Воспоминания царствования Николая II

Витте С.Ю.

Русский государственный деятель, министр путей сообщения, министр финансов, председатель Комитета министров, председатель Совета министров. Добился введения в России «золотого стандарта», способствовал притоку в Россию капиталов из-за рубежа, поощрял инвестиции в железнодорожное строительство. Деятельность Витте привела к резкому ускорению темпов промышленного роста в Российской империи, за что его прозвали «дедушкой русской индустриализации». Противник начала войны с Японией и главный переговорщик со стороны России при заключении Портсмутского мира. Фактический автор манифеста 17 октября 1905 года, который предполагал начало трансформации России в конституционную монархию. Действительный тайный советник, член Государственного совета..

Отрывки из книги…1906 год манифест о свободах 

На это он мне ответил, что быть председателем совета при Трепове было невозможно, что он ушел потому, что он не мог исполнять все предъявляемые ему требования его величества, которые в сущности исходили от Трепова.

Судя по его рассказу, чаша была переполнена, вследствие следующего инцидента, характеризующего положение вещей: «Как-то раз, незадолго до закрытия Думы, я получил от его величества,—говорил мне Горемыкин,—род письменной инструк¬ции, как должен себя вести председатель совета вообще относи¬тельно Думы и специально в ее заседаниях. Инструкция эта была составлена Треповым и сводилась к тому, что председатель должен действовать более активно относительно Думы, бывать чаще на заседаниях и не давать никому спуска, т.-е. вести политику словопрения «зуб за зуб». Инструкция эта была одобрена государем и прислана мне к руководству. Я докладывал сло¬весно его величеству, что этакое мое (Горемыкина) поведение ни к чему не приведет, что нужно просто закрыть Думу. Государь тогда с первым положением согласился (конечно, это так всегда бывает), но затем уже мои (Горемыкина) отношения к Трепову сделались невозможными, и государь, распустив первую Думу по моему совету, одновременно по совету Трепова уволил и меня». (Я себе подумал—это именно характер государя Николая II.) В заключение Горемыкин сказал: «Ведь вы знаете характер нашего несчастного государя», на что я ему ответил: «Да, хорошо знаю». Затем я его спросил: «Вот вы должны знать Столыпина, что он из себя представляет?» На это Горемыкин мне ответил: «Тип приспособляющегося провинциального либераль-ного дворянина, но все-таки и он при Трепове бы не усидел, его счастье, что Трепов через несколько недель умер». Я тоже думаю, что, несмотря на всю приспособляемость Столыпина, он при Трепове более нескольких месяцев не высидел бы.

Другое лицо, которое во время моего министерства имело громадное влияние на государя, было — великий князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила государя его августейшая супруга и которыми давно страдал великий князь Николай Николаевич. Он был один из главных, если не главнейший, инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором, повидимому, свихнулись в высших сферах (история француза Филиппа, Сормовского, Распутина-Новых; всё это фрукты одного и того же дерева). Сказать, чтобы он был умалишенный—нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкно-венном смысле этого слова—тоже нельзя, но сказать, чтобы он…….

СПРАВКА О МАНИФЕСТЕ 17 ОКТЯБРЯ 1905 г.

«В видах вспыхнувшей в сентябре и начале октября 1905 г., после продолжавшегося уже несколько лет сильного брожения и политических убийств, резкой смуты во всех частях России, в особенности в Петербурге и некоторых больших городах, 6 октября 1905 г. председатель комитета министров граф Витте всеподданнейше испрашивал, не угодно ли будет его Величеству принять его и выслушать соображения о современном крайне тревожном положении. Это он сделал по настоятельнейшей просьбе председателя Государственного Совета графа Сольского.

8 октября его величество соизволил написать графу Витте, что он сам имел в виду его вызвать, чтобы переговорить о настоя¬щем положении вещей, и повелел прибыть на другой день 9 ок¬тября к 6-ти часам вечера.

