В ходе формирования первых этапов нашей евразийской интеграции много было проблем, связанных с тем, что мы двигались быстрее, чем европейцы. С одной стороны, нам это было легко (потому что мы воссоединяли то, что не так давно было разрушено государственными границами), а с другой стороны, прямое копирование европейского опыта было бессмысленно. Мы его учитывали, естественно, но понимали, что наша евразийская интеграция не ставит задачу сооружения какой-то новой бюрократической империи, которая всех заставит плясать по одним правилам, и поэтому наши главы государств очень четко определили границы интеграции, в отличие от ЕС, где евробюрократия фактически подавила сегодня национальные суверенитеты. И во всех конфликтах между евробюрократией и национальными государствами на протяжении 5 лет мы видим, что побеждает бюрократия, растаптывая, можно сказать, национальный суверенитет всех государств-участников. У нас принцип другой, у нас — равноправие, взаимовыгодность, следование общим интересам.
И поэтому, собственно, границы интеграции были четко поставлены президентами — это Таможенный союз и Единое экономическое пространство. Сейчас, действительно, речь идет о том, что нам надо наполнить единое экономическое пространство некой общей стратегией развития. Наши ученые, которые помогали нам создавать механизмы евразийской интеграции, совершенно правильно с самого начала по моделям, интегрированным в <нрзб> баланс, четко показали, что главный эффект интеграции достигается за счет общей стратегии развития. Собственно говоря, на общий рынок приходится 1/3 потенциального эффекта интеграции, который, мы ожидаем, к 2030 году позволит нам производить на 6% больше товаров и услуг, чем если бы мы этой интеграцией не занимались. А совокупный эффект оценивался за этот период с 2010 по 2030 год примерно в 1 трлн долларов дополнительно создаваемой добавленной стоимости, но из этих достаточно больших величин 2/3 — это общая стратегия.
Потому что, собственно, снять границы и создать общий рынок — этого недостаточно, поскольку важно, чтобы на этом общем рынке обращались наши товары. Наши товаропроизводители должны быть хозяевами этого общего рынка, а если там будут хозяевами иностранные товары, то для кого мы стараемся? В настоящее время вес взаимной торговли у нас не столь велик — в среднем чуть меньше 10% занимает взаимная торговля в совокупном внешнем товарообороте стран-членов, за исключением Белоруссии, где эта доля составляет больше 1/4, — это говорит о том, что нам этот рынок приходится по-новой осваивать. Эту задачу нужно решать, разумеется, с пониманием приоритетов, как развивается мировая экономика, какие мы конкурентные преимущества хотим соединить и какие экономические эффекты должны получить.
Последние 2 года мы наблюдаем, что эффект снятия границ уже исчерпан, то есть нет роста взаимной торговли, наоборот, идет даже некоторое сокращение. Cразу же после отмены таможенных границ у нас был взрывной рост взаимной торговли. У нас, скажем, в 2011 году, как только мы приняли Таможенный кодекс и сняли таможенные барьеры, взаимная торговля выросла аж на 40%. Потом, в следующий год, она выросла еще на 15%, а в последние два года роста нет, — в чем-то это результат экономического кризиса, в особенности в России, на которую приходится 85% экономического потенциала союза, но в то же время это следствие того, что мы пробуксовываем в формировании стратегии развития. Буквально на днях внесен текст основных направлений развития Евразийского экономического союза. С большим сожалением я должен констатировать, что в этих направлениях одни общие слова, банальные истины, никакой конкретики — это абсолютно пустой документ.
И, конечно, если мы не насытим эти основные направления экономического развития союза конкрентными проектами, то это будет лишь словами, а не прорывной работой. Между тем, наша современная экономическая наука вполне способна дать прогноз. И мы хорошо понимаем, как будет формироваться траектория мирового экономического развития на ближайшие 20 лет, — она задана новым технологическим укладом, который уже сформировался и в основе которого лежат нано-, био-, информационно-коммуникационные технологии. У нас есть определенный потенциал здесь.
Мы понимаем, наука позволяет посчитать, что дальше "сидеть на трубе" у нас нет никакой возможности, потому что энергоемкость нового технологического уклада на порядок ниже, чем предыдущих. Т.е. солнечная энергетика, технологии энергосбережения, современные источники света — все это эффективно сокращает потребность в энергоресурсах, на которых мы выживали последние 20 лет. Нам нужна диверсификация, повышение технического уровня. И опять же современное научное представление позволяет всю эту стратегию развить и разложить по полочкам.
Скажем, нужна стратегия опережающего развития нового технологического уклада, где эффекты нелинейные — вкладываешь рубль, получаешь через пять лет 10 <рублей>, а то и 100. Там, где нет такой динамики развития, нужна стратегия динамического наверстывания, — когда мы, опираясь на свой технический потенциал, не просто догоняем, а догоняем с опережением, совершенствуем технологии. Или догоняющее развитие, которое у нас сейчас является магистралью, — это промышленная сборка, перенос иностранных технологий, все это координируется и должно расширяться, то есть, такие проекты нужны. Скажем, в Академии наук уже довольно давно обсуждается проект пояса развития вокруг высокоскоростных магистралей (железнодорожных, автомобильных) — формирования новых центров роста. Все это надо делать вместе с нашими партнерами по Шанхайской организации сотрудничества, потому что это огромные инвестиции. Мы должны эти два рынка - европейский и китайский — объединять, и на этом выигрывать. Надо всеми этими проектами наполнять основные направления развития.
