Два года назад натолкнулся в газете на заметку “Чествование старейшего казака” - о 90-летии казака станицы Гиагинской Ивана Антоновича Проходы. Фамилия эта для меня была небезызвестной! Мой дед по материнской линии Загуменный Петр Трофимович родился в феврале 1914 года в Гиагинской. Его родители, казак Трофим Захарович и казачка той же станицы Дарья Дмитриевна Бирюкова, венчались в 1913 году в станичном Вознесенском храме. Одним из поручителей по жениху был казак Антон Прохода - отец героя газетной публикации!
Ясно, что свидетелем на свадьбе случайный человек быть не мог. А раз так - может быть, Иван Антонович сможет поведать что-то о былой станичной жизни, а его семейные фотографии, документы хранят память и о моих предках?..
Автор той заметки, В. Сахно, передал мое письмо Ивану Антоновичу, жившему с сыном в Майкопе. Ответ читали всей семьей. Для моей мамы, урожденной Загуменной, потерявшей отца в годы войны, это была живая весточка из того далёка. Объединяли наши семьи, как оказалось, и родственные связи: бабушка Ивана Антоновича была Загуменной, а мама жены - Бирюковой!
С тех пор, приезжая в Майкоп, я непременно навещал деда Проходу. К сожалению, старые документы и фото у него не сохранились. Столько всего выпало на жизнь, что и думать об их сохранении не приходилось. Зато Иван Антонович, сохранив хорошую память, смог поделиться воспоминаниями о трагедии казачества в 20-30-х годах. Гражданская война, бесконечные продразверстки, голод, расказачивание, раскулачивание, богоборчество, высылки, тюрьмы, расстрелы...
В 92 года Иван Антонович уже не так уверенно себя чувствовал в седле, но был по-прежнему полон интереса к жизни. С нетерпением ждал печати своих воспоминаний... Пусть земля будет Вам пухом, дорогой Иван Антонович! Вечная Вам память!
ИСТОКИ
Родился я 9 ноября 1910 года в станице Гиагинской Майкопского отдела. Деды мои и прадеды были казаками. Старики говорили - выходцы с Черниговщины. Вначале заселялось правокубанье, а наши-то земли уже после осваивали, переселялись из ранее обжитых мест...
[Станица Гиагинская на реке Гиаге, притоке Лабы, была основана в 1862 году казаками 1-й бригады Кубанского казачьего войска. Для водворения новой станицы они прибыли из шести станиц Старой Линии - Новомалороссийской, Новорождественской, Новопокровской, Тихорецкой, Тифлисской и Казанской. В именном списке первопоселенцев за июнь 1862 г. казаки Прохода не значатся, но в исповедной ведомости членов приходской общины станичной Михаило-Архангельской церкви среди казаков станицы за 1876 год указаны: “Прохода - вдова Татьяна Пантелеевна, 67-ми лет, сын ее Павел, 36-ти лет, жена его Прасковья, 32-х лет, дети их Моисей, 8-ми лет, Марфа, 4-х лет” - А.Ф.]
В Гиагинской, кроме казаков, в ту пору никто не жил. Это потом уже станица пополнилась иногородними - из них кто плотничал, кто сапожничал, некоторые арендовали землю у казаков либо черкесов. Черкесы в аулах жили, наши казаки у них тоже арендовали землю на сенокос - своя-то земля вся распахивалась, засевалась. Северная часть станицы от церкви называлась “Хохлы”. Там балакали: “Куда идэшь”, “Что нэсэшь” – все по-хохлацки. Мы там и жили. На южной стороне разговоры были по-русски…
Хорошо помню своего деда, Павла Иосифовича Проходу. У него было пятеро сыновей: Моисей, Петро, Иван, Василий и Антон, мой папа - младший. Жили рядом, но в разных дворах. Дедушка Павло жил вместе с младшим сыном, такой был порядок. А я такой был внук, что и спал с ним. Помню, дедушка утром говорит маме, чтобы она спать меня укладывала с собой, а то я его всю ночь ногами пинаю. Я же, пока дед еще не ложился, связал веревочкой себе ноги, накрылся одеялом и заснул. Дед не стал меня тревожить. А утром говорит моей маме: “Ты погляди Ваньку, бо вин, наверное, заболив, шото вин так спокойно спав”. Мама и обнаружила, что у меня ноги связаны: “Батя, поглядите, че он спав спокойно, связав соби ноги, лижь бы спать с вами”.
