Тёмные пятна науки или бесконечный кризис гуманитариев.

«В начале бе Слово

Всё падёт в поток времён!

Уцелеет только Слово

От всеобщих похорон

Необъятного былого»

(А.Чижевский, Слово, 1943).

Есть у меня такое предположение, что, независимо от наших убеждений и предпочтений, все мы иногда поражаемся, как удивительно и непостижимо прекрасен и гармоничен окружающий нас мир. Эта, без преувеличения, бесконечная непостижимость касается любого объекта и явления: от устройства самой мелкой надоедливой букашки до законов движения в пространстве далёкой галактики, от таинственной гравитации до не менее таинственного ясновидения. «Непостижимо» и «непостижимость», пожалуй - ключевые слова, мотивирующие человека любознательного к бесконечному процессу открытия всё новых и новых законов природы.

Из сказанного следует, что в своём развитии человечество, на самом деле, не придумывает ничего нового, а лишь раскрывает феноменологию, изначально присущую вселенной. По логике получается, что, чем больше познаёт человек, тем меньше остаётся непознанного, то есть, рано или поздно мы, наконец, доберёмся до предела познания и с чистой совестью поставим точку на последней странице бесконечно объёмного трактата. Непротиворечивость этой цепочки могла бы быть очевидной, если бы не одно «но»: человек слишком часто заблуждается, карабкаясь по лестнице, приставленной не к той стене, и делает это с упорством, достойным гораздо лучшего применения.

Ошибаясь, спотыкаясь, падая и вставая люди, тем не менее, умудряются делать потрясающие открытия, иногда полностью переворачивающие наши представления о мире и законах его функционирования. Изобретение колеса, извлечение из руды различных металлов, освоение новых способов строительства зданий и сооружений, открытие и совершенствование навигации в пространстве, попытки оторваться от земли с помощью воздушного шара, крыла и реактивной тяги - всё это, по сути, действительно революционные нововведения. Однако должен констатировать, что основные фундаментальные открытия можно смело отнести только к одной стороне человеческого познания мира – естественнонаучной, направленной, в конечном итоге, на внедрение нового в материальное человеческое бытие с помощью прикладных дисциплин. При этом, к сожалению, фундаментальные гуманитарные исследования, несмотря на их чрезвычайную важность, так и не получили никакого развитого прикладного распространения, проникающего в нашу повседневную жизнь, оставаясь уделом либо энтузиастов, либо замкнутых академических школ и институтов, финансирование которых повсеместно осуществляется исключительно по остаточному принципу.

Конечно, многим известны имена классиков философии, психолгии, теологии, языкознания. Но так ли уж их результаты распространены в нашей повседневной жизни через прикладные и сопутствующие исследования? Более того, пожалуй прав был Вильгельм Дильтей, констатировавший: «…если до начала XVIII в. над науками об обществе и истории довлела метафизика, то уже с середины этого же столетия они попали в столь же безысходное подчинение к естественным наукам» («Введение в науки о духе» («Einleitung in die Geisteswissenschaften», 1883г.). То есть, гуманитарные науки были самостоятельными дисциплинами лишь тогда, когда занимали место за научными рамками в традиционном понимании, а затем, когда естественнонаучная составляющая начала необратимо побеждать, покорно встали на службу материальному миру.

И как тут не вспомнить извечное: «историю пишут победители»? История, кстати, как наука умерла гораздо раньше остальных, положив начало бесконечным разговорам гуманитариев об одном и том же, когда зачастую предмета спора нет, но в силу разной терминологической школы, накал страстей не утихает столетиями. А бывает и так: термины одни, но смысловое наполнение у каждого своё – и вновь бесконечное бегание вокруг да около.

Спрашивается: почему материалисты не поленились составить многотомные классификаторы объектов от минералов до растений, от вирусов до бактерий, от насекомых до высших млекопитающих, в том числе и уже давно вымерших? Почему, с опорой на глубокие фундаментальные и прикладные исследования, осуществляются и планируются космические проекты с прицелом на самые отдалённые уголки вселенной? Всё дело в финансировании? Возможно, но мне кажется - это только следствие чего-то гораздо более глубинного. Были же времена, когда изобретения рождались, но люди даже не знали такого слова, как «финансирование».

Впрочем, ещё до всяких полезных изобретений, люди, как известно, первым делом научились говорить, получив в своё распоряжение язык в качестве одного из важнейших инструментов познания мира: ведь «в начале было Слово».

