Крестоносец Мокий Кабаев

КАЗАК-СТАРООБРЯДЕЦ ВОЕВАЛ ТОЛЬКО С ИКОНОЙ В РУКАХ.

Началом Гражданской войны следует считать 5 января 1918 года. В тот день большевики/коммунисты разогнали законноизбранное Учредительное собрание, только вышедшее на работу после новогодних праздников. Казаки не желали подчиняться организовавшим этот хаос евреям и их приспешникам, что вылилось в итоге в вооружённое противостояние. Красные создавали из иногородних поселенцев и присланных большевиков свои Советы в казачьих станицах и городках. Казаков в те Советы не пускали или принимали туда для видимости одного-двоих на свой выбор, голоса которых не могли ничего решать. На Урале казаки не хотели воевать с красными , большевистские Советы разгоняли , устанавливая своё самоуправление. В своей столице, Уральске, они разогнали коммунистов. В ответ , в начале марта 1918 года , из занятого большевиками Оренбурга , красные комиссары Антонов и Цвилинг (он из пленных австрийцев, но судя по фамилии -- революционер)) ) отправили отряд красных в количестве 580 разношёрстных солдат и бандитов с 12 пулеметами для мобилизации в их ряды иногородних в Илецкую станицу, где они начали расстреливать недовольных. Но казаки собрались и в итоге почти всех красных перебили. Иногородние же , поняв кто такие большевики и увидев всё своими глазами, встали на сторону казаков и вступили в новообразованные казачьи полки . После событий в Илецкой, из Саратова послали ещё один отряд на уральцев , но те получив отпор отошли , оставив в Зеленом после себя такое, чего словами не передать -- тогда даже многие колеблющиеся выступили против красных изуверов. Даже старики, ветераны ещё турецкой войны, поднялись против коммунистов под командой Мизинова -- памятна знаменитая АТАКА СТАРИКОВ у хутора Халилова, что в двенадцати верстах от Уральска .

Атака стариков Уральцев на отряд красных под хутором Холиловым в 12 верстах от города Уральска:

Имея в основном только шашки и пики, а также вилы, они не допустили красных до своей столицы, порубав многих и отогнав остальных. Но и сами потеряли очень и очень многих своих братьев. Для казака честь была погибнуть в бою , защищая свою землю от супостатов. Уральцы участвовали во всех войнах Российской Империи и были известны не только благодаря своим огромным старообрядческим бородам, но и славным боевым делам. Но вышло так, что пришлось защищаться от тех, вместе с которыми совсем недавно , в Германскую, сидели в одних окопах .

На хуторе Тёплый Красноумётской станицы жил казак-старообрядец Кабаев Мокий Алексеевич, воевавший ещё супротив туречины в 1877—1878 гг. под командованием М. Д. Скобелева. Мокий был женат, у него было два сына и дочь, внуки. И когда начались все эти события , старик взял икону Христа Спасителя из Старого собора и организовал крестоносную казачью дружину в количестве примерно 60-ти казаков. Икону он носил у себя на груди, остальные казаки имели пики с восьмиконечным медным старообрядческим крестом или медные большие кресты на груди и с ними шли на захватчиков, вдохновляя уральцев.

* * *


Пишет уралец, сотник 1-го Уральского учебного конного полка Б.Н.Киров :


____________________________________________________________________

КРЕСТОНОСЕЦ

- С ним не страшно... Потому он с крестом и с молитвою ходит. Как скажет: «Не бойся, сынок», - так тебя ни пуля, ни шрапнель не возьмет. Иди, куды хочешь. Только, вот, ругаться не велит. Как, говорит, выругался, - так она и трахнет.

Так говорил молодой казак, сидя у костра, над которым был навешен закопчённый чайник. И в голосе казака и в его фигуре и жестах было столько убедительности, что не поверить ему было нельзя. Человек десять казаков, таких же молодых, сидели вокруг огня и с наивным любопытством слушали рассказчика.

Я понял, что говорят о старике Кабаеве.

О нем в это время писали газеты, говорили в Войске, говорили на фронте.

Вот что я знал о Кабаеве:

Старик казак, старообрядец, участвовавший еще в походе Скобелева, он не мог примириться с мыслью, что на его родном Яике будут хозяйничать большевики. Он в них видел врагов веры, слуг антихриста, и с ними он решил бороться, но бороться силою веры, силою креста, и к этой борьбе он призывал всех верующих.