Хорошо помню и свою бабашку по маме. Она девкой была Загуменная, вышла замуж за Ивана Петренко. По имени ее никто не звал - бабушка Петренкина, бабушка лекарка, и все. Травки всякие знала, в почете была. К ней многие станичники за помощью обращались.
Папа мой, Антон Павлович, родился в 1882 году. Мама, Марфа Ивановна, Петренкина дочь, годом старше, с 81-го. Первая дочь у них родилась в 1906 году, я в 1910 году, и еще была дочь 1913 года.
РАНЕНИЕ ОТЦА
В 1914 году формировали сотни на войну. Папе дед купил хорошего коня, седло, бурку, шашку, кинжал - снабдил с ног до головы.
В конце 15-го года отца тяжело ранило. Он написал маме из госпиталя в Царицыне, что просит навестить, непременно взяв меня с собой. Она посоветовалась с дедушкой, как быть? Он сказал, чтобы ехала. А как же хозяйство? Пошла к братьям отца. Те тоже поддержали - за хозяйство чтоб не переживала, помогут.
Поезда были загружены солдатами, они помогали занести вещи, выгрузиться. В Царицыне нашли госпиталь. Папа лежал в большой светлой палате на тридцать коек. Мама помогала по госпиталю, а я с папой был целыми днями. Палатная медсестра все время шутила, что папу не отпустит домой. Я со злости ударил ее кулаком в живот - сколько по этому поводу было хохоту в палате!..
Комиссия папу признали негодным для службы. Он еще лет пять носил руку на перевязи…
КОНЬ АЛЁША
Отец вернулся в начале 1916 года, а лошадь и вещи пришли аж в конце года. Как сейчас помню, мы бричку мазали, кто-то стучит; отец поднялся и пошел. Возвращается. В руках повестка из атаманского правления - явиться в отдел за своим обмундированием и лошадью. А у нас один вход в дом был с улицы, другой - со двора. Мать вошла со двора и спрашивает, что такое? А отец ей: “Мать, Алеша мой пришел”. Коня Алешей называл.
Приехали мы к атаману отдела в Майкоп, папа представился, как положено. Вынесли папин сундук. Пошли в конюшню и забрали своего Алешу. Дома папа раскрыл сундучок, а там одежда и вещи, как он их оставил. В сундучке были два пистолета - маленький (папа говорил, что для меня) и большой, 10-ти зарядный. Папа получил его от командования за ликвидацию засевшего в камнях австрийца, отчаянно сопротивлявшегося и не подпускавшего к себе никого.
Папа задумал к своему Алеше подобрать пару, купил кобылицу. Она была очень худая, но он выходил ее, и получилась очень красивая лошадь, под стать Алеше…
ГРАЖДАНСКАЯ.
А тут революция, гражданская война. Повальные обыски, аресты днем и ночью. Без суда и следствия многих тогда постреляли в станице.
[Вот документ, свидетельствующий о жестокости того времени:
“Именной список расстрелянных контрреволюционеров в станице Гиагинской, утвержденный объединенным собранием комъячейки, особо уполномоченными и представителями Р.К.П. Майкопского отдела. 1920 года сентября 11-го дня, станица Гиагинская.” На машинке отпечатано 260 имен станичников, приговоренных к расстрелу. В последний лист от руки карандашом дописано еще более 20 человек. Такой же документ от 12 сентября 1920 г. включает еще 30 имен. За два дня в станице к расстрелу приговорили более 300 жителей! “Хандримайло Василий Яковл. - за агитацию и сожжение хуторов”, “Поп (священник) Михаил - за агитацию, проклятие красноармейцев”, “Хандримайло Карп Васил. - организатор-палач”, “Загуменный Леонтий Михайлов - за участие в организации белых”, “монашки Екатерина и Евдокия - за агитацию против Соввласти и проклятие большевиков”. Правда, около трети из списка потом помиловали, если верить отметкам возле фамилий - “освоб.”, “снят”. Среди избежавших расстрела - отец героя повествования “Прохода Антон Павлов. - агитатор”, и его дяди: “Прохода Петр Павлов. - урядник-агитатор”, “Прохода Иван Павлов. - агитатор”, “Петренко Яков - за предательство красноармейцев” - А.Ф.].
