Программа социал-демократии сводилась к формированию «минималистского классового сознания», которое приспосабливая пролетариат к условиям существования в капиталистической системе, всё более обуржуазивало его, тем самым сводя на нет возможность пролетарской революции.
Первая мировая война раскола мировое коммунистическое движение и предопределила крах Второго Интернационала (о её причинах мы писали здесь). Именно война окончательно оформила два отныне непримиримых подхода внутри социал-демократии относительно понимания цели пролетарского движения. Первый из этих подходов говорил о необходимости скорейшего приготовления пролетарской революции. Сторонники этой точки зрения считали, что в рамках капиталистического строя пролетариат никогда не выйдет из рабского состояния и, ссылаясь на Маркса, утверждали, что капиталистическая эксплуатация в буржуазном обществе с его развитием только нарастает.
Сторонники второго подхода («ревизионисты»), ссылаясь, прежде всего, на опыт Германии с её «прусским социализмом», утверждали, что пролетариат должен приспособиться к существующему строю и приспособить его к себе. Это вовсе не значит, что они отказывались от коммунизма — дело в том, что они считали, что нарастающие противоречия капитализма, а также рост пролетарского движения сами непосредственно приведут к пролетарской революции. В их подходе была опеределённая логика: Мировая война показала, что противоречия капитализма вышли на качественно новый уровень, а значит — заключали ревизионисты — мировая революция не за горами; повальное же бегство пролетариата под национальные флаги империалистической войны они объясняли неразвитостью классового сознания оного. Этот пункт «ревизионисты» использовали как аргумент против своих противников («ортодоксов»), заявляя, что те растрачивают силы на подготовку революции, вместо того, чтобы задействовать их на форсированное развитие классового сознания здесь и сейчас, без оформления которого революция невозможна.
Безусловно, наиболее яркими сторонниками первого подхода оказались большевики.
Среди сторонников второго подхода — а их количество со временем нарастало — необходимо назвать Эдуарда Бернштейна и — с началом Первой мировой войны — Карла Каутского (главного марксистского теоретика после смерти Энгельса).
Причины слабости пролетарской идентичности, слабости, вскрытой Первой мировой войной, выпукло очертил один из наиболее глубоких большевистских теоретиков Александр Богданов. Он устанавливает, что программа социал-демократии фактически разбивается на две части. Первая из них («программа-максимум») «обращена к будущему строю», подготавливает пролетариат «к делу разрушения старого строя и творческой замены его иным, принципиально новым», вторая («программа-минимум») — служит целям создания «сносных условий жизни» пролетариата в рамках существующего буржуазного строя, пролетариат «приспособляется к нему [капитализму] и приспособляет его к себе». Программа-минимум всегда напирала на «объективные линии развития капитализма», которые сами по себе приведут к пролетарской революции. Безусловно, именно она была взята на вооружение ревизионистами.
Однако, как указывает Богданов, «максималистов» и «минималистов» объединял общий подход в вопросе воспитания рабочего класса, который сводился к двум пунктам: 1) развитие классового сознания «своего положения и своих интересов», 2) самоорганизация «профессиональная, кооперативная и особенно партийная».
Заметим, что с нашей точки зрения, любой классовый интерес в конечном счёте направлен на то, чтобы занять более выгодное общественное положение и получить большую долю в системе общественного распределения. Теоретически на этом пути класс может осознать, что для достижения этой цели ему необходимо свергнуть господствующий класс. Однако, он может «осознать» и иное — что свергать господствующий класс слишком уж издержечно, а в условиях, когда этот класс идёт на уступки и начинает «делиться», да и ещё и явным образом трансформирует государство, — свергать его и вовсе нет необходимости. «Да-да! — восклицает такой пролетарий-оппортунист. — Вот вы нам говорите, что «государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом» (Ф.Энгельс. «Происхождении семьи, частной собственности и государства»), однако мы видим, что под нажимом нашей борьбы мы меняем государство, и теперь оно всё больше — «форма общежития и орган управления, меняющая свой социально-политический характер в соответствии с переменами социального содержания» (Э. Бернштейн). Государство становится средством «классового компромисса». А посему мы отказываемся от кровавой химеры революции и сосредотачиваем свою политическую борьбу на реформировании буржуазного государства в демократическом русле».
И действительно между возложением на себя исторической миссии — построить коммунизм — и пониманием своих классовых интересов никакая прямая связь не прослеживается; это явления из разных областей — миссия (то есть самоотречение во имя идеала) и интерес (то есть, по большому счёту, эгоизм).
Подчеркнём, что аутентичный марксизм без исторической миссии свержения буржуазии и построения коммунизма — «царства справедливости» на этой Земле — немыслим. А значит программа воспитания классового сознания пролетариата в обязательном порядке должна была включать это пункт, на что и указывает Богданов: «в составе классового сознания постоянно включают признание исторической миссии – осуществить идеал». Однако, «от признания миссии до уменья ее выполнить… провал остается незаполненным». Этот провал только усугубляется концентрацией социал-демократии на классовом интересе как главном мотиваторе борьбы пролетариата против буржуазии с отрицанием важности других составляющих мотивационной сферы, и, в конечном итоге, — сферы идей вообще.