Он собрал вокруг себя таких же стариков, как и сам, и со своим небольшим отрядом выступил на фронт.

На груди каждого казака этого отряда висел большой восьмиконечный крест, а впереди отряда седой старик вез старинную икону. Это было главное вооружение стариков, и с этим вооружением - с верой и крестом, - они делали чудеса. С пением псалмов они шли в атаку на красных и те не выдерживали и бежали, или сдавались в плен, и после становились лучшими солдатами в наших полках.

Много побед одержали эти крестоносцы, но с каждой победой всё меньше и меньше становилось их. Падали они, сраженные пулей и, прославляя Бога, умирали, веря, что исполнили долг свой перед Богом, Войском и перед Святынями нашими.

И осталось их несколько человек, и решили они разъехаться в разные стороны, по разным полкам и там верою своею поддержать и укрепить слабых.

В каждый полк привезли по иконе, и эти иконы, вместе со знаменами, были в походах, были в боях. И легче стало воевать казакам, и легче умирали они, - как будто вместе с иконой передали им крестоносцы и часть веры своей.

Только старик Кабаев не захотел идти в полк. Не хотел он служить одному полку, а хотел служить всему Войску.

Ездит по широкой степи и слушает, что делается в ней. Как услышит выстрелы, так и едет на них благословить бойцов-казаков на святое дело и молитвою помочь им. И всегда его появление вдохновляло их и смелее они шли в бой и одерживали победу.

Мне рассказывал один офицер: шли сильные бои, большевики силою, в несколько раз превышающие нашу, наступали по линии поселков от Соболева на Уральск. Упорно дрались казаки, но не выдерживали и отходили, отдавая поселок за поселком. Отдали хутор Пономарев, отдали большой и малый Озерные, отдали Каменный и подошли к поселку Красному.

Уже паника охватывала полки, и уже многие говорили, что не удержаться нам, отдадим Уральск. Но, вот, в разгаре боя, когда большевики густыми цепями повели атаку на поселок Красный, и когда уже некоторые части стали отходить, появился Кабаев. Объезжая полки, благословляя крестом и читая молитвы, говорил:

- Не бойтесь, станичники, не бойтесь, детки! Ничего он не сделает. Снаряды его рваться не будут ни не собьет он вас. А завтра мы погоним его!

Ободрились казаки. Отступавшие, было, части перешли в контратаку и отбили противника. К вечеру поселок остался в руках казаков.

Но что особенно поразило всех, это то, что, действительно, перестали рваться снаряды и только со свистом пролетали над нашими рядами и зарывались.

Наутро подошло несколько сотен, снятых с другого фронта, и казаки сами повели наступление. Противник был сбит и, оставив в наших руках два орудия, много пулеметов, несколько сот пленных и усеяв степь трупами зарубленных конной атакой 12-го полка, поспешно стал отступать. И гнали его десятки верст, и только на третий день красные остановились в станице Соболевской, где у них были резервы.

Слухи об этом бое быстро разнеслись по фронту, и имя Кабаева повторялось каждым.

Я еще не видел его, и представлялся он мне сильным, властным, умеющим владеть людьми и силой волн заставлять их идти на смерть и делать чудеса храбрости, и хотелось мне скорей встретиться с ним, и разгадать, в чем же его сила.

Но это мне тогда не удалось. Наш полк был переброшен на фланг армии, затем ряд боев, неудачных для нас, отступление, сдача Уральска, я был ранен и эвакуировался в тыл.

Ранней весной, когда стало таять, и степь превратилась в огромное море воды, и можно было проехать только по дорогам, да и то не везде, когда поселки, как маленькие острова, поднимались над водой, казаки начали наступление. Большевики не выдержали и стали отходить, задерживаясь на каждом островке, отчаянно защищая каждый поселок.

Я с сотней получил задание подойти к поселку Владимирскому и занять позицию на сырте перед поселком.

Мы выступили.

Далеко впереди на черном фоне оттаявшей вязкой степи виднелась какая-то одинокая фигура. Мы на рысях быстро нагоняли ее. Кто-то из казаков сказал: Это Кабаев!