9 октября председатель комитета имел счастье явиться к его величеству и представить наскоро составленную всеподданнейшую записку, в которой он излагал свой взгляд на положение дела. Вместе с тем он всеподданнейше доложил его Величеству, что, по его мнению, может быть два выхода: или стать на путь, указываемый в записке, в то время словесно им доложенной, или облечь соответствующее лицо (диктатора) полновластием, дабы с непоколебимой энергией путем силы подавить смуту во всех ее проявлениях. Для этой задачи нужно выбрать человека реши¬тельного и военного. Первый путь представлялся бы более соответственным, но очень может быть, что такое мнение ошибочно, а потому было бы желательно обсудить этот вопрос в совещании с другими государственными деятелями и с лицами цар- цовая камарилья в это время усиленно распространяла, что я вырвал у государя 17-е октября. Делали они это для того, чтобы натравлять против меня хулиганов союза русского народа. Они и достигли своей цели, так как в сущности союз русского народа вместе с агентами правительства вложил ко мне в дом адские машины и от них шли приготовленные мне Казанцевым бомбы.

В эти разы, как и во многих других случаях, когда я подвергался страшнейшей опасности, бог меня спас. Наконец, до меня начали доходить слухи, что императрица Александра Феодоровна также изволит высказываться, что я вырвал манифест 17 октября. Вследствие сего я составил записку, которую министр двора передал государю. Государь держал ее у себя дней 15 и затем сказал барону Фредериксу: «записка составлена графом Витте правильно, но н е пишите ничего ему об этом, а скажите ему на словах, что факты, изложенные в записке, изложены верно».

В тот же день когда ему это сказал государь, барон Фредерикс передал это князю Н. Д. Оболенскому, а последний мне. Как это вам нравится в устах самодержавного императора?.. Подумаешь, и это сын благороднейшего и правдивейшего венценосца Александра III...*.

ЗАПИСКА КНЯЗЯ Н. Д. ОБОЛЕНСКОГО.

Октябрь 1905 г. будет отмечен будущим русским летописцем, как исторический месяц, в течение которого произведена была первая реальная попытка пойти навстречу необходимости (в высших сферах еще в то время не вполне сознанной) совершить последний шаг по пути реформ и обновления русской жизни, начатых еще в царствование императора Александра II.

Обстановка, среди которой в эти исторические дни чувство¬вало себя русское общество, была скорбная, тяжелая, угнетаю¬щая. Неудачно веденная война обнаружила несовершенства госу¬дарственного механизма во всей их болезненной правде. Заро¬ненное в среду неудовлетворенного, разочарованного, оскорблен-ного в самом скромном честолюбии общества, неудовольствие это стало концентрически расти и захватывать все классы населения, каждый разно и по-своему толковавшие о причинах наших внешних и внутренних неудач.

Почва эта являлась благоприятным рассадником для тех лиц, которые, с интернациональными идеями разнообразных оттенков

Они ставили целью своих мыслей и действий вызвать, в какой удастся форме, смуту в России, пользуясь которой ниспровергнуть существующий, мало кого удовлетворяющий государственный порядок. Вся эта сложная многопричинная и многообразная эволюция общественной мысли выразилась в забастовках, открытых смутах, грабежах, политических убийствах и насилиях, на глазах безучастного и скорее враждебно к правительству настроенного русского общества.

Сознание ненужности безотрадно веденной, жестокой и неудачной войны с Японией находило некоторое успокоение в той мирной победе, которая была одержана в Портсмуте, когда, так или иначе, с относительно ничтожными жертвами, прекратилось безрезультатное кровопролитие, грозившее нам, к довершению бед, потерею Владивостока, Камчатки и прилегающих к Сибири островов на море, господство над которыми всецело перешло в руки японцев.

Общество под впечатлением этого акта запоздавшей государственной мудрости облегченно вздохнуло, и имя человека, приобревшего для своего отечества мир внешний, естественно приходило на мысль перед задачею внутреннего успокоения и наделения государства прочным внутренним миром. Председатель комитета министров, статс-секретарь, граф Витте, утомленный нравственно испытанными напряжениями, вернулся в Россию и, принявшись за повседневную работу, с первых шагов столкнулся с отголосками внутреннего хаоса и того нестроения, которые настоятельно требовали энергичного и неотложного разрешения.

В первых же заседаниях комитета министров и в отдельных совещаниях у графа Сол некого резко определилась необходимость внести в государственную работу свежую струю, приступив к основным преобразованиям всего правительственного механизма.

