Сталинское наследие[947]
Теперь хочу продиктовать свои воспоминания о работе, направленной на обеспечение неприступности нашей страны. Это для СССР вопрос вопросов. Мы говорим, и правильно говорим, что сейчас разорвано кольцо капиталистического окружения. Уже существует не одна социалистическая страна, а несколько. На социалистический лагерь приходится треть мирового производства. Это радует и вдохновляет тех, кто искренне борется за социализм. Но капитализм еще силен, не дает нам возможности почивать на лаврах и забывать об угрозе, еще может показать свой империалистический оскал. Поэтому нельзя ослаблять внимание к делу обороны. Это справедливо и сейчас, а особенно относилось это к тому времени, когда умер Сталин.
Он с большим вниманием следил за состоянием обороны. Считаю, что он даже преувеличивал силы противника и его намерение развязать войну. Сам пытался прощупать капиталистический мир штыком. В первую голову я имею в виду блокаду Западного Берлина, которая заставила нас убедиться в том, что не приходится рассчитывать на успех, прибегая к подобным средствам. Сталин вынужден был уступить, пойти на переговоры. Когда он попробовал блокаду, то сделал это без учета наших реальных возможностей. Плохо продумал проблему. Не знаю, кто был у него советником. Я уже входил в Политбюро, но мы ее не обсуждали. С кем Сталин ее обсуждал, мне неизвестно, но думаю, что если только с Молотовым. Больше ни с кем. Ворошилов в это время никакой политической роли не играл.
Потом – война в Корее. Ее начали северокорейцы по инициативе Ким Ир Сена, а Сталин его поддержал, как поддержал и Мао Цзэдун. То была согласованная акция. В данном деле, если говорить о собственной персоне, я тоже согласился бы с Ким Ир Сеном. Но последний переоценил свои возможности, считая, что надо только поджечь фитиль, дать толчок, и внутренние силы Южной Кореи сделают дальнейшее. Конечно, южнокорейская армия оказалась слабее и была разбита, но вмешавшиеся в войну американцы вынудили отступить северян, а значит, и Сталина, который струсил и не решился оказать решающую помощь Северной Корее, сказав: «Ну и что? Мы своих войск туда не вводили, так что теперь американцы станут нашими соседями на Дальнем Востоке, только и всего». Лишь вмешательство Китая спасло тогда Северную Корею. Это была вторая наша крупная военная неудача со времен Великой Отечественной войны.
Вот такое мы получили наследство. Сталин тогда нос повесил и стал бояться Америки. Помню, однажды, как всегда, ночью, сидели мы у Сталина на даче. Он под влиянием донесений, не известных членам ЦК партии, вдруг проявил тревогу: сгущаются военные тучи над Болгарией, американцы через посредство турок готовят на нее нападение. И сейчас же продиктовал указание болгарским руководителям приехать в Москву. Приехали Червенков[948], министр обороны Луканов, старый коммунист, прошедший антифранкистскую войну в Испании, закаленный боец. Сталин лично давал им указания, как укрепить болгарские границы. Они сводились к тому, что надо рыть противотанковые траншеи, возводить земляные укрепления. Надиктовал элементарные мероприятия, которые болгары могли сделать и без его указаний. Сталин считал обстановку предвоенной и создавал соответствующий политический накал.
Наоборот, февральские события 1948 года в Чехословакии, когда там к власти пришел рабочий класс, припугнули Англию, Францию и США. Западная Германия тогда еще не влияла на международную политику, будучи оккупированной и подчиняясь диктату оккупантов, которые проводили агрессивную политику. Почти непрерывно над Восточной Германией и Чехословакией летали их разведывательные самолеты, особенно в пограничной зоне. Такие полеты продолжались и после смерти Сталина. Затем стали облетывать территорию Болгарии и Советского Союза, нарушали нашу границу на Балтийском море и других морях, укрепили свои позиции в Турции, потому что с Турцией СССР испортил отношения, предъявляя ей при Сталине претензии. Подзуживал Сталина в турецком вопросе Берия. Предлагал официально обратиться к Турции и предъявить территориальные претензии[949]. Эта линия толкнула турок в объятия США. Американские разведчики вплотную действовали возле советского Закавказья. Какая-то их псевдонаучная экспедиция, якобы искавшая следы Ноева ковчега, изучала подступы к Армении у горы Арарат. Вот такая создалась обстановка, которую Сталин особенно после поражения в Корее расценивал как предвоенную.
Кроме того, США вели за собой еще и Иран. Там тоже располагались их базы или могли располагаться. Иран опасался нас не меньше, чем Турция, поскольку Сталин принял меры по дестабилизации иранского Азербайджана (там проживает больше азербайджанцев, чем в советском Азербайджане), чтобы Южный Азербайджан, нам не принадлежавший, как-нибудь присоединить к Северному, советскому[950]. С иранских аэродромов американская авиация всегда могла нанести удар по СССР. США внедрялись также в Афганистан и Пакистан. На океанах они преобладали своим флотом, подводным и надводным. По тому времени самыми мощными кораблями были авианосцы. Именно авианосцами янки разбили японцев на Тихом океане. Кроме того, пытаясь терроризировать нас на суше, море и в воздухе, США давили на СССР еще и экономически: требовали уплаты за услуги по ленд-лизу, не торговали с нами сами и не позволяли другим.
Все это еще больше пугало Сталина. Я считаю правильным, что он форсировал усилия по созданию нашей атомной бомбы. И мы ее создали. Этим вопросом занимался от Политбюро Берия, а непосредственно делом руководил Ванников[951]. Его министерство ведало проблемами атомной энергии. Наши ученые успешно справились с изготовлением атомных бомб. К тому же некоторую помощь мы получили через своих разведчиков за границей, вышедших на тех зарубежных ученых, которые сочувствовали нам и решили оказать нам содействие с целью противостояния США, постепенно превращающимся в мирового жандарма.
Это не умаляет достоинства нашей страны и наших ученых. Но нельзя сбрасывать со счетов и ту помощь, которую нам оказывали наши друзья. Я пока не называю их. Но эти друзья известны большинству людей, следящих за событиями того времени. Они многое претерпели, понесли наказание, но пусть останется добрая память об этих людях. Пусть эта память станет нашей благодарностью им. Они, не жалея собственной жизни, оказывали помощь Советскому государству.
Атомную бомбу мы создали. Но нельзя было считать, что мы стали наравне с США. Схватили Бога за бороду, и держат: с одной стороны Соединенные Штаты, а с другой – мы, Советский Союз. Нет, нет, ни в какой степени! У нас не было по-настоящему и бомбоносителей. Наша бомбардировочная авиация выглядела плачевно. Она была слаба, значительно слабее, чем в Соединенных Штатах. Штаты имели почти неуязвимые воздушные крепости. Они летали на дальние расстояния и бомбили не только ночью, но и днем. Мы таких бомбардировщиков, к сожалению, не имели. А о количестве атомных бомб и говорить нечего. Американцы уже в 1945 году получили атомную бомбу, мы – только в 1949-м. Разрыв в пять лет – небольшой разрыв с точки зрения овладения нами секретом производства атомной бомбы, но это огромное время, позволившее Соединенным Штатам накопить их. Мы же только взорвали атомную бомбу и взорвали ее на земле, а не в воздухе. Это была только модель. Соединенные Штаты успели взорвать две бомбы над японскими городами и накопили сотню, а может быть, и сотни атомных бомб. Поэтому военный конфликт, прямая война с американцами не обещали ничего хорошего.