И вспомнил я всё, слышанное о нем, встал передо мной мощный образ богатыря и захотелось мне скорей увидеть его, поговорить с ним. Он остановился, повернул коня и шагом поехал навстречу нам.

Когда он подъехал ближе, и я мог ясно разглядеть его, я подумал, что казаки ошиблись, так он был не похож на того, каким я его себе рисовал. Передо мной, на великолепном белом коне сидел небольшого роста старик. Одет он был в белый китель, синие с малиновым лампасом шаровары и большие сапоги. Голова его была не покрыта, и его длинные, цвета пепла, седые волосы, были перевязаны черной лентой, и только концы их слегка трепал свежий весенний ветер. На груди у него, на массивной цепи, висел серебряный восьмиконечный крест и большая икона. Его, чуть сутуловатая фигура говорила о том, что он сильно устал, и, несмотря на то, что он еще бодро сидел в седле, весь вид его не напоминал воина. Его морщинистое серое лицо, окаймленное тоже серой седой бородой, на первый взгляд не представляло ничего особенного, и только серые глаза были интересны. В них светилась бесконечная доброта, любовь и наивность, но в них не было энергии и решительности вождя. И, глядя в эти глаза, я понял, что только его доброта, любовь и вера заставляют казаков верить ему и идти на смерть.

Он подъехал к сотне и тихим голосом сказал:

- Снимите шапки.

Как один, казаки исполнили его приказание. Затем он благословил сотню своим крестом.

- Не бойтесь. детки, Господь с вами, идите и делайте свое дело во имя Его. Ни один волос не упадет с головы вашей, если не будет на то воля Господня!

Повернул коня и рядом со мной, впереди сотни, поехал, напевая псалмы и изредка обращаясь к казакам с краткими ободрительными словами.

Мы подвигались ближе и ближе к поселку.

Вдруг раздался выстрел, и со свистом пронеслась граната и разорвалась за сотней, подняв столб воды и черной грязи. За ней другая, третья и начался обстрел.

Мы шли в колонне. Рассыпаться нельзя было. Везде мокрая, вязкая степь. Кабаев ехал шагом и пел псалмы, и удивительно спокойно шли сзади казаки... А гранаты рвались, рвались со всех сторон.

Наконец, мы вышли из обстрела и на несколько минут остановились за прикрытием увала.

Кабаев не остался с нами. Он еще раз сказал нам, чтобы мы не боялись и, обещав приехать к нам на позицию, шагом поехал в степь.

Нам предстояло пройти еще около 300 сажен открытого места и тогда мы - у места назначения, за сыртом, на гребне которого надо окопаться.

Эти триста сажен были под пулеметным огнем.

Рассыпавшись лавой, двумя эшелонами, разомкнувшись, насколько позволяла местность, мы карьером проскакали это место и очутились за прикрытием, по крайней мере от пулеметов. Следующая сотня уже не смогла пройти здесь. Она, понеся потери ранеными, должна была вернуться.

Выбрав позицию, мы окопались и потом, оставив в окопах только караул, отошли к коноводам. Занятая нами позиция оказалась единственным удобным подходом к поселку; красные знали это, а потому они, решив нас выбить оттуда, направили всю силу своего огня на наше расположение. После недолгой пристрелки, они нащупали нас и огонь их начал наносить нам урон. Уже появились раненые; вывезти их мы не решались, так как единственная дорога была под сильным пулеметным огнем, и они должны были оставаться под обстрелом.

Подошедшая к полю боя дивизия рассыпалась и стояла вдали, наблюдая за разрывами шрапнелей над нашей сотней. Несколько раз от нее отделялись сотни и старались прорваться к нам, чтобы, накопившись здесь, начать наступление, но каждый раз, как только они подходили к дороге, ведущей к нам, их встречал пулемет и они, неся потери, отходили обратно. Только одной сотне удалось пройти, проскочив место пулеметного обстрела, карьером, по-одному.

Положение наше становилось хуже и хуже. Если за сыртом нас не доставали пули, то шрапнели рвались прямо над нами, и скрыться от них было некуда.

Притихли казаки и каждый только ждал, что вот-вот придет и его черед, и ему придется раненому лежать тут же и ждать новой раны.

- Кабаев едет! - услышал я чей-то голос, полный радости.