Кроме того, любой интерес всегда предопределён какими-то глубинными представлениями, коренящимися в культуре, о чём и пишет Богданов: «через нее [духовную культуру] преломляются и при ее посредстве оформляются все политические и экономические интересы». А значит пробуждение классового сознания пролетариата без создания принципиально новой антибуржуазной культуры, возможно и позволит осознать пролетариату свой классовый интерес, однако сам этот интерес никогда не выведет горизонт пролетарского сознания за рамки буржуазного общества. Получается, что сама постановка задачи — «сознание своего положения и интересов» — на деле служит укоренению пролетариата в буржуазном обществе. То есть выполняет «программу-минимум» марксистов-ревизионистов.
Всё то же самое касается и второй части программы воспитания пролетариата — развитие самоорганизации оного. Для создания любой организации очевидно нужны методы организации. Однако без создания пролетарской классовой культуры — которая, по Богданову, есть «совокупность организационных форм и методов» — по причине отсутствия этих новых организационных форм пролетариату будут неизбежно переданы старые буржуазные способы организации, что неминуемо поставит его в зависимость от буржуазной культуры. О чём и пишет Богданов, полемизируя с установкой марксистов, согласно которой ставка на развитие профсоюзов, партий и других форм организации воспитывает в пролетариате самостоятельного хозяина. «Да, самостоятельного, — признаёт Богданов, — но опять-таки – увы! – в рамках условий капитализма. Это значит в рамках его экономических и культурных законов – его денежного фетишизма, его формы собственности, всех его юридических и иных норм».
Таким образом, вся предыдущая воспитательная работа социал-демократии на деле сводилась к воспитанию «минималистского классового сознания» (аутентичный термин Богданова), которое исключительно и только «приспособляет пролетариат к условиям его существования в капиталистической системе».
Что и показала Первая мировая война: обладавший наиболее развитым классовым сознанием германский пролетариат с удивительным самозабвением «не за страх, а за совесть» побежал проливать свою кровь за интересы буржуазии. Богданов показывает, что причины этого лежат в «в культурном состоянии пролетариата, в господстве над ним старых, не им выработанных, но с детства им воспринимаемых способов мышления». Он отмечает, что нельзя сказать, что новой культуры, новых способов — собственно пролетарских — вообще не было, однако они находились лишь в зачаточном состоянии: «Новые, коллективистические, его собственные [методы], уже складывались, но пока еще только частично, в ограниченной сфере привычных условий сотрудничества и привычных проявлений классовой борьбы».
Как мы видели выше, сама постановка задачи развития классового сознания предопределила частичность оного, то есть бессистемность, стихийность, что неизбежно делает классовое сознание неустойчивым: «эти способы мышления еще не упрочились, не обобщились, не систематизировались так, чтобы охватить жизнь в целом, овладеть вполне классовой психикой, стать настоящим классовым сознанием, с твердой и неуклонной логичностью действующим во всех, даже самых неожиданных комбинациях, при всяком, даже мировом масштабе жизненных вопросов».
Сама постановка задачи развития классового сознания препятствовала развитию новых коллективистских организационных форм. Отсекая зародыши новых форм и способствуя освоению старых буржуазных — социал-демократия своими собственными руками обуржуазивала классовое сознание пролетариата. А раз так то, с наступление мировой войны, когда давление на классовое сознание качественно усилилось, «новое мышление, зародышевое и разрозненное, оказалось бессильным <...> и было парализовано, как ребенок перед невиданным и грозным зрелищем. На сцену выступили более глубокие слои массовой психики, где сохранялось культурное наследие прошлого. <...> Оно было не зародышем, а оформленным, даже окаменелым пережитком; оно автоматически отвечало на запросы момента, и его ответы были вполне согласны со внушениями окружающей, буржуазной и националистической среды».
Вывод Богданова о причинах обрушения классовой идентичности пролетариата с наступление Первой мировой войны таков: «Позиция пролетариата в решении организационного вопроса войны определилась уровнем его идейно-культурного развития».
Вся описанная ситуация усугублялась тем, что фактически сторонники «программы-максимум», то есть — направление всех усилий на свержение буржуазного строя, воспитывая, согласно принятому подходу, минималистическое классовое сознание выполняли «программу-минимум» марксистов-ревизионистов — обуржуазивание пролетариата. Это неимоверно упрочивало позиции ревизионистов.
Думаем, мы не погрешим против истины, заявляя, что, если бы не Великая Октябрьская революция — то есть Ленин и его новый революционный подход — марксизм бы очень скоро после Первой мировой войны, извратив свою антибуржуазную сущность, превратился бы из нового антикапиталистического исторического проекта в очередное явление буржуазной культуры. Более того, достаточно быстрый отказ советского руководства от развития «организационных методов» Маркса предопределил выхолащивание и обуржуазивание его учения — с неизбежной потерей самой «организационной сути» наследия Маркса. Такая идейная импотенция в конечном итоге привела к форсированной экспансии буржуазной культуры на Советскую территорию. Всё это закончилось Перестройкой и удивительно позорным отказом народа и руководства от советского проекта.
Пожалуй, единственным из большевиков, кто не прекращал стратегического поиска и по-настоящему развивал Марксово учение именно как исторический антибуржуазный проект был Богданов. Посему в следующих статьях мы продолжим рассмотрение его идей.
P.S. При написании данной статьи мы пользовались несколькими работами Александра Богданова. Вы их можете найти по следующим ссылкам: 1, 2.
Источник: andreybersenev.livejournal.com
Оценили 0 человек
0 кармы