…Заехали во двор красные, вывели из конюшни наших коней, поседлали и ускакали, а нам оставили своих калек. Не разговаривали, брали, и все.
[Еще характерный документ: “Р.С.Ф.С.Р. Командир карроты Военкома 4-го р. Майкоп. отд. ноября 1920 г. N° 332. ст.Гиагинская. Секретно. Председателю Ревкома ст.Гиагинской. Согласно предписания Военкома 4-го р. Майкоп. отд. от 18.11.20. прошу назначить одного представителя от вверенного вам Ревкома для присутствия при обыске красноармейцами казенного имущества у вдовы Загуменновой каковое по доказательству находится закопанным” - А.Ф.].
Через пару дней заявляются снова красноармейцы, требуют выдать спрятанное оружие. Видимо, кто-то донес про пистолет. Отец - отказываться, тогда один вынул шашку и начал угрожать, что зарубит. Мама и сестренки подняли крик. В это время по улице ехал красный командир. Услыхав шум и разобравшись, в чем дело, он предложил в обмен на сдачу оружия выдать соответствующий документ, а иначе можно попасть в неприятности. И добавил -если жив останется, то обязательно вернет пистолет. Отец согласился. В одном из боев тот красный офицер был ранен, и его вместе с другими ранеными при отступлении оставили в станичной больнице. Белые зашли - не тронули раненых, но позже красные своих же и постреляли, как изменников. Но еще при белых тот офицер прислал отцу записку, чтобы он зашел за пистолетом, который потом у нас был до 26-го года…
ВЫСЫЛКА.
У нас было мелкое хозяйство: две лошади, корова, десяток баранов, куры, утки. Папа после ранения работал одной рукой. Я был единственный помощник. В школу пошел в 1917-м: в первом классе перед занятием хором пели “Отче наш”, а во втором – “Интернационал”. На том учеба и закончилась. С 9-ти лет с понедельника до субботы дневал и ночевал с папой в поле...
Потом, кто не успел уехать, раскулачили. Выселяли без всякого суда - “тройка” была. Сначала одиноких, хозяев семейств, а после целыми семьями. Никто ничего не знал: куда, за что? Потеряли связь всякую. Случайно узнавали, кто, где и как. А уж слово “казак” нельзя было и говорить.
В 30-м году в числе других выселили и нас. 24 часа дали на сборы, трех курей разрешили зарубить с собой, и все! Дом, постройки, баня, сарай, кони - куда все девалось?..
Погрузили в вагоны по 40 человек, старых и малых, двери-окна закрыли. Раз в сутки подавали на всех ведро воды. Привезли в Ставрополье, в Ипатовский район - ближе к астраханским степям. Там держали под комендатурой. Через полгода снова в вагоны - в Свердловск. Сутки постояли, вернули в Челябинск. Из Челябинска - в Новосибирск. На разъезде Потанино строились два кирпичных завода - там и сгрузили. Мы там были до августа 1933 года. Нас, гиагинцев, было 22 семьи. Моего папки родной брат там был…
С продуктами очень плохо было, люди от голода умирали. Я решил убежать. Мой дядька и жена его умерли, и сын их младший, остался один старший - с ним и сговорились.
У меня уже жена была - Дарья. Я в 30-м году дружил с девушкой, семью которой, Кравцовых, вперед нас на высылку готовили. А получилось, нас выслали раньше. Я ее и забрал, успели лишь обвенчаться. Уже в ссылке в 31-м у нас сынишка родился, в земляном бараке, где первую зиму зимовали. Во вторую зиму жили уже в деревянных бараках, метров по 100 длиной. Комнатки на семью были разделены перегородками. Нас охраняли часовые - и у нашей комнаты на выходе часовой стоял.
В бригаде я числился ударником. Работали на шахте, куда раньше каторжников присылали. В основном грузили