Наша армия была не слабее американской, она была сильна духом. Но крепкий дух армии без хорошего вооружения быстро улетучивается, и поэтому следовало трезво оценивать положение. Сталин сделал выводы. Он, видимо, правильно оценивал соотношение сил и до трусости боялся войны с Америкой. Вот почему он торопил с созданием атомной бомбы, которую мы должны были создать, затягивая животы до предела поясами. Иначе мы просто не выжили бы и вынуждены были бы подчиниться диктату реакционных сил Запада и Соединенных Штатов Америки. Это оправданные расходы.
Но почему Сталин избрал приоритетным Военно-Морской флот? Его строительство требовало особенно больших затрат, истощало страну. Он избрал неправильное направление вложения материальных вкладов в оборону, выбрал вооружение, не главное для нашей страны. Я повторяю, для нашей страны. В результате наши возможности развивать другие виды вооружения, в которых мы традиционно сильны и которые являлись для нас более надежными и необходимыми, сократились. Он считал, что главными нашими противниками будут Америка и Англия, а они – морские державы. Без надводного флота мы не могли бы воевать против них. Сталин, видимо, сделал такой вывод. Он нам ничего не говорил, он был человеком замкнутым. Все вынашивал в себе, кого-то выспрашивал, у кого-то выуживал и делал свои выводы. Сталин поставил задачу строительства надводного флота, в первую очередь, большого количества крейсеров. Он не говорил тогда о строительстве авианосцев. Не знаю, почему. Без авианосцев в то время флот не представлял боевой ценности. Видимо, тогда нам авианосцы оказались технически недоступны, главное, не хватало материальных возможностей. Сталин решил строить крейсера, эсминцы и какое-то количество подводных лодок. По тем нашим возможностям он наметил широкую программу.
В те дни он часто повторял слова Петра I, не знаю, истинные или вложенные в его уста режиссером одноименного фильма: «Сухопутная армия – это меч в одной руке, флот – меч в другой руке. Надо обороняться обеими руками». Что-то в этом роде, точно не помню. Курс на строительство надводного Военно-Морского флота – напрасное истощение сил страны, которое не имело оправдания. Наш военный потенциал не поднимался. Строились устаревшие классы кораблей, не показавшие своих боевых возможностей даже во Вторую мировую войну. Морская война велась Америкой на иной технической основе, главным образом, авианосцами, имея в качестве подсобного средства подводный флот.
Начали подготовку кадров. Призывали в ряды ВМФ студентов старших курсов или лиц, окончивших вузы. Посылали их в военно-морские академии и училища. Готовили специалистов всех категорий, нужных для флота. Наши военные моряки доказывали, что без сильного флота противостоять в будущей войне США мы не сумеем. Каких-то конкретных сведений о мероприятиях этого рода я в ту пору не имел, хотя являлся членом Политбюро. Даже не рисковал задавать соответствующие вопросы. Такие проблемы Сталин замыкал на себя лично и не позволял большинству лиц из своего непосредственного окружения интересоваться состоянием Вооруженных Сил. Он считал все это своей привилегией, и любой интерес, проявленный кем-либо из нас к тому или иному виду вооружения, вызывал у него подозрение: Сталин свободно мог посчитать каждого из нас за вражеского агента и заявить, что ты завербован империалистами.
К концу жизни Сталина вновь расцвели подслушивание и шпионаж. Расплодились миллионы агентов. Агент за агентом следил, все на всех доносили. Всё оформлялось бумагами. А это всё рты, их приходилось оплачивать. Раз есть агент, то он должен оправдать свое звание службой. Он доносил, а по доносам арестовывали людей, сажали. Тюрьмы были забиты.
Вспоминая сегодня, 1 июня 1971 года, те дни, вынужден честно заявить, что мы получили после смерти Сталина тяжелое наследство. Страна была разорена. Руководство ею, сложившееся при Сталине, было, если так можно выразиться, нехорошим. Собрались в кучу разношерстные люди. Тут и неспособный к новациям Молотов и опасный для всех Берия, и перекати-поле Маленков, и слепой исполнитель сталинской воли Каганович. В лагерях сидели 10 миллионов человек. Тюрьмы были переполнены. Имелась даже особая тюрьма для партийного актива, которую создал по специальному заданию Сталина Маленков. В международной обстановке не было намека на просвет, шла вовсю «холодная война». Нагрузка на советский народ от примата военного производства была неимоверной.
Наша авиация тоже не отвечала новым задачам. Мы не имели стратегических бомбардировщиков. Американцы имели Б-29, лучший самолет Второй мировой войны. Мы скопировали его, создав ТУ-4. Но это была уже устаревшая модель, а американцы ушли вперед. Правда, мы запустили в производство реактивные самолеты МИГ-9, МИГ-15 и ЛА-15, легкий фронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Однако они являлись средствами защиты, а средств дальнего авиационного нападения у нас не было, тех, которые бы могли угрожать территории Соединенных Штатов. По-настоящему мы не могли тогда угрожать даже чужим базам, которые расположились вокруг Советского Союза. Корейская война показала, что МИГ-15 по скорости отстает от американского истребителя. Наш народ, уставший от войны и изголодавшийся, нуждался в том, чтобы его накормили, одели и удовлетворили другие бытовые потребности. К сожалению, промышленный потенциал СССР уступал американскому, а ведь он – главное в войне. Современная война – война моторов, электронной техники, умов ученых: кто лучше и быстрее создаст новые виды вооружения. Мы пока уступали потенциальному противнику.
Сталин дрожал, был напуган и поэтому страну держал в боевой готовности. Под Москвой расставили зенитные 100-миллиметровые орудия. Это зенитные орудия, которые мы купили перед войной у «Шкоды». Тогда они имели калибр 85 миллиметров. Очень хорошее орудие, оно себя показало и как зенитное, и как противотанковое. Потом наши конструкторы довели его до 100 миллиметров. Это орудие ставилось и на крупные танки. Вот ими окружали, опоясывали Москву. Дежурство артиллерийскими расчетами велось круглосуточно с приготовленными у орудий снарядами. Полная боевая готовность. Вот такое положение мы имели в стране после смерти Сталина.
Не всё, как надо, понимали руководящие военные кадры, которые собрались вокруг тогдашнего министра Вооруженных Сил Булганина[952], практически невоенного человека, которому Сталин присвоил маршальское звание, не знаю, за что. Мне, например, Булганин не внушал уверенности в этом качестве, а Сталин прочил его в дальнейшем на должность главы правительства. Это уже несколько иной аспект работы. Помню, как Сталин при нас рассуждал на этот счет: «Кого после меня назначим Председателем Совета Министров СССР? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, стар и по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин». Естественно, никто не вмешивался в его размышления вслух. Все молчали, но каждый в душе отмечал, что этот выбор не лучший. Никто даже и не думал, что такое может случиться. Потом, после Маленкова, Булганин был какое-то время Председателем Совета Министров. Его назначение подтвердило, что он не годится для такого поста, хотя лично Булганин – безусловно преданный партии и честный человек. Он просто не был подготовлен и оказался недостаточно крепок в моральном отношении.
Между тем страна была доведена до предела беспрестанными капиталовложениями в оборону. Военная промышленность развивалась и вширь, и вглубь. Многочисленная армия давила на бюджет. Она стоила огромных материальных средств. Отвлекались бесчисленные людские ресурсы, которые могли бы быть использованы для развития мирной экономики. На Западе это видели и еще интенсивнее разворачивали гонку вооружений, чтобы «лошадь» советской экономики не выдержала этой гонки и сдохла сама по себе. Запад надеялся также вызвать недовольство наших людей, которое приведет к внутреннему ослаблению социалистического строя. Они прилагали все усилия к тому, чтобы, если это возможно, вырвать Советский Союз из социализма, вернуть Россию на капиталистические рельсы.