Тем не менее, не одной сотни лет легионам лингвистов, филологов и языковедов не хватило, чтобы разобраться и классифицировать все существующие в мире языки по их действительным, а не мнимым признакам, когда вдруг по неизвестным причинам в группу индоевропейских языков попали славянские, причём в качестве одних из самых молодых. Вернее, причина то известна – это сходство (отдалённое или близкое) лексики, морфологии и синтаксиса, а если проще – наличие схожих слов и законов построения предложений. Но, ведь тем же лингвистам давно известно, что подавляющее большинство слов состоят из корней, вокруг которых «крутятся» приставки, суффиксы и окончания. Однако до сих пор в мире нет ни одного собрания выделенных корней слов, со всеми возможными сочетаниями с другими частями слова. Также как нет вариантов видоизменения корня за счёт взаимозаменяемости однотипных согласных и свободной взаимозаменяемости гласных (и даже их возможного выпадения) с сохранением неизменной семантики корня. В отличие от бесконечных тайн вселенной, количество таких корней явно конечно, даже с учётом богатства и пластичности нашего родного русского языка. А если и не конечно, то ещё лучше: тем интересней и увлекательней задача, находят же ботаники каждый год новые растения.

В данном случае претензия моя адресована, прежде всего, отечественным учёным, покорно согласившимся с западными основоположниками науки лингвистики, поставившими славянскую группу языков, в лучшем случае, на один уровень с другими индоевропейскими. И что уже совсем странно – лингвистика выделяет в отдельную группу балто-славянские языки, будто бы они между собой наиболее близкие, а, например, литовский язык, при этом, считается более древним. Между тем, тем же лингвистам известен закон: тот язык, в котором есть самая обширная группа слов с семантически единым корнем, является прародителем данного корня, и никак иначе. Уверяю вас, что по распространённости в языке слов с общей корневой основой, сразу же выяснится простая вещь: практически все схожие слова будут иметь своим первоисточником славянские языки, а многие, давно и прочно занявшие места в «словарях иностранных слов», неизбежно и безжалостно придётся оттуда изымать. Как необходимо срочно изымать «молекулу», имеющую якобы латинское происхождение, и «идеологию», заимствованную греками от русских (древнерусских) слов «вед» (ведать, видеть, видение,..) и «дело» (деять, дею, делать,..), имеющие в нашем языке сотни однокоренных образований, которых хватит не только на европейские, но и на все «индоевропейские» языки вместе взятые. Касается это не только традиционных слов, но и многих современных, например, якобы английского слова "сайт".

Возражения, кстати, принимаются, но только без ссылок на академические авторитеты, ибо я большинство их трудов уже освоил, но вопросы без ответов так и остались.

Поэтому далее привожу пример исключительно неакадемического разбора, связанный с моим давним увлечением авиацией и не имеющий следов ни в одном языке. «Улетучиться» и «летать», оказывается, являются однокоренными и семантически близкими словами только в русском языке и даже не во всех славянских. Можете себе представить, что выражение «самолёт быстро улетучился» совсем не означает, что он «быстро улетел»? В принципе, подобное возможно, если его, например, взорвут террористы, да и то, если взрыв будет в непосредственной близости с помощью ядерного заряда. Но это так, к слову, пока не имеющему отношения к «словарю иностранных слов». Зато к этому пресловутому словарю имеет отношение термин «пилот», являющийся однокоренным семантическим родственником именно словам «полёт», «летать» и «лётчик», но самовольно присвоенный французами («pilote»), невзирая на спор о первом полёте на аппарате тяжелее воздуха исключительно между русскими и американцами. Впрочем, теперь считаю этот вечный спор окончательно решённым в пользу первого в мире русского пилота Александра Фёдоровича Можайского. Решённым, заметьте, с помощью русского языка, возможности которого, в принципе, не ограничены никакими рамками.

Однако зачистка якобы иностранных слов - это только половина дела. Ведь до сих пор наука не раскрыла главный вопрос: как мог возникнуть такой неповторимый язык, в котором многие понятия и явления из совершенно разных областей, по факту имеют неразрывную жёсткую семантическую связь, повторить которую в аналогичном объёме не может ни один другой язык, в том числе и искусственные (от санскрита до эсперанто)? Наличие же в языковедческой науке такой дисциплины, как «лингвистическая семантика», занимающейся фактически трактовкой смысла отдельных слов в соответствии с методологиями западных лингвистов, лишь запутывает положение дел, пресекая малейшие попытки расширить область своего применения.

