Бес доноса

К поступлению в математическую школу Егор готовился основательно: окончил на отлично, хоть и не без помощи всяких общественных нагрузок, 8 классов, все вызубрил – и сдал, отчаянно пыхтя, экзамены. После чего душевно воспарил, поскольку кроме всех практических надежд как поступление потом в престижный ВУЗ с верной карьерой следом – было и еще нечто.

Всю школьную пору он чувствовал себя словно каким-то отверженным, изгоем с задней парты – но почему? Рост средний; не красавец, но и не урод; не отличник, но твердый «хорошист»; не вор, не лжец – а на душе тоска, ощущение, что лишний, никому не нужный; может, от избытка этой вот души? Или нехватки ее у других? И в восьмом классе, прознав откуда-то, что по соседству есть математическая школа, где учатся одни красавцы и красавицы – он загорелся: поступить туда и через это воспарить.

И – поступил! Теперь и он – красавец! Новые друзья, интересы, сказочный Сезам, открытый его собственным стараньем и талантом, куда он не вошел 1 сентября – а влетел на крыльях своей золотой мечты. Но дальше все посыпалось там так, что хоть ложись и вой...

В первый же день всех ошарашил рослый парень по фамилии Загорный, пришедший под явной мухой и задрыхший на последней парте. Егор поморщился от него, как от какой-то нечистоты – но дальше вокруг этого чудилы и стали все крутиться, даже самые симпатичные девчонки. Парни быстро перезнакомились на переменах, и этот Загорный оказался самым редким из всех и потому всем интересным фруктом. Поступил сюда, как оказалось, потому что его выперли за двойки и загулы со старшими ребятами из прошлой школы – сдав экзамены без всякой подготовки, на одном везении и наглости. А пришел под мухой, потому что накануне отмечал отъезд родителей в отпуск на море...

Влюбил в себя училку по литературе, написав сочинение в смешных стихах – и обозлил математичку, не поверив ее доказательствам известной формулы. Еще играл здорово классику на фоно, сводя тем с ума девчонок и наводя смех в классе, когда его дружки говорили, что он поехал к матери в больницу, а из музыкального класса сверху несся его бой по клавишам...

В общем ни то ни се, много шуму из ничего – как сразу определил его про себя Егор. Но в том-то и засела вся беда, что этот пустозвон каким-то неисповедимым притяжением к себе оголил все пространство вокруг Егора, который в компанию к нему не полез, но и вокруг себя, наперекор ему, сплоить свою не смог. И все мечты его с ужасным треском разлетелись в прах. На задней парте сидел теперь физически Загорный, а морально – оставался он: от самой капитально перемены всех мест внешних – не изменилось в сути ничего.

.

Но это б еще полбеды. Тем паче Егор понимал, что во многом сам себя загнал в изгои и ничто не мешало ему выйти из той внутренний блокады и присоединиться так или иначе к остальным, скоро разбившимся по разным своим интересам и отхлынувшим от одиночного сутью Загорного. Но дальше с ним случился настоящий ужас: первая любовь. В классе была бойкая девчонка по имени Юдифь – кругленькая, с совсем уже недетской прелестью всех форм. И когда однажды Егор собрал вокруг себя полкласса каким-то необычным решением математической задачи, и Юдифь тронула его сзади своей жаркой грудью – он чуть не спекся от того. Это прикосновение жгло его дни и ночи; та же, словно чтобы довести этот кошмар до края, втюрилась в Загорного: так и старалась оказаться рядом с ним, о чем-то его спросить или попросить... А этот гад скоро сам втрескался в самую невзрачную девчонку в классе, уж не пойми чем покорившую его – разве тем, что тоже бренчала на фоно и лучше всех в классе владела английским.

И у них очень скоро все срослось – к изумлению всех окружающих: красавец Загорный, вгонявший на школьных вечерах своим роялем в трепет весь актовый зал – что он нашел в этой заваляшке, которой стал таскать портфель и с кем за школой целоваться? Развеселая прежде Юдифь от этого страдала нескрываемо, а Егор – так, что хоть ложись и помирай.

И это невыносимое, сводящее с ума отчаянье толкнуло его на такой спонтанный шаг: ненавидевшей Загорного математичке, классной руководительнице, он написал горький донос – без подписи и всякой логики. Что краса класса связался с замухрышкой, не стоящей его ногтя – и долг педагогов эту похабщину с поцелуями взасос наглых любовников прекратить во что бы то ни стало. Вызвали родителей обоих, в кабинете директора грянул бешеный, до дрожи стен, скандал, в итоге замухрышку перевели сразу в другую школу, а Загорный после 9 класса тоже ушел куда-то.

Каким-то образом скоро известно стало, и кто донес, и тогда Юдифь вместо спасибо плюнула ему в лицо, а Загорский угостил пощечиной, ответить на которую не поднялась писавшая донос рука... Но вот в чем диво: тот кошмар, что его мучил из-за безнадежных чувств к Юдифи, вдруг как-то раз – и рассосался. Да, на душе еще довольно долго оставалось гадко, но, главное – ушла та прежняя тощища, с которой не хотелось жить...

.

Только в итоге Загорный не исчез совсем из жизни Егора, тень заклятого врага продолжила стоять над ним и дальше, мешая так или иначе жить. Он сам после школы поступил в МАИ, потом устроился проторенным путем в КБ, стал медленно расти по службе, женился без любви, родил, вдобавок к родительской квартире поимел казенную летнюю дачку... И жизнь стала помалу укладываться в утешительное для подобных ему качество «как все».