Мы же пребывали в «рыхлом» состоянии, партия по существу оказалась неработоспособной, к тому же мы не могли рассчитывать на те симпатии народа, которые бы хотели иметь. Нам требовалось искать новые пути на основе марксистско-ленинской политики. Именно марксистско-ленинской, чтобы освободиться от сталинских наслоений и извращений. Надо было выявить и реставрировать идеи Ленина.
Нас беспокоила армия. Получалось нагнетание сложностей с обеих сторон. Советская Армия вынужденно продолжала расти. Только в ГДР, на этом социалистическом аванпосту, мы имели около миллиона наших военнослужащих. Потом мы, сокращая наши Вооруженные Силы, довели их в ГДР до полумиллиона. На большее не рискнули, учитывая наличие американских, английских и французских войск в Западной Германии. Вообще, поначалу мы после смерти Сталина по-настоящему к военным делам не подступались.
Не до того было. Имели забот полон рот в связи с внутренним положением. В первую очередь нас беспокоило состояние сельского хозяйства. Хлеба и мяса не хватало, масла просто не было. Да и развитие промышленности нельзя было сбрасывать со счетов. Ведь без дальнейшей индустриализации страны мы обрекали себя на отсталость и в экономическом, и в военном отношении. К счастью, советский народ-труженик понимал обстановку и поддерживал внешнюю и внутреннюю политику КПСС.
Военно-Морские Силы
Свое первое настоящее вмешательство в военные дела я датирую 1954 годом, когда, возвращаясь из поездки в Китай, наша делегация прибыла во Владивосток. По дороге мы посетили Порт-Артур. Нас просто тянуло туда. Может, в этом проявилась даже некоторая обывательская струнка. Мы в свое время, еще в детстве, столько наслышались о войне с Японией, о Порт-Артуре, о сопротивлении наших войск. Конечно, нам хотелось посмотреть своими глазами. Мы сказали о своем желании посетить Порт-Артур Мао Цзэдуну. Мао Цзэдун сразу согласился.
Порт-Артур на меня произвел совсем не то впечатление, которое у меня сложилось под влиянием литературы. Никаких особых укреплений там я не увидел. Не знаю, может быть, время другое, крепости утратили свое значение. Я был несколько разочарован. Мы, конечно, осмотрели бухту Порт-Артура, где во время Русско-японской войны в 1904 году погиб русский флот, 1-я Дальневосточная эскадра. Тогда эсминцы Японии прорвались в бухту и потопили наши корабли. Стоянка кораблей в Порт-Артуре соответствовала требованиям начала века и давала возможность хорошо защищать входы в нее. Поэтому это был результат ротозейства. Там погиб крупнейший военный инженер и флотоводец Макаров[953].
По-моему, мы прибыли в Порт-Артур поездом. Мы хотели побольше видеть, хотя бы из окна вагона. Часть пути мы ехали на машинах, потом садились в вагоны, выходили и снова садились в машины. Останавливались. Одним словом, мы хотели получить больше впечатлений от Маньчжурии.
Затем мы прибыли во Владивосток. Там мы хотели ознакомиться с состоянием Тихоокеанского флота[954] и заслушать командующего Дальневосточным военным округом о готовности к обороне Владивостока, если там вспыхнут военные действия. Округом на Дальнем Востоке тогда командовал Малиновский[955]. Позвонили в Москву, чтобы во Владивосток прибыл адмирал Кузнецов, заместитель министра обороны СССР. Его вернули из опалы. Он был наказан Сталиным и понижен в звании. Мы считали это несправедливым, Кузнецов[956] пострадал по сталинскому произволу.
Он предложил нам программу осмотра и приготовил небольшое учение на море. Мы на крейсере «Калинин», выйдя в определенный район, станем наблюдать ход морского боя с участием подводных лодок и торпедных катеров, а также сил береговой обороны. Далеко в океан мы не заплывали, шли вдоль берега. Там я впервые конкретно увидел, что такое морской бой. «Синие» (противная сторона) нападали на наш крейсер. Сначала нас атаковали подводные лодки, и предполагалось, что мы не знаем их месторасположения. Видимо, командир крейсера действительно этого не знал. Кузнецов знал, потому что сам утверждал план боя. Подводные лодки выпустили торпеды. Они прошли мимо цели, кроме одной, которая «попала» в крейсер и «потопила» нас. Потом нас атаковали торпедные катера. Они на меня произвели удручающее впечатление: много шума, много дыма, но ни одна из торпед не поразила цель, хотя атака велась с близкого расстояния. В натуральном бою катера понесли бы большие потери. Зато моряки были в восторге от учения. Наконец, мы проплыли мимо крейсера, лежавшего на боку (остаток войны, либо шторма), и сами стреляли по нему. Видимо, попали, но на меня стрельба сильного впечатления не произвела.
Лучше прошли учения в Порт-Артуре, где нам тоже продемонстрировали стрельбы. По щитам стреляли из крепостных орудий. Мы в бинокль смотрели и видели, что снаряды поразили цель.
В принципе я не сомневался, что моряки имели хорошую квалификацию и владели своим оружием. Главное, чтобы оно отвечало современному уровню. В целом от всего этого веяло стариной. Я уже видел к тому времени кинофильм об испытаниях крылатых ракет «Комета»: ракеты, выпущенные с самолета, неслись на корабли-мишени Черноморского флота, попадания были точнейшие и произвели на нас очень сильное впечатление, особенно мощь взрыва. С первой же ракеты цель была потоплена, видимо, что-то не предусмотрели, и мишень – старый крейсер – действительно затонула. Когда теперь стреляли из пушек и пускали торпеды, я, отдавая должное старому оружию, понимал и все его недостатки. Иное дело – самолеты-ракетоносцы, которые могут действовать и на море, и для охраны берегов лучше артиллерии. Свои выводы сделали и из осмотра стоянок военных кораблей в бухте Золотой Рог. От Владивостока осталось впечатление, что его бухта – идеальная стоянка кораблей, хорошо защищенная от штормов.
Тут же я сказал военным товарищам, Малиновскому, Булганину (мы были там с ними) и Кузнецову: «Совершенно недопустимо держать сейчас военные корабли в этой бухте, пригодной для мирного времени. Прежде военно-морской флот не имел такого опасного противника, как авиация, и эту бухту легко было защищать от врага. Теперь она с воздуха беззащитна и, наоборот, превращается в ловушку для кораблей, которых может тут ожидать судьба Перл-Харбора[957]. Надо срочно вывести отсюда корабли и найти им стоянку где-нибудь в бухтах на островах, чтобы корабли имели маневр, потому что здесь они заперты и не смогут отсюда выйти, если внезапно начнется война».
Поехали на прибрежные острова. Посмотрели и там военные учения и береговые стрельбы. Очень нам понравились люди. Молодежь знала свое дело и стреляла хорошо. Что касается базирования флота, то его предстояло вывести из Владивостока и расположить в другом месте. Выбор поручили Кузнецову. Начали готовиться к переезду. Это требовало больших работ для обеспечения причалов, стоянок, оборудования жилья, а также крупных затрат, но они были необходимы. Защищать Владивосток по старинке казалось немыслимым. Тут впервые начал утрачивать в моих глазах свой авторитет адмирал Кузнецов, как-то не схватывавший требований новой эпохи, хотя он был человеком еще не старым. До этого мы Кузнецова очень высоко ценили. Но, когда мы увидели просчеты, очевидные даже для нас, гражданских лиц, и он согласился с нашими критическими замечаниями… Он смотрел с позиций старого, ушедшего времени.
Из Владивостока мы поехали в Николаевск, расположенный при впадении Амура в Охотское море. Там предполагалось возвести военно-судостроительный завод. У меня зародилось сомнение. В Николаевске? В столь необжитом районе возводить завод, который легко выведут из строя во время войны? Его трудно защищать. Кроме того, требуются крупные капиталовложения, надо провести туда железную дорогу. В Николаевск уже завезли материалы и металл для конструкций. Это еще Сталин принимал решение о новом заводе. Обсудив детали замысла, мы решили, что лучше заложить необходимые нам корабли в обжитом месте.