Буквально два слова я бы хотел сказать об углублении интеграции. На последних встречах наших глав государств, — недавно, вы знаете, в Астане была встреча, инициирован переход к валютному союзу. Это открывает новый горизонт интеграции. Мы пока что эту тему не обсуждали подробно, но
понимаем, что переход к следующей ступени интеграции связан с формированием основ для эмиссии единой валюты. Предполагается, что мы должны соединить долговую политику. Деньги эмитируются в современном мире под государственные долги, значит, должна быть единая политика государственного долга, должна быть общая гармонизированная налогово-бюджетная политика. Это означает не просто формирование новых финансовых институтов, но и создание общих механизмов бюджетного планирования. Раз половину доходов бюджета дает формально таможенная служба, а у нас Таможенный союз, значит, если мы хотим оптимизации, — нам нужна единая таможенная служба с тем, чтобы мы могли уверенно планировать наш бюджет на длительные сроки. Это означает, что Евразийская комиссия должна перейти от сметного финансирования к бюджетированию, иметь возможность реализовывать целевые программы развития.
Потому что можно сколько угодно наднациональному органу высказывать предложения, и не только по снятию барьеров и формированию общих рынков, но и по стратегическим вопросам (сегодня кстати довольно большое продвижение сделано по координации промышленных политик национальных) — в основе пока национальные политики, и в связи с этим возникает немало конфузных историй. Например, в Казахстане дорогу модернизировали, а с российской стороны нет, потому что тут даже не национальный проект, а всего лишь региональный, который сталкивается с отсутствием денег. Потому, если мы хотим общую стратегию развития, значит, нам нужен большой бюджет, — общий. И, в принципе, если сделать, как в Евросоюзе, — все таможенные пошлины собрать в единый бюджет, — то тогда получается инструмент для формирования межгосударственных целевых программ. Опыт таких программ у нас есть, в частности, в ЕврАзЭС мы сумели развернуть 4 или 5 межгосударственных программ, — но этот опыт сегодня, к сожалению, "подвис".
У Евразийской комиссии нет такого функционала реализации целевых программ. А сама жизнь подсказывает, что нужно двигаться в этом направлении, создавать новые интеграционные институты. Конечно, сейчас есть определенное замедление интеграционного процесса, потому что мы вышли на довольно сложно интегрируемые сферы (такие как энергетика, транспорт), где мы сталкиваемся с интересами естественных монополий, которые надо согласовывать. Но вместе с тем, коль скоро главы государств уже сейчас ставят новые ориентир — валютный союз, — это заставляет интегрироваться более быстро и более глубоко. И, по сути, с формированием экономического пространства, — если мы создадим общую стратегию развития, — тогда у нас будет, как говорится, с чем прийти к нашим партнерам.
Как вы знаете, центр мирового развития смещается в Китай, Юго-Восточная Азия становится сегодня новым ядром экономического роста. И нет времени на эту тему больше рассуждать, я могу только кратко сказать, что это меняет вообще всю парадигму глобализации. Потому что та экономическая модель, которую предъявляют сегодня Китай, Япония и Корея, — кардинально отличается от американской. В Америке, господствует, грубо говоря, финансовый капитал, а в Китае, Японии, Корее и Индии господствуют общенародные интересы, сочетание стратегического планирования и рыночной самоорганизации, сочетание государственной отвественности за общие параметры развития и частного бизнеса. Они создали ту модель, о которой Академия наук говорила, писала, кричала в 80-е — начале 90-х годов. Мы тогда упустили шанс стать ядром глобального экономического развития. Китайцы пошли по тому пути, который российские ученые рекомендовали в 80-е годы. И у нас пока есть еще возможность войти в этот процесс в составе ядра нового глобального центра развития, а не в составе периферии, до которой мы сегодня опустились. Чтобы эту возможность использовать, мало создать общий рынок, — нужно иметь общую стратегию развития.
ВОПРОС: Несмотря на разницу моделей развития, о которой вы сказали, есть нечто объединяющее и Соединенные штаты, и Китай — это целеполагание стратегическое. Вот когда Вы упомянули предложение Академии наук, которое сейчас Фортов передал президенту, — там у нас космос, ядерные технологии, суперкомпьютер, и, конечно, структурные проекты, связывающие скоростными нитями Европу и Сибирь. Вот когда мы говорим о проектах подобного рода, Вы совершенно справедливо сказали, что будет опять голословный... У нас везде "назывные" предложения — развиваем программу такую-то... Когда мы говорим о программе, то естественно у чиновников возникает такой вопрос — "освоить", "процесс все, цель ничто". А целеполагание — это когда Обама говорит, например, к 20-му году снизить энергозависимость до 60%, и так далее. Это целеполагание точное. Когда Китай строит свой Шелковый путь, он говорит — мы будем доставлять ваши товары, товарищи-японцы, за 5 дней, — вот это целеполагание. Как оно достигает своей цели, это очень важно. А у нас до сих пор дальше по БАМу, Трансибу дорога доходит до порта, а порт не готов по инфраструктуре, и так далее. Никто не думает, где экспортные возможности, где связка с мировой <нрзб> наш товар на том конце железной дороги. Вот это целеполагание, это очень важный момент.
