играть в этой обстановке будет трудно. Я верю, что спектакль будет внешне очень интересный, успех будет, но шага во внутреннем смысле эта постановка не сделает. И «система» не выиграет. И лицо Студии затемнится. Не изменится, а затемнится.
Оценили 10 человек
23 кармы