Оттуда на эсминце отправились на Южный Сахалин по очень бурному морю. Штормило, качало, одного матроса волною смыло с нашего корабля. Я качку переношу хорошо и на проделки морского царя реагировал спокойно. Город Южно-Сахалинск понравился мне своим ласковым солнцем, хотя нам объяснили, что это – случайное совпадение. Мы осмотрели рыбную базу. Она находилась в плачевном состоянии. Мы не имели плавающих мощностей для переработки улова. Все перевозилось на берег, разгружалось и отправлялось на переработку. Рыба за это время портилась, ее выбрасывали в море или скармливали свиньям. Потом такая свинина резко пахла рыбой. Все дороги и подъезды к пристаням были ужасными. Мы еле-еле карабкались на машинах. Оборудования не хватало. Но кого винить? До Южно-Сахалинска руки не доходили, у страны оставались более глубокие раны, нанесенные войной.
Показали нам и войска Дальневосточного военного округа. Мы остановились у начальника Управления боевой и физической подготовки генерала Труфанова[958], хорошо знакомого мне по Сталинградской битве. Оттуда поехали в районный центр на сельскохозяйственную научную станцию. Нас интересовало, как на месте организовать получше производство продуктов, которые посылались в Южно-Сахалинск, особенно возможность выращивания картофеля. Картофель и овощи завозили с материка, хотя природные условия там прекрасные. Мне Южно-Сахалинск показался чем-то похожим на Украину: яркое солнце, щедрая земля, богатая дикая растительность. Тут только приложить руки, поселить людей и заинтересовать их в деле, а потом станет там житье не хуже, чем во многих районах Советского Союза. Во Владивосток мы возвращались самолетом. Микоян остался в Южно-Сахалинске. Он занимался тогда проблемами торговли и сказал: «Хочу тут еще разобраться, как и что нужно сделать, чтобы обеспечить население продуктами питания». В целом пребывание на Дальнем Востоке натолкнуло на мысль, что оборона страны находится не совсем в таком положении, как хотелось бы. Следовало подумать, как повысить обороноспособность СССР. Одновременно резко изменилась степень доверия руководства к адмиралу Кузнецову. Выходило, что мы его переоценивали. У меня зародились опасения, которые спустя некоторое время разрослись и окончательно подорвали наше доверие к адмиралу, поскольку встал вопрос о создании системы обороны на принципиально новом уровне.
Через какое-то время, дело было летом 1955 года, Кузнецов внес в ЦК партии записку с конкретными предложениями о дальнейшем строительстве военно-морского флота. Затребованная сумма составляла 110-130 миллиардов рублей на десять лет. По тому времени она представлялась колоссальной. Нам надо было хорошенько подумать, чтобы решить вопрос безошибочно. В то время судостроительная промышленность фактически прекратила выпускать гражданские суда и была переведена Сталиным на форсированное строительство военных кораблей, главным образом, крейсеров, дредноутов и эсминцев. В каком-то количестве строились подводные лодки. Главным образом сосредоточились на надводном флоте с артиллерийским вооружением.
Записку разослали, кому положено, и мы поставили вопрос на Президиуме ЦК. Пригласили туда Кузнецова и других военных. Предусматривалось дальнейшее строительство крейсеров, эсминцев и подводных лодок. Я не помню, были ли предложения о строительстве авианосцев. Главную линию составляли крейсера, а вообще отдавалось предпочтение надводному флоту. Мы перекинулись словами, но подробно обсуждать не стали, и я предложил: «Давайте этот вопрос сегодня не решать, перенесем его на следующее заседание (мы заседали еженедельно), чтобы члены Президиума могли глубже ознакомиться с предложением». Так как этот вопрос был очень крупным, то другие вопросы мы отодвинули еще дальше. Выйдя из своего кабинета, я шел по коридору, желая встретиться с теми, кто приходил на заседание. Приглашенные обычно собирались в другом конце здания. Туда из зала вышел Кузнецов, и мы пошли с ним рядом. Я тогда к Кузнецову все еще относился с большим доверием, незадолго до того по моей инициативе его реабилитировали.
Он повел себя очень нервно и обратился с довольно грубой фразой: «До каких пор сохранится такое отношение к Военно-Морскому флоту?» Я ему: «Не понял. Отношение считаю хорошим». «Почему же не решается вопрос?» «Но мы же не отказали, а только перенесли его рассмотрение. Хотим получше изучить предложение, чтобы принять правильное решение». Он возбужденно стал подавать резкие реплики. Потом мы разошлись, и каждый, сев в свою машину, направился в нужном направлении. Меня обеспокоили его нервное состояние и такой, я бы сказал, диктаторский подход к делу. Разве то, что он считает, заранее истина, и обсуждать тут нечего? То есть руководству остается только утвердить предлагаемое? Это совершенно недопустимо. Здесь видно посягательство на права правительства и Президиума ЦК. Но я перед тем, как сесть в машину, сказал все же: «Потерпите неделю, мы еще раз подробно обсудим вопрос, вникнем в суть дела и разберемся с ним».
Спустя неделю, на очередном заседании, мы вернулись к данному вопросу. Его постановка Кузнецовым представлялась мне неправильной: не решались задачи обороны страны, зато требовались затраты колоссальных средств. Я обратился к адмиралу: «Товарищ Кузнецов, давайте отвлечемся от сегодняшних условий. Если бы мы вам сейчас могли бы выложить все те корабли, какие вы просите, то какое бы место по ним занял СССР среди наиболее вероятных противников? В сравнении, например, с США и Англией? Мы смогли бы противостоять на море их объединенным силам?» «Нет, – отвечает, – мы бы им значительно уступали». Он ответил честно. «Но тогда какой же смысл тратить эти средства? Мы через десять лет получим заказанные вами корабли, однако, имей мы их даже сейчас, наш флот оказался бы слабее флотов потенциальных противников. А через десять лет станем, значит, еще слабее. Ведь США и Англия развивают свой флот и имеют больше возможностей, и материальных, и денежных. В результате мы и средства затратим, и не решим задачи обороны страны».
Все начали поочередно высказываться. Когда пришла пора сделать заключение, то руководство в результате сочло предложенное направление развития вооружения неправильным. Нам требовалось в кратчайший срок преодолеть отставание. СССР был обложен базами США и полностью накрывался его бомбардировщиками. Противник превосходил нас и в численности, и в качестве боевой техники. ВМФ для нас не был решающим, не то что для Англии. Она – островное государство, без ВМФ не может ни наступать, ни обороняться, полностью зависит от подвоза сырья с континента, ей требуется обеспечивать морские коммуникации. США без надводного флота не могут держать свои войска на Европейском континенте. Им нужно перебрасывать живую силу, боепитание и прочее. Поэтому им жизненно важен военно-морской флот. Они создали мощный транспортный морской флот. Во время войны даже оказывали нам помощь по ленд-лизу транспортными морскими средствами. Потом они у нас корабли отобрали и на наших глазах затопили. Горько нам было смотреть на это, мы так нуждались в каждом грузовом корабле, а им они не были нужны. Утопили на глазах у своих союзников, которые понесли главные потери в разгроме фашистской Германии! Их действия глубоко оскорбили наши чувства. Но мы ничего не могли поделать, корабли были их собственностью, и они могли ими распоряжаться, как хотели. Вот они и распорядились.