Но все это порушил беспощадно 91-й год, крах СССР, а с тем и крах авиапрома, где зарплаты стали меньше, чем доходы попрошаек у метро. Егор с надеждой как-то хоть наладить свою жизнь в новой стране, где каждый уже за себя, а бог и власть еще и против всех, ушел в коммерцию, но потерялся там; с женой, нашедшей себе побогаче мужика, развелся, потом женился ненадолго на алкоголичке – и личная жизнь его ушла в итоге вся коту под хвост. В 2000-е годы он хоть поднялся кое-как в коммерции, в десятые держался со всех сил, но в двадцатые опять поехал вниз. И остался один-одинешенек: сын, без любви рожденный, вырос в дрянь, подсел на наркоту, и больше никого из близких душ при нем не появилось...

А Загорный, о ком не слышно было долго ничего, так как на встречи одноклассников он не ходил, всплыл в финале Перестройки бойким журналистом-критиканом в Комсомолке, «Огоньке» и прочей драчливой прессе. Ну где ж ему еще было и всплыть! Но как-то чувствовалось, что даже тут он не в своей тарелке: каким в школе был самовлюбленным эгоистом, таким и остался. Такие-то Союз, где егоровой масти хоть и не светило хватать звезд с небес, но можно было по-людски хоть как-то жить – и развалили их вечно недовольным всем вытьем, во всяком случае Егор так полагал. И каким-то хоть утешением для него стало, что Загорный, ставший быстро писать и против Ельцинской оравы, как раньше против партноменклатурной, и на пиру поганых демократов остался без их ложки...

Потом он написал и вовсе непотребное про Сталина, что тот был не зачинщиком, а жертвой своего террора, развязанного на потребу жаждавшим крови окруженцам – и пойди против них, его бы самого сожрали. Тогда развернулась целая пресс-кампания под кличем «Раздавите проклятую гадину Загорного!» – после чего на пару лет он вообще пропал из прессы...

Но уже в 2000-е явился Интернет, а диктат ельцинистов-демократов, в чьих лютых врагах оказался Загорный, сам же все делавший для их прихода – поослаб. И враг Егора вновь стал мелькать на всяких совершенно бесцензурных сперва сайтах, на Фейсбуке и в прочих соцсетях. Откуда про него всплыло, что тоже был не раз женат, имел пару детей и жил на черт знает какой при его вздорной сущности доход. Но – жил и, судя по его драчливым, как и раньше, без оглядки на хоть что писаниям, горя настоящего не знал. А должен был, по всем понятиям Егора, наконец начать нести за свое зло какое-то хоть наказание, надежда на что после утраты всех других надежд не слабла в нем, лишь крепла... И наконец пьяняще прилила к самому сердцу после начала СВО.

.

Понятно, что Загорный выступил во все свое воронье горло против этой операции, прекрасной уже тем, что повела под ампутацию подобных ему горлопанов, разрушителей всего. Но тут его закрайняя гордыня с фрондой ко всем прочим и сыграла, к величайшему огорчению Егора, неожиданно спасительную роль. Хватать и сажать стали всяких лидеров, застрельщиков с каким-то хоть числом пособников, а этот вечный одиночка, ошивавшийся в чуть не повально заблокированных вражьих соцсетях, словно не нужен был кроме Егора никому.

Но ведь должна ж была существовать какая-то хоть справедливость на земле! Где это «мне возмездие – и аз воздам»? Мерзавец поломал ему жизнь с самого начала, сделав этим презренным доносчиком – и дальше тоже только все ломал, борясь против партократов, демократов и патриотов за свою вздорную, никому не нужную правду, еще и влекшую, как почему-то был уверен он, детей к наркотику. И за все это – как с гуся вода!

С каких-то пор это не просто стало мучить мысленно Егора, но прямо как в детстве загонять гвоздь в сердце, душить какой-то бешено липучей жабой... И все спасение от этой жути принеслось из детства же, из памяти об обретенном в нем чудесном избавлении от схожего несчастья...

Только за жизнь Егор стал не в пример тогдашнему себе умней и основательней куда как. И не поря горячку, перо-наперво собрал в Сети сотни две ссылок на самые зловредные статьи Загорного, сделал оттуда выписку самых злобных цитат. Снабдил это хорошим, найденным в Сети ж, доносным текстом, что будет добиваться справедливости, пока та не восторжествует – с толстым намеком, что те, кто не примут к врагу меры, сами себя запишут в эти же враги. Наученный опять же детским опытом, придумал ловкий ход, как выслать это куда надо так, чтобы отправителя было нипочем не уличить – и, затая дыхание, давай, как встарь явления Юдифи в классе, ждать. Листая по три раза на день нужную страницу в Интернете – и даже заходя нет-нет и среди ночи на нее.

И, может быть, впервые в жизни ощутил настоящее, кровное, какого не было ни с сыном, ни с женой, родство со своим не больно добрым прежде государством – когда недели две спустя увидел то, чего на всю свою безумную катушку эти дни и ночи ждал. Короткий текст об обыске в доме Загорного и задержании его за экстремизм, дискредитацию и фейки по статьям УК. Можно не сомневаться было, что и суд не подведет, влепит весь десятерик, не меньше, как завелось при патриотах по таким делам...

И жизнь бедняги, пусть на излете даже, после всех бед и напастей оскорбительной судьбы, им вынесенных, можно сказать, удалась.