И, действительно, на белом коне, в белом кителе, шагом ехал он по тому месту, которое не могли пройти сотни. Вокруг него, под ногами его лошади, взлетали небольшие куски грязи - это пулеметные пули срывали кочки дороги. В это время вся его фигура была удивительно величественна в своем спокойствии и пренебрежении к смерти.

Он медленно подъехал к сотне, слез с коня, осмотрел, не ранен ли он, и отдал его подбежавшему казаку.

Казаки сами сняли шапки, а он благословил их, снял с груди крест и икону, поставил их перед сотней и стал молиться, громко читая молитвы. Все молились с ним, забыв о том, что над головой со свистом и визгом рвутся шрапнели.

Окончив молитву, он пошел к окопам, где был караул.

Как только он показался на гребне сырта, затрещали пулеметы и пули с характерным свистом понеслись над нами, падая сзади нас в воду, разбрызгивая ее маленькими красивыми фонтанами.

А он шел и пел псалмы.

Спустился к окопам и, под свист пуль и вой гранат, начал и там свою молитву.

Вернулся, перекрестил нас, сел на коня и шагом уехал.

Вскоре обстрел стал затихать, а потом и совершенно прекратился.

С темнотой мы отошли в ближайший поселок и далеко за полночь утомленные казаки вспоминали переживания этого дня и говорили о Кабаеве. Но странно, ни один не удивлялся его храбрости и только изредка кто-нибудь говорил:

- Ему что, его убить не может, потому он с крестом ходит!

Такова была моя первая встреча с этим героем.

Второй раз я его видел летом.

Я, раненый, ехал по Уралу на санитарной барже. Вечером, когда я сидел с другими больными на палубе, к нам подошел на двух костылях старик, в халате, с непокрытой головой, перевязанной черной лентой.

Я узнал Кабаева.

Он подошел и сел рядом. Обе ноги его были забинтованы. Я заинтересовался. как он был ранен, и он мне рассказал, как он шел в цепи, наступавшей на занятый большевиками Уральск, как около него убили казака и как он выругал красных - «у, проклятые» и сейчас же был ранен в ногу. Но он продолжал идти. Убило другого казака около него, и ему стало страшно; как только почувствовал он страх, так упал, раненый в другую ногу - Никогда не ругайся, сынок и не бойся в бою, а иди с молитвою, и Господь сохранит тебя, - закончил он свой рассказ.

В Калмыкове я остался, а он поехал дальше.

Прошел почти год. Войско оставило свою область и ушло с Атаманом «от красных лап в неизвестную даль». Казаки были рассеяны по разным странам. В Крыму еще держались богатыри Врангеля. Я жил в Севастополе, лечась от ранения, полученного еще в Войске.

Однажды, проходя после обедни из собора, я увидел у изгороди знакомую фигуру.

Это был Кабаев. Он был на костылях, с непокрытой головой, в каком-то больничном халате, с восьмиконечным крестом на груди.

Прохожие принимали его за нищего, и некоторые подавали ему свои гроши, но он их не брал.

Я подошел к нему. Он меня не узнал, а когда я сказал, что я Уралец, он заволновался и начал быстро, быстро рассказывать мне, что хочет собрать крестоносцев и идти освобождать Россию и родное Войско.

Я начал расспрашивать его, как он попал сюда, и услышал целую историю, как его увезли на Кавказ лечить раны, затем куда-то за море, куда, он не мог сказать, сказал только, что там были англичане, которые в Бога не верят и его кипарисовые крестики, которые он делал и давал им, они не брали совсем, или не носили на груди, как надо [в греческие Салоники; SS]. Рассказал, как в море, во время бури, он молитвою спас корабль от крушения и, наконец, что стало ему скучно по родной России и по Войску и он со слезами упросил привезти его на Родину.

Долго мы стояли у церковной ограды, и прохожие с удивлением смотрели на нас.

Потом я узнал, что его в Севастополе многие знали, да и сам я часто видел его после на базаре. Он стоял где-нибудь, окруженный небольшой кучкой народа и призывал вооружиться крестом и идти против сынов антихриста. Но то, что можно было сделать на Урале, было невозможно в Севастополе. Толпа мелких торгашей и крупных спекулянтов не поняла его и считала юродивым, и около него, проповедника веры, сыпались шутки и базарная брань.