10-го октября я думал, что государь кроме императрицы пригласит кого-либо из великих князей. Императрица Мария Феодоровна находилась в то время в Дании. Он никого не пригласил, вероятно, потому, что не хотел на себя взять инициативу, а царская семья, т.-е. великие князья, за исключением двух братьев Николаевичей, тоже не горели желанием прийти на помощь главе дома. Что же касается великого князя Николая Николаевича, то он в это время охотился в своем имении, а Петр Николаевич находился, кажется, в Крыму.

Такие отношения в царском доме сложились, главным обра¬зом, благодаря императрице Александре Феодоровне. Николаевичи, женатые на черногорках, ее горничных, потому и пользовались благоволением его величества. Я после слышал от .министра двора барона Фредерикса упреки великому князю Владимиру Александровичу за то, что он в это трудное время, будучи в Петербурге, не пришел на помощь государю советом. С своей стороны я думаю, что если бы великий князь в это время проявился, то тогда ему дали бы понять, чтобы он не вмешивался не в свое дело.

Государь не терпит иных, кроме тех, которых он считает глупее себя, и вообще не терпит имеющих свое суждение, отличное от мнений дворцовой камарильи (т.-е. домашних холопов), и потому эти «иные», но которые не желают портить свои отношения, стремятся пребывать в стороне. 10-го октября императрица во Бремя моего доклада не проронила ни одного слова, а государь первый раз сказал свое мнение о манифесте.

Возвратившись домой, я долго думал об этом и к мнению о манифесте отнесся скептически и в конце концов отрицательно

Когда он уехал и я остался один, я начал молиться и просить всевышнего, чтобы он меня вывел из этого сплетения трусости, слепоты, коварства и глупости. У меня была надежда, что после всего того, что я наговорил барону Фредериксу, меня оставят в покое.

На другой день я снова по вызову поехал в Петергоф. С парохода я прямо отправился к барону Фредериксу. Приезжаю и спрашиваю его—ну что, барон, передали все государю, как я вас об этом просил?—Передал,—ответил барон.—Ну? и слава богу, меня оставят в покое.—Нисколько,манифест будет подписан в редакции, вами представленной, и ваш доклад будет утвержден.— Как же это случилось? — Вот как: утром я подробно передал государю наш ночной разговор; государь ничего не ответил, вероятно, ожидая приезда великого князя Николая Николаевича. Как только я вернулся к себе, приезжает Ееликий князь. Я ему рассказываю все происшедшее и говорю ему: следует установить диктатуру, и ты (барон Фредерикс с великим князем был на ты) должен взять на себя диктаторство. Тогда великий князь вынимает из кармана револьвер и говорит: ты видишь этот револьвер, вот я сейчас пойду к государю и буду умолять его 'подписать манифест и программу графа Витте; или он подпишет, или я у него же пущу себе пулю в лоб из этого револьвера,—и с этими словами он от меня быстро ушел. Через некоторое время великий князь вернулся и передал мне повеление переписать в окончательный вид манифест и доклад и затем, когда вы приедете, привезти эти документы государю для подписи.

Это сообщение барона Фредерикса меня весьма озадачило, я понял, что выхода более нет.

Впоследствии генерал Мосолов, директор канцелярии министра двора, рассказывал мне следующее: «Утром после того, что мы были у вас, я пришел к барону, у него в это время находился великий князь Николай Николаевич. Великий князь спешно вышел от барона, тогда барон мне сказал:—Нет, я не вижу иного выхода, как принятие программы графа Витте, я все рассчитывал, что дело кончится диктатурой и что естественным диктатором является великий князь Николай Николаевич, так как он безусловно предан государю и казался мне мужественным. Сейчас я убедился, что я в нем ошибся, он слабодушный и неуравновешенный человек. Все от диктаторства и власти уклоняются, боятся, все потеряли головы, поневоле приходится сдаться графу Витте

Впоследствии он мне рассказывал, как великий князь, испугавшись, торопливо вырвал у государя манифест и заставил принять программу графа Витте. Под каким влиянием великий князь тогда действовал, мне было неизвестно. Мне было только совершенно известно, что великий князь не действовал под влиянием логики и разума, ибо он уже давно впал в спиритизм и, так сказать, свихнулся, а с другой стороны, по «нутру» своему представляет собою типичного носителя неограниченного самодержавия или, вернее говоря, самоволия, т.-е. «хочу и баста».