Простой пример: казалось бы, совершенно естественно слова «одежда» и «одеваться» обязаны быть однокоренными, каковыми они и являются в русском языке. Однако же, как бы мы ни притягивали за уши различные «индоевропейские» транскрипции, обнаружить связь между двумя, безусловно, родственными понятиями не представляется возможным. Русский же язык, ничуть не смутившись, продолжает семантическую цепочку от «одежды», например, к «одеялу», а далее к такому простому и ежедневному действию, как «укрыться одеялом», где добавленное слово сразу же обнаруживает другую естественную семантическую связь со словом «крыша», увидеть которую в других языках опять совершенно невозможно. Продолжать и импровизировать можно бесконечно: «крыша над головой» («голова» и «главный») - «головное предприятие» («предприимчивый») - «принимать меры» («мероприятие») - «мера ответственности»; «ответ за содеянное» - «действия вопреки»; «беспрекословное подчинение» - «чины и звания»; «позвать домой» и далее через «дом под крышей» легко и непринуждённо «укрываемся одеялом», затем встаём и вновь одеваем (или, если хотите, надеваем) одежду. При желании от «одежды» можно совершенно органично двигаться в любом другом направлении: «повесить (верхнюю) одежду» - «висящий шар» - «шаровая молния» - «молниеносный бросок» - «бросить камень» - «окаменевшая органика» - «органические останки» - «остаться в живых» - «жизнь вопреки», а далее, как и в предыдущем примере, либо через «беспрекословное подчинение» возвращаемся к «одежде», либо продолжаем в любом другом направлении, удлиняя цепочку до бесконечности и охватывая простыми двусложными фразами весь русский язык.

Хотите сказать, что в этом нет ничего оригинального и то же самое можно сделать в любом другом языке? Попробуйте. Уверен, что, упорно двигаясь в разных направлениях, обнаружите немало семантических связей, но только количество их будет бессистемным и отрывочным, в разных языках корневая семантика будет обрываться на разных словах и застревать в непроходимых смысловых тупиках, когда вместо производного от корня предыдущего слова, вы будете вынуждены использовать точно такое же, без малейших вариаций из-за морфологической ограниченности. В моих же примерах, каждая пара однокоренных слов содержит десятки, а иногда – сотни производных, позволяющих без малейшего напряжения задавать любой вектор движения. И самое главное: когда столкнётесь в каком-либо языке со словом, морфологически близким к русскому, вспомните о критерии происхождения и попробуйте образовать от найденного корня максимальное количество семантически схожих производных и сравните полученный результат с тем, что есть в русском языке. Не буду предрекать результат, предлагаю читателю поупражняться самостоятельно, ибо практика во все времена была и остаётся критерием истины.

А теперь предлагаю сделать небольшой эксперимент и перевести некоторые, с моей точки зрения, чрезвычайно важные однокоренные слова (то есть, семантически жёстко между собой связанные в русском языке) и оказывающие однозначно мощное влияние на формирование русской ментальности, остро реагирующей на несправедливость, где бы она ни происходила:

Правда, Справедливость, Право, Правосудие, Правитель, Православие

В результате, невооружённым взглядом можно легко понять, почему европейская ментальность не принимает Православие, называя Ортодоксией, и базируется, прежде всего, на праве закона, априори в глазах европейца наделённого справедливостью, а русская, в узком смысле, и славянская, в широком смысле, ментальность требуют не только справедливого закона, но и закона, безусловно основанного на правде. Даже если это только русская правда. Кроме того, отношение славян к представителям власти в глубине души всегда будет отличаться от отношения носителей других языков, ибо правитель, пока он в здравом уме, однозначно будет пользоваться гораздо бóльшим доверием, чем любой европейский. Именно поэтому любовь к Родине, к стране и высшей верховной власти для русского человека во все времена слабо различимы. Это ни плохо, ни хорошо. Это данность, которая всегда была, есть и будет до тех пор, пока живы славянские языки. А пока они живы, ни один из славянских народов никогда не сможет полностью интегрироваться в, так называемую, европейскую семью, даже если на коком-то этапе кому-нибудь вдруг покажется обратное. Нет ничего более иллюзорного, чем пытаться совместить наши и западноевропейские ментальности, и нет ничего проще, как изменить русскую ментальность путём запрета русского языка. Что, впрочем, постоянно пытаются сделать некоторые совсем не глупые западные политики, потакая, например, попыткам своих украинских марионеток. Только вот, невдомёк им понять простую вещь – тогда уж заодно надо бы запретить и украинский язык, а так же все языки восточноевропейских славян, иначе в долгосрочной перспективе все эти частицы одного целого либо неизбежно, в той или иной форме, вернутся домой, либо вечно, как поляки или чехи, будут считаться народами второго сорта.

Впрочем, надо ли нам будет принимать в свой дом добровольно ушедших или не надо - это уже совсем другая тема.

П.С.: как то недавно мне возразили, причём достаточно аргументированно, что, мол, в немецком языке слова "правда, справедливость и правосудие" тоже однокоренные. Оказалось, это действительно так: Wahrheit, Gerechtigkeit und Gerechtigkeit. Однако, будучи знакомым с этим языком, я тут же нашёл в этом дополнительное подтверждение своей гипотезе: "право закона, априори в глазах европейца наделено справедливостью", ведь один из вариантов перевода слова "закон" - Recht.

Источник

Опубликовано: Взгляд, Новая литература