Только изредка какая-нибудь женщина, протягивая ему сотенную бумажку, говорила: - Помолись, родной, о душе новопреставленного воина... - Он не брал денег, но вынимал старый потертый поминальник и дрожащей рукой вписывал туда имя убитого.

***

22 октября 1920 года о. Мокию Кабаеву был выдан военный паспорт за № 264 : «Предъявитель сего есть состоящий на действительной службе в 1-м Уральском сводном полку священник Мокий Алексеев Кабаев. Чин: священник. Имя: Мокий. Отчество: Алексеев. Фамилия: Кабаев. Возраст: 81-й год».

Пришел октябрь 20 года, и Крым был оставлен нашими войсками

Кабаев остался.

Что с ним теперь, жив ли он, призывает ли опять с молитвою и крестом идти против слуг антихриста, или какой-нибудь латыш разбил прикладом его седую голову? Никто не знает.

Вспомнит ли кто-нибудь о нем? Да и живы ли те, кто знал его?

А может быть, через много лет, где-нибудь на берегу Урала или в широких уральских степях седой старик, сидя у костра, будет рассказывать своим внукам о великих подвигах Войска и вспомнит Кабаева и скажет:

- Да, с ним было не страшно… Потому он с крестом и с молитвою шел...

Б.Н.Киров, 1929 г.

_____________________________________________________________________

Старый казак укрылся в Херсонесском монастыре, где сумел избежать ареста и казни -- большевики зверствовали в Крыму. 15 апреля 1921 года, когда массовые расстрелы закончились , отец Мокий обратился за разрешением на проезд до Уральска  к советскому коменданту Севастополя, пояснив что в Крыму проходил лечение после ранений в Великой войне

В архивах сохранилась информация, что 4 мая 1921 года Бюро пропусков при В.К.П. Особого отдела побережья Чёрного и Азовского морей ВЧК выдало Кабаеву пропуск на проезд из Севастополя до Уральска.

19 мая его арестовали в Харькове и обвинили в участии в «контрреволюционной банде Деникина» и отправили в Уральскую ЧК( доставлен туда 14 июня 1921г)

Чекисты обвинили его в том, что он инициировал вынесение смертных приговоров большевикам и участвовал в расправах над пленными. Кабаев отрицал: «Вообще я никогда не отдавал распоряжения ни убивать, расстреливать, рубить, сечь нагайками, я даже никогда не видел, чтобы другие при мне делали это. Мною никогда не было дано распоряжение о том, чтобы повесили урядника Сармина ибо это бы расходилось с моими религиозными убеждениями. Я лично в руках никакою оружия не держал и вообще все икононосцы, которые находились при мне -- ни один не имел оружия».

В материалах заведённого на него дела записано :

«Кабаев является злостным, неисправимым контрреволюционером, в своё время в Уральской контрреволюции игравшим громадную роль, влиял на массы, отравляя их пролетарское самосознание религиозным ядом, пользуясь со стороны масс громадной популярностью, что дало возможность контрреволюции использовать для своих же выгод».

Постановлением Уральского ГубЧК от 17 июля 1921 года М. А. Кабаев был приговорён к расстрелу. Президиум ВЧК в Москве приговор утвердил 6 августа. 18 августа дело вернули в Уральск, и в 12 часов ночи 19 августа 1921 года Мокий Алексеевич был расстрелян.

10 декабря 1999 г. реабилитирован прокуратурой по Западно-Казахстанской области на основании закона Республики Казахстан от 14апреля 1993 г.

ФОТО : Царские (или, как их называли в народе, Красные) Ворота, воздвигнутые в память казаков, триста лет самоотверженно служивших Отечеству. Разрушены коммунистами в 1927 г.

На заглавном фото Мокий Алексеевич Кабаев (1839-19.08.1921.); [фотография из следственного дела 1921 г.]

Источники:  http://www.yaik.ru/forum/showt...

https://ru.m.wikipedia.org/wik...

http://www.gipanis.ru/?level=2...

Ещё фото из музея в Уральске :   http://mrodine.livejournal.com...

Читай :

https://cont.ws/@artads/748990 -"Атаман Александр Дутов."

SS. 29.11.2017.