Я отвлекся. Когда пришла пора подвести итог обсуждению, я снова предложил: «Давайте еще раз отложим решение о строительстве нового военно-морского флота и еще раз подумаем. Видимо, в первую очередь нам следует решить проблемы авиации, создавая такие же самолеты, какие имеет наш вероятный противник». На ракеты мы тогда еще не могли по-настоящему опереться, и поэтому называли военно-воздушный флот главным оружием. Все согласились. Кузнецов буквально кипел и после этого заседания стал вести пропаганду против такого решения, дискредитируя новое руководство СССР. Он, невзирая ни на что, поддерживал линию Сталина насчет первоочередного строительства ВМФ, хотя Сталин принял эту программу без Кузнецова, когда тот был уже отстранен от командования. Стало быть, отраслевая принадлежность затуманила адмиралу глаза и мешала правильно видеть дело. Потом выяснилось, что программа Сталину была навеяна Кузнецовым в ту пору, когда он еще пользовался большим доверием. Человека тогда сместили, а его линия продолжала свой путь. Я не знаю, по каким причинам он попал у Сталина в опалу, но думаю, что из-за своего строптивого характера, который сейчас проявился в еще большей степени.
У нас сложилось впечатление, что Кузнецов решил, что, раз Сталина нет, то с существующим руководством можно всерьез не считаться. Это нас возмутило. Мы вынуждены были принять решение об освобождении его от обязанностей главнокомандующего ВМФ и лишении высшего воинского звания. Потом Малиновский говорил мне, что военные переживали за Кузнецова, потому что звание он получил давно и был активным участником войны против гитлеровской Германии и Японии. Лично мне Кузнецов нравился, я уважал его за смелость при докладах Сталину и реалистичность. Я и сейчас признаюсь, что во мне присутствовало и другое: как обаятельный человек, Кузнецов на меня производил хорошее впечатление на фоне мнения о других адмиралах, которых я знал. Оно было наилучшим, но, когда жизнь нас столкнула вплотную, пришлось интересы дела поставить выше приязни. Даже сейчас, после того, как прошло немало лет, полагаю, что наше решение тогда было неизбежным как по существу (во имя интересов страны), так и по форме (чтобы дать почувствовать некоторым строптивым военным недопустимость бонапартистских настроений).
Позднее Кузнецов написал воспоминания о войне. Они у меня лежали, но я их не стал читать, потому что после ознакомления со множеством подобных мемуаров пришел к выводу, что с большинством военных мемуаров приходится спорить, на меня они производят тяжелое впечатление, и я сильно переживаю свое несогласие, когда встречаю вранье и не имею возможности оспорить его. Особенно в случаях, когда военные подхалимничают перед «сталинскими штанами».
В конце концов мы отказались от программы, выдвинутой Кузнецовым, но продолжали завершать программу, принятую Сталиным. Мы еще не настолько изучили вопрос, чтобы окончательно признать это направление неправильным.
Когда в конце 1955 года возник вопрос об освобождении от обязанностей командующего морскими силами адмирала Кузнецова[959], встал другой вопрос: кого назначить на его место? Предложили Горшкова[960]. Я слабо знал Горшкова, но слышал много хорошего как о человеке и специалисте, знающем морское дело. Узнал я Горшкова только на завершающем этапе войны, когда он вступил в командование Дунайской речной военной флотилией. Горшков мне нравился, и я его поддерживал, считал, что он соответствует своему назначению.
Решение проблемы морского вооружения оказалось трудным. Оно заставило меня сильно поволноваться и далось особенно мучительно. Адмиралы голосовали за надводный флот. Отказываясь от программы строительства большого надводного флота, мы все переживали это, я в том числе. А может быть, я-то переживал больше других. На море наш противник имел огромный флот, преимущественно авианосцы. Отказ от соревнования на море мог привести нас к подчиненному положению, чего нельзя было допустить. Поэтому и шли болезненные поиски правильного решения.
Возьмем Вторую мировую войну. Я не касаюсь сражений между Соединенными Штатами и Японией. В Европе судьба войны решалась не морским военным флотом, а сухопутными войсками: пехотой, танками, артиллерией и авиацией. Но следующая война редко бывает похожа на предыдущую, тем более в наше время великих открытий в науке и технике. К тому же любое вновь создаваемое оружие требуется рассчитывать на длительное время. Можно сделать и такое, которое быстро устареет и спустя короткий срок пойдет в переплавку. Потребуется вновь тратить крупные средства, чтобы не отстать. Например, когда в последний период жизни Сталина усилилось строительство крейсеров обычного типа, государственные деньги уходили на ветер.
В октябре 1955 года мы вернулись к обсуждению проблем флота, теперь уже не в Москве, а на главной черноморской военно-морской базе в Севастополе. Прошло лишь несколько месяцев после обсуждения на Президиуме ЦК программы адмирала Кузнецова. Теперь мы хотели послушать строевых командиров, ознакомиться с положением дел на местах. Кроме меня и Жукова, в Севастополь приехали Булганин, Маленков и еще кто-то из членов Президиума ЦК. Мы познакомились с кораблями Черноморского флота, подводными и надводными. Флот там был сравнительно маленький, надводные корабли – старенькие. В их числе «Новороссийск» – трофейный итальянский линкор, бывший «Джулио Чезаре». Вскоре после окончания нашего совещания, 29 октября того же 1955 года, он подорвался, находясь на якоре в Севастопольской бухте, и затонул. До берега там близко, большинство людей спаслось, но много все-таки погибло, около 600 человек. Когда разбирали причины взрыва, предположили диверсию. Потом специалисты пришли к выводу, что на дне лежала немецкая мина времен войны, якорь корабля ее шевельнул, и она сработала.
Итак, началось совещание. Нас знакомили с кадрами и с состоянием флота. Затем были организованы штабные морские учения. Я запомнил командира крейсера, после «начала войны» он принял на себя командование флотом «Южной» стороны. По сценарию учений им предстояло наступать. Он весело, даже залихватски, докладывал нам, как наш ВМФ топит противника: вот он уже продвинулся к Дарданеллам, вышел в Средиземное море, двинулся к Африке, занимает ее северные берега. Когда он перечислял, какими силами действует, мне стало грустно. Я увидел, что человек не знал новых военных средств, которыми располагал Советский Союз. А я считал, что, если этим оружием обладаем мы, то их может использовать и противник. Так бесцеремонно расправляться с противником, который имеет те же средства, что и у нас, негоже. Тут можно нарваться на крупные неприятности. А тот капитан первого ранга громил врага, даже не подозревая о береговых ракетах и самолетах-ракетоносцах.
Остановив его, я сказал: «Вот вы нам с такой уверенностью докладываете, как расправились с противником и завершаете его разгром. Если прикинуть, что может случиться в действительности при начале войны, то вы бы давно лежали на дне морском». Он посмотрел на меня с удивлением. «Слушаю, как вы командуете, – продолжал я, – и даже не используете наши новые средства вооружения, да и у врага не предполагаете их наличия. Например, крылатые ракеты. Мы-то их имеем. А к противнику всегда надо относиться с уважением. Самое опасное – недооценка его возможностей и преувеличение собственных».
Он озадаченно высказался: «Товарищ Хрущев, я впервые слышу о ракетной технике». Тут я согласился: «Это верно, тут мы виноваты, всё оказалось слишком засекречено». Прервали заседание. «Давайте, товарищи, – предложил я, – возьмем с собой моряков и поедем здесь же, в Крыму, на военную базу, там познакомимся с ракетоносцами и с ракетами береговой обороны, а потом продолжим совещание. Пусть моряки внесут коррективы в оценку противника».
Когда через некоторое время продолжили совещание, то уже не возвратились к прерванным учениям, а стали обсуждать по существу вопрос дальнейшего строительства ВМФ. Решили, что так дальше продолжаться не может, что нельзя держать все в секрете, не знакомя с достижениями даже наших людей, работающих на оборону, включая высший командный состав. Изменили направление строительства ВМФ, причем сориентировались на крупного специалиста по подводному флоту, работавшего в Генеральном штабе. Он обладал собственной точкой зрения, которая не пользовалась поддержкой. Сторонники подводного флота мне, как говорится, пошептали на ухо, что надо вызвать такого-то. К сожалению, и его фамилия испарилась из моей памяти.