И второй вопрос. А кто должен (Вы сказали, упомянули сейчас, что Комиссия к сожалению сталкивается с интересами естественных монополий, и вот сейчас предложение Казахстана проспонсировать наши энергоресурсы в Китай не нашло, как я понял у Газпрома поддержки) — так вот, если говорить не только о целеполагании, а об органе, который должен эту стратегию реализовывать, что бы Вы здесь предложили?
С.Ю.ГЛАЗЬЕВ: Ну вы знаете, это не проблемы Евразийского сегодня союза, потому что вопрос целеполагания начинается с национальной стратегии. Мы хорошо примерно понимаем стратегию новой индустриализации Казахстана, мы видим как белорусы делают пятилетние планы.
А вот у нас есть закон стратегического планирования, который пока только на бумаге, и есть позиция Министерства экономики, которое откладывает принятие подзаконных актов, необходимых для работы этого закона аж на 2016 год. То есть раньше 2017 года он не заработает. А в 2017 году мир уже выйдет в новый цикл кондратьевской волны, и нам уже будет все труднее и труднее догонять. Поэтому, учитывая, что 85% потенциала Евразийского союза экономического приходится на Российскую Федерацию, начинать надо с себя, — я в этом убежден. Пока в России не появится стратегическое планирование, не появятся органы отвечающие за стратегическое планирование, нам очень трудно нашим партнерам что-то внятное сказать, ответить на их предложения.
Я понимаю, что это тема, может быть, отдельной сессии, но хочу напомнить слова, которые еще в советское время фигурировали, когда мы довольно бурно развивались, но вместе с тем, один из партийных руководителей сказал, что между словами и делами дистанция огромного размера. Как эту дистанцию преодолеть — это вопрос практический. И, на сегодняшний день, отсутствие у нас системы стратегического планирования, целеполагания и реализации этих целей связано с глубокой дезинтеграцией нашей экономики. У нас финансовый сектор отдельно от реального сектора, экспортно-ориентированный отдельно от внутреннего рынка... А причина в том, что мы до сих пор следуем рекомендациям Международного валютного фонда в макроэкономической политике.
Вот мы ломаем голову... сегодня и завтра на этом форуме, я думаю, много раз будет обсуждаться макроэкономическая политика России, и мы ломаем голову, — зачем Центральный банк отпустил рубль в свободное плавание? Может кто нибудь из учёных это сказать? Это абсолютное безумие в ситуации, когда были объявлены экономические санкции, отпускать рубль в свободное плавание. Из развитых стран только Норвегия имеет такое удовольствие. Нам говорили, что это важно для таргетирования инфляции, но нет ни одного логичного доказательства, что для таргетирования инфляции нужно отпустить курс рубля. Это просто абсурд, с учетом открытости нашей экономики. Если таргетировать инфляцию, то первое, о чём мы должны заботиться, так это о стабильности курса — экспорт-импорт у нас составляет больше объема ВВП. Дальше, зачем было поднимать процентную ставку? Об этом может кто-то объснить?
Процентная ставка усугубила разрыв между финансовым сектором и реальным, опустила нас в состояние сегодня экономической катастрофы — падение производства на 5% в то время, когда весь мир растет. Имея 60% свободных производственных мощностей, мы имеем 5% спад. Это исключительно благодаря художествам руководства Центрального банка, который вопреки рекомендациям учёных и деловых кругов, подняли процентную ставку до уровня в два раза выше, чем рентабельность в экономике, в обрабатывающей промышленности. Никто из учёных не может этого обьяснить, да и они сами не могут объяснить. Но откройте Меморандум Международного валютного фонда, подписанный 1 октября, и получите ответ на вопрос, зачем они это сделали? Это сделали потому, что так рекомендовал МВФ.
И пока наша макроэкономика будет идти по рекомендациям МВФ, у нас с вами никакой стратегии не будет просто по определению. Потому что у МВФ другие задачи. Мы хотим развиваться, а МВФ хочет иметь свободный финансовый рынок для того, чтобы финансовый капитал у нас гулял как хочешь. И замечу, что экономические санкции на спекулятивный капитал, интересы которого фактически реализует МВФ, не распространяются. Нам перекрыли длинные кредиты, а если вы хотите взять кредит для внутренней спекуляции, любой американский банк на 90 дней вам их даст. Поэтому надо понимать, с кем мы имеем дело, и какие у них интересы. Но, к сожалению, мы до сих пор идем на поводу у Вашингтонского консенсуса.
Оценили 5 человек
41 кармы