Неудивительно поэтому, что уже через несколько недель после 17 октября я узнал, что великий князь находится в интим¬ных отношениях с главою начинающей образовываться черно¬сотенной партии, т.-е. с пресловутым мазуриком Дубровиным, а затем он стал почти явно во главе этих революционеров правой. Они "ни по приемам своим, ни по лозунгам (цель оправдывает средства) не отличаются от крайних революционеров слева, они отличаются от них только тем, что революционеры слева—люди, сбившиеся с пути, но принципиально большею частью люди честные, истинные герои, за ложные идеи жертвующие всем и своею жизнью, а черносотенцы преследуют в громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла. Они готовы совершать убийства так же, как и революционеры левые, но последние большею частью сами идут на этот своего рода спорт, а черносотенцы нанимают убийц; их армия—это хулиганы самого низкого разряда. Благодаря влиянию вели¬кого князя Николая Николаевича и государь возлюбил после 17 октября больше всех черносотенцев, открыто провозглашая их, как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка, Дубровин, граф Коновницын, иеромонах Йллиодор и проч., которых сторонятся и которым во всяком случае порядочные люди не дают руки.

Мне долго не было точно известно, что побудило великого князя так ревностно перед 17 октября стоять за тот переворот, который был совершен 17 октября. Я был только убежден, что между прочим трусость, во всяком же случае растерянность. Затем уже более чем через год после этого события поведение Николая Николаевича перед 17 октября мне объяснил П. Н. Дурново влиянием на него главы одной из рабочих партий Ушакова

Провинция, находившаяся в возбужденном состоянии, не¬ожиданным появлением манифеста в некоторых местах, где власти были трусливы, сразу пришла в горячку. # В» некоторых местах крайние манифестации в одном направлении’ вызвали манифе¬стации с противоположной стороны. В иных местах эти реак¬ционные манифестации, иногда связанные с погромами, конечно, «жидов», были если не организованы, то поощряемы местным начальством. Таким образом, манифест 17 октября по обстановке, в которой он появлялся, отчасти способствовал многим беспорядкам, вследствие своей неожиданности и растерянности на местах. Этого, именно, я и боялся, вследствие чего, между прочим, я высказался против манифеста. Кроме того, манифест наложил печать спешности на все остальные действия правительства, так как, предрешив и установив принципы, он, конечно, не мог установить подробности даже в крупных чертах. Пришлось все вырабатывать спешно, при полном шатании мысли как наверху, так и в обществе.

Конечно, всем этим весьма воспользовалась анархия для своих революционных целей; она сбила с толку многих темных людей, даже более темные массы. Это содействовало революции, которая готовилась уже многие годы и которая вырвалась наружу, благодаря преступной и бессмысленной войне, показавшей всю ничтожность государственного управления. Кто виноват в этой войне? В сущности, никто, ибо, единственно, кто виноват, это и самодержавный и неограниченный император Николай И. Он же не может быть признан виновным, ибо он не только, как самодержавный помазанник божий, ответствен лишь перед всевышним, но, кроме того, с точки зрения новейших принципов уголовного права, он не может быть ответствен как человек, если не совсем, то, во всяком случае, в значительной степени, невменяемый.

Таким образом нельзя не признать, что, с точки зрения ло¬гики, манифест 17 октября был актом, подлежащим порицанию; но, с другой стороны, последующие события дают полное оправдание манифесту 17 октября.

Действительно, манифест 17 октября, в редакции, на которой я настаивал, отрезает вчера от сегодня, прошедшее от будущего. Можно и должно было не спешить этой исторической операцией, сделать ее более осторожно, более антисептически, но операция эта, по моему убеждению, немного ранее или немного позже, была необходима. Это неизбежный ход истории, прогресса бытия.

Между тем, события после 17 октября, очевидно, показали, что если бы вороны не попутались, то и не оставили бы тот живой организм, с которым их клювы часто обращались, как с падалью, и это даже вошло как бы в привычку при дворцовой высшей знати..