Вызвали его. Он оказался интересной личностью. Заслушав его аргументы, приняли решение, что в строительстве ВМФ берем за основу подлодки. Мы издавна привыкли к надводному флоту, а подводный рассматривали как подсобное средство. Я поставил перед моряками вопрос: что такое крейсер?
– Плавающая артиллерия.
– На какое расстояние должен подойти крейсер к берегу, чтобы провести артиллерийскую подготовку и высадить потом десант?.. Я сейчас не могу точно вспомнить. Военные говорили: примерно 45 километров, не больше. Разрывная сила снаряда невелика в сравнении с ядерным зарядом ракет. А на крейсере до тысячи двухсот человек команды, ее надо содержать. Внешне он выглядит очень эффектно, красиво, особенно, если команду одеть в парадную форму. Одним словом, высшему командному составу крейсера были по душе. Как выстроится на палубе личный состав крейсера при встрече адмирала, подадут команду: «Смирно!»… большое это производит впечатление! Или входит он в порт с дружественным визитом!..
Эксплуатация крейсера обходится дорого, боевое же его назначение давно утрачено. Англия когда-то была владычицей морей, имела огромный флот с тяжелыми кораблями, служившими его ядром. Прошли те времена. Появилась авиация, потом – ракеты, появились ядерные заряды. Теперь надводному флоту будет трудно выжить в случае войны.
Примерно через полгода после этого совещания, в апреле 1956 года, мы с Булганиным ездили с официальным визитом в Великобританию. Там нас пригласил Первый лорд Адмиралтейства на прием в Военно-морском колледже в Гринвиче на Темзе.
Собрался цвет военных моряков Великобритании. Я, выступая, очень категорично высказался за ракетно-ядерные войска, подчеркнул преимущества ракет и ракетоносцев, против надводного флота. Не то, что против, но сказал, что надводный флот утратил свое значение. Я употребил выражение «плавающие гробы». Наступило иное время, и на море решающей силой в борьбе против надводного флота становится авиация, вооруженная ракетами, и ракетоносцы.
Я сейчас не знаю, как этот вопрос продвинулся, какие практические результаты получены, но теоретически возможно бороться с кораблями в океане с помощью ракет, запускаемых с суши. В мое время конструктор Челомей[961] и его соратники докладывали о таких идеях. При нашем географическом положении, когда противник должен подойти к берегам, мы могли бы, опираясь на ракеты, расположенные на своей территории, охранять морские рубежи. Мы можем воспользоваться авиацией, вооруженной ракетами, и не допустить подхода к нашим границам кораблей противника с обычным вооружением. Я говорю «обычным», потому что ракеты каждая страна может запускать со своей территории. Мы это понимали тогда, а сейчас это понимает каждый.
Я сказал в своей речи, что хотя бомбардировочная авиация утратила свое значение, зенитные средства и истребительная авиация качественно изменились, вторжение воздушных сил в пределы другой страны становится невозможным. Правда, войнами в Израиле и во Вьетнаме внесены коррективы: на низких высотах ракетная техника не показала себя в борьбе с авиацией. Цель слишком быстро перемещается, и недостает времени с тем, чтобы ее использовать для поражения цели. Но я уверен, что в дальнейшем наука найдет средства поражать цель на любой высоте.
Однако я говорил о «классической» войне, в которую могут быть втянуты страны с одинаковым уровнем развития индустриальной мощи и вооружения. Тут бесспорно преимущество ракетно-ядерного оружия и подводного флота.
Насколько я припоминаю, прием у лорда Адмиралтейства происходил в субботу. В воскресенье мы поехали к Идену в Чеккерс[962], на дачу. Мне нравился Иден, его трезвый ум. Когда мы приехали, он спросил:
– Что вы там в своей речи (я не помню дословно) пугали наших военных?
– А вам доложили о моей точке зрения?
– Да, – говорит, – мне докладывали.
– Ну, и как вы относитесь?
– Я, – продолжал Иден, – с вами согласен. Сейчас военно-морской флот утерял свое былое значение. Настолько изменились средства ведения войны, что он, конечно, уже не представляет той мощи, как в былые времена. Но я не могу этого говорить, потому что у нас флот – единственное средство обороны. Я не могу выступать и против бомбардировочной авиации, хотя она тоже отжила свой срок. У нас нет других средств. (Тогда у них не было ядерного оружия и ракет.) Поэтому мы пока рассчитываем на это оружие, и я не могу морально разоружать своих военных. Это был не подробный разбор военных концепций, а переброска репликами, шутками. Но я думаю, что Иден правильно нас понимал, и мы Идена правильно понимали. Мы, конечно, тогда умышленно преувеличивали свою ракетную мощь, но все делали, чтобы нарастить именно такое оружие, хотя пока имели его в недостаточном количестве. Поэтому преимущество в вооруженных силах, особенно в авиации, тогда, конечно, сохранялось на стороне вероятного нашего противника, то есть Соединенных Штатов Америки и его союзников.
Возвращаюсь к обсуждению проблем советского военно-морского флота.
Тяжелый корабль, крейсер, еще недавно – «хребет» военно-морского флота, один действовать не может, он должен обязательно следовать в составе эскадры, иначе его потопят. А подводные лодки могут действовать и в одиночку, и группой. Они не нуждаются в прикрытии. Если огневую мощь крейсера сравнить с подводной лодкой, имеющей ракеты, то последняя выиграет. Она может подплыть на нужное расстояние, произвести выстрел не только по кораблям или по берегу, но и поразить цели в глубине страны. Например, американские «Поларисы» в мое время стреляли на 2 тысячи километров, а сейчас ракеты могут посылаться на еще большее расстояние. Таким образом, подводная лодка, стоящая во много раз меньше, чем крейсер, и имеющая много меньшую команду, обретает много большую огневую мощь и к тому же обладает возможностью скрытного хождения по морским просторам.
Подводный флот менее уязвим. Я говорю менее, потому что и подводные лодки тоже можно потопить, против них тоже имеются средства. Сейчас уже имеются средства обнаружения подлодок под водой, и создали меткие устройства бомбометания. Всегда усиление одного средства вызывало противодействие. Артиллерийский снаряд боролся с броней. Чем толще навешивали броню на корабль, тем мощнее становился артиллерийский снаряд, который пробивал эту броню. Как мне докладывали артиллеристы, броня потеряла свое значение. Нет такой брони, которая могла бы выдержать удар не только ядерного, но и ракетного неядерного заряда. Теперь чем больше брони, тем больший груз тянет корабль ко дну. Сейчас тяжелая броня – просто привесок.
Я не знаю, насколько сейчас развилась гидролокационная техника и как далеко сейчас удается просматривать и прослушивать толщу морей с тем, чтобы обнаружить подводные лодки. Мне это неизвестно, но, видимо, ученые работают в этой области. Рыболовецкие корабли на большом расстоянии обнаруживают косяки рыбы. И тогда имелось в виду, что подводные лодки не являются абсолютно неуязвимыми, но они значительно менее уязвимы, чем надводные корабли.
Мы решили поставить строительство подводных лодок буквально на конвейер, создать мощный подводный флот, которым мы могли бы угрожать противнику на морях и океанах. У нас главный противник – морской. Это Соединенные Штаты Америки. Им требуется преодолеть большое расстояние, чтобы добраться до Европы, перевезти сюда десанты, снабжать оружием и припасами свои войска. Следовательно, им не уйти от воды. Вот тут подводный флот для нас особенно важен.
Поставив производство подлодок на поток, мы особое внимание сосредоточили на создании ядерного двигателя, чтобы обеспечить им автономное плавание, и получили первые результаты: ввели в строй атомные подводные лодки. Здесь немалую роль сыграли ученые, работавшие над атомными двигателями для подводного флота. Хотя я несколько раз встречался с ними и хорошо их знал, но сейчас припоминаю только академика Александрова[963]. Атомные двигатели для подлодок были нашей заветной мечтой, с ними подводный флот мог плавать во всех океанах. У нас-то нет заморских баз. Наш флот, выйдя из своих портов, вынужден, избороздив океаны, возвращаться туда же. Длительность пребывания в подводном состоянии могли обеспечить только атомные двигатели. Без них мы бы не создали подводный флот, который стал бы грозой на всех морях и океанах. Грозой, конечно, для наших противников. Навигационные средства позволяют подводным лодкам хорошо ориентироваться под водой, как это продемонстрировали подлодки, совершившие плавание подо льдами Северного Ледовитого океана. Наша подлодка всплывала там в полыньях, в свободном ото льда пространстве, а потом вновь погружалась и спокойно возвращалась на свою базу. Когда я в июле 1962 года совершал поездку по Северу, там как раз встречали эту подводную лодку. Мы беседовали с командиром корабля и осматривали лодку. Корабль восхищал нас своими возможностями в сравнении с прежними[964].
Теперь, уже находясь на положении пенсионера, я читаю газеты, слежу за военными учениями. Я читал, что наши подводные лодки с ядерным вооружением совершили кругосветное путешествие. Из печати узнаю, что мы в этом деле в последние годы добились хороших результатов. Я считаю, что это произошло в результате принятых тогда правильных решений. Конечно, с подводных лодок трудно вести артиллерийскую подготовку для высадки десанта. В современных условиях с десантом вообще возникают большие трудности, хотя имеются средства, позволяющие после взрыва атомной бомбы преодолевать зараженное пространство. Это все-таки довольно трудное и опасное для войск дело, но ничего не поделаешь, необходимо создавать средства, которые позволяли бы преодолевать пространство и после взрыва атомной или водородной бомбы.
Тогда же задумали мы определить свое отношение к авианосцам. Из надводных это самый сильный корабль. Он имеет на своей палубе авиацию, которая может действовать в довольно большом радиусе: она производит разведку, она может вести огонь по надводным кораблям. Хорошо было бы иметь такие корабли, но это оказалось нам не по средствам. Лучше не распыляться. Авианосцев мы могли бы иметь единицы, в то время как у противника их уже десятки. К тому же мы, страна в основном континентальная, которой не следует забывать о пехоте, ракетной артиллерии, стратегической авиации, межконтинентальных ракетах с ядерными зарядами. Не стану скрывать, что именно мне пришлось вынести на своих плечах основную тяжесть борьбы, поддерживая молодые силы в ВМФ против тех, кто жил по старинке и оказывал сопротивление. Признаться, потом, когда мы уже приняли решение, у меня все-таки сосало под ложечкой, но, как говорится, по одежке протягивай ножки. Надводный флот мы сохранили для охраны побережья. Имея сторожевые корабли, торпедные катера и ракетные катера, которые стреляют на десятки километров, можно решить эту задачу. Они должны противостоять чужим подводным лодкам.
Могут спросить: «А как насчет наступательных операций?» Но нам с нашей мирной политикой незачем дублировать средства ведения войны, имеющиеся у США. Мы против империалистических войн, мы за ленинский принцип мирного сосуществования. Вопросы внутреннего устройства каждого государства – внутренний вопрос народа и, прежде всего, его рабочего класса, который вырос сейчас в могучую силу. Он взял на свои плечи тяжесть борьбы за прогресс в развитии общественной жизни в каждой стране. Соединенные Штаты Америки – империалистическая агрессивная страна, она развивает надводный морской флот, авианосцы, потому что ведет войны за тысячи километров от своих границ. Ей без авианосцев никак нельзя. Подводные лодки не дают возможности высаживать большой десант, как это требуется Америке. Правда, взамен транспортных надводных кораблей можно использовать авиацию. Самолет сейчас поднимет сотни человек и в довольно короткое время может сосредоточить большие силы, если удастся овладеть территорией для высадки десанта. Но мы для себя целей высадки десанта в другие страны не ставили и сосредоточились на обороне с возможностью нанесения удара по противнику стратегическими ракетами, полагая, что тем самым обезопасились от разумного противника. Что такое – разумный противник? Тот, который понимает, что если он нападет на СССР или его союзников, то сам получит разгромный ракетно-ядерный удар. Эта стратегия оправдала себя в мое время и является главным фактором, сдерживающим агрессора.
При обсуждении программы строительства ВМФ возник вопрос, как поступить с крейсерами, которые у нас уже имелись на вооружении?
Нужно сказать, к нашему, я бы сказал, позору, у нас тогда оставалось немало крейсеров, в том числе безнадежно устаревших. Буквально старые галоши, как моряки их называли. Некоторые из них сохранились еще от Первой мировой войны, тихоходы, не игравшие почти никакой боевой роли. Но перед смертью Сталина были заложены и новые корабли. Их постройка заняла почти все мощности нашей промышленности. Требовалось принять решение по этим кораблям, вводившим народ в огромные расходы при их нулевом боевом значении. Хороши они только для морских парадов в Ленинграде, Севастополе и Владивостоке. Эффектное и красивое зрелище. Но деньги тратятся на ВМФ не для того, чтобы он участвовал в парадах.
Западные страны, в первую очередь США и Англия, после окончания войны значительную часть своих надводных кораблей, крейсеров отдали на слом и на переплавку в мартеновские печи, а те, что поновее, поставили на прикол, что тоже довольно дорогое удовольствие: содержать их в состоянии, позволяющем в нужный момент использовать. Мы решили часть старых кораблей уничтожить, а крейсеров, которые не успели достроить, у нас было немного, два или три. Если бы они вступили в строй, то ни в океанах воду не замутили бы, ни наших противников не испугали бы, зато оказались бы хорошими источниками опустошения советских карманов. Я не хотел брать ответственность за них на одного себя, административно подавляя мнение военных специалистов, и предложил министру обороны обсудить проблему у себя. Обсуждение длилось долго. О результатах мне докладывал начальник Генерального штаба маршал Соколовский[965]: «Мы пришли к единственно правильному решению – эти корабли не стоит заканчивать. Хотя осталось затратить небольшие средства, чтобы ввести их в строй, но дело заключается еще в тех средствах, которые придется выделять на их содержание. Оно ляжет тяжким бременем на бюджет, а расходы бесперспективны. В случае войны эти корабли не сыграют заметной роли».
Ух, как трудно оказалось принимать такое решение. Сколько миллионов затратили – и вдруг уничтожить?
Я предложил министрам обороны, водного, морского транспорта и руководителям рыболовного флота подумать, нельзя ли как-либо их использовать. Может быть, переделать их в пассажирские? Они отвергли такую мысль: невыгодно экономически и неэффективно для работы. «Не использовать ли их как рыболовные»? – не успокаивался я. Изучили вопрос и снова отвергли: оказалось, что дешевле построить новые. «Тогда задействовать как туристические базы?» Перебрали всяческие варианты, а итог оставался прежним. Пришлось пойти на болезненное решение: уничтожить ценности, созданные своими руками. Так был начат безоговорочный поворот к созданию мощного подводного флота. Вот так решился главный вопрос перевооружения нашего Военно-морского флота, и я считаю, что решение мы приняли правильное. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, мне кажется, что иного, собственно, не было дано. Решение оказалось самым рациональным и самым выгодным, и не только с точки зрения бюджетных затрат, но и в главном: в обеспечении боевых возможностей флота. Один крейсер равнялся стоимости нескольких подводных лодок. А каждая подводная лодка в огневом отношении становилась в несколько раз мощнее надводного корабля, крейсера.
Я считаю наше решение правильным. И американцы вскоре изменили свое отношение к подводному флоту. Сейчас подводные лодки – это пусковые установки, обеспечивающие запуск ракет из подводного положения. Их трудно вывести из строя, потому что подводная лодка – подвижная ракетная установка, она имеет преимущество даже перед ракетными шахтами. Шахты на земле не скроешь, сейчас с космических кораблей фотографируется вся поверхность земного шара. Очень трудно сейчас держать в секрете, где расположены наши ракетные установки. Их, видимо, знает наш противник, и мы знаем тоже о расположении его ракетных установок. Иное дело – подводные лодки. Где они базируются, можно разведать, а где находятся в боевой готовности на случай нападения на противника, трудно определить. Больше возникает трудностей для поражения противником подвижных подводных стартовых устройств. Кроме того, подводная лодка имеет возможность вести борьбу с надводным флотом. Вооруженная ракетами, она действует на большем удалении от противника, чем старые подводные лодки с торпедами на вооружении.
Правда, некоторые существовавшие на флоте крейсера мы перевооружили, сняв с них классическую артиллерию и поставив ракеты. Но и это оказалось нерациональным, потому что корабли не обрели необходимых качеств. И мы стали широко продавать их: крейсеры, эсминцы и сторожевики.
К примеру, крейсер «Орджоникидзе» [966] продали Индонезии. Это островное государство нуждалось в таком вооружении. Хороший крейсер. На нем мы с Булганиным в апреле 1956 года посетили Великобританию. Новый по тем временам крейсер отвечал последним требованиям. Английские военные тогда очень им интересовались.
Да, болезненно проходило изменение нашей военно-морской доктрины. Большое значение в новой военно-морской стратегии мы придавали бомбардировочной авиации, вооруженной ракетами «воздух – корабль». Это тоже береговое оружие, но действующее на большом удалении. Я говорю «на удалении», потому что все-таки радиус авиации ограничен. Ракетоносцы и бомбардировщики без дозаправки в воздухе (а этого мы тогда делать не умели), не могут далеко удаляться от своих берегов. Скорость, высота полета не оставляют им надежды прорваться через плотную завесу зенитного огня. Нам оставался доступен Северный Ледовитый океан, но выходить в Северное море, не говоря уже об Атлантике, было опасно. В Тихом океане мы тоже могли действовать только в прибрежной зоне.
Расскажу, как мы сделали уступку самим себе, решив построить все же несколько современных крейсеров, вооруженных ракетами: ударными – для нападения, и зенитными – для защиты. Уступая военным морякам, отчаянно переживавшим тот факт, что мы лишились крейсеров, я высказал мнение, что нам следует достроить несколько штук на случай, если потребуется представителям СССР прибыть на военно-морском судне за границу. Но пусть такие корабли отвечают всем требованиям современной науки и техники. С данной целью заложенные ранее ракетные большие эсминцы переименовали в крейсера. Испытывали их в Белом море.
Мы с Малиновским, Горшковым и другими специалистами тоже вышли в море и наблюдали за испытаниями. Это было в июле 1962 года. Головной из этих кораблей – «Грозный», произвел хорошее впечатление ходовыми качествами и вооружением, но остался без брони, военные единогласно отвергли ее, потому что броня уже не могла соревноваться с мощными зарядами и только отягощала корабль, ухудшая его скорость и маневренность. А какова его боевая цена? Погода тогда стояла прекрасная, люди на корабле были в приподнятом настроении. Заразившись им, я спросил Горшкова: «Как вы оцениваете этот корабль? Мы можем сделать таких сколько нужно. Конечно, со временем, сразу их из котелка не вынешь, это ведь не гречневая каша. Но если бы такой же корабль имелся у противника, у нас возникли бы затруднения?» «Нет, – ответил Горшков, – он бы моментально был пущен ко дну. Мы бы его потопили ракетоносцами или подводными лодками. Если же он прорвался бы к нашим берегам, мы пустили бы в ход ракетные катера».
Так что эти корабли в бою ненадежны. Конечно, абсолютно надежного оружия нет. Против всякого оружия можно найти средство его уничтожения. Даже межконтинентальные ракеты с ядерными зарядами можно сбивать противоракетами. Можно сбивать и спутники Земли. А ликвидация такого корабля не представляла трудности для страны, имеющей современные средства нападения и защиты. У нас появились четыре подобных корабля. Но мы морякам так и сказали: «Лишь для того, чтобы встречать и провожать гостей и самим ходить по морю в гости. Красиво на крейсере выйти в море, прихвастнуть перед иностранцами». Подводная лодка такого впечатления произвести не может. Людей на ней мало, и сама она – просто плавающая сигара. Один крейсер послали на Балтику, другой – на Черное море, третий – во Владивосток, четвертый – на Север. Правда, это удовольствие дорогое. Но большой стране приходилось идти на издержки, связанные с престижем. Читая в газетах о наших военных делегациях, прибывающих с дружескими визитами в различные страны, встречаю названия как раз тех кораблей, о которых рассказал.
По данным печати (я не знаю, насколько ей можно верить), другие страны тоже имеют корабли такого типа. Возможно, для подобных целей, а возможно, для тренировки мозгов конструкторов Военно-морского флота. Это тоже необходимо, чтобы не разучиться, вдруг когда-то возникнет нужда, наука даст выгодное решение в создании надводных кораблей.
Уже под конец моей деятельности встал вопрос: не настало ли время создать ВМФ с авианосцами, эсминцами, а также с кораблями-матками, которые несли бы на себе ракетные катера? Военные идею создания корабля-матки не поддержали, и я придержал их строительство.
Можно считать, что авианосец, несущий на себе истребители и бомбардировщики, подобен этому кораблю, только на нем место самолетов занимают ракетные катера. Назначение самолетов – атака кораблей противника с воздуха, то же и у катеров, только с моря.
Во время кризиса в Конго в 1960 году[967] возникла проблема присутствия чужих флотов в «горячих точках» у берегов разных континентов. Вот американцы постоянно держат свои 6-й и 7-й флоты возле Африки и Азии. А не надо ли нам тоже посылать туда свой флот, чтобы он сдерживал агрессивные силы? Мы поручили Генштабу проработать возможный состав такого флота и определить его стоимость. Малиновский потом высказался против этого. Оказалось, что затраты на создание такого флота не оправдаются. Если бы мы стали на путь соревнования с США в данной сфере, то нам потребовались бы многие миллиарды расходов почти впустую. Лучше пустить их на иное, более отвечающее запросам наших людей.
А как сейчас? Эта доктрина, если ее можно так назвать, сохраняется? Я думаю, что сегодня сохраняется такая же закономерность. Дело не в личности, а во времени, в котором мы живем, в развитии науки и техники. Я не вижу более рационального способа обеспечения обороны на море.
Не знаю, строят или не строят сейчас авианосцы? Если да, то мне трудно понять целесообразность капиталовложений в этот вид морского вооружения. И сегодня нам соревноваться в их строительстве с противной стороной (теперь уже можно сказать, со странами НАТО) очень тяжело, придется выложить большие капиталы. А эффективность – та же, как и в мое время, когда мы отказались от надводного флота.
Если военных не контролировать, а дать им возможность развернуться в собственное удовольствие, то они вгонят страну в бюджетный «гроб». На них всегда надо иметь узду и не позволять им пускать пыль в глаза, чтобы добиться своего. Они стараются запугать правительство силами противника. И не только у нас. В США и прочих западных странах наблюдается та же картина.
Продолжение следует.
Предыдущая глава 36 здесь
Оценили 2 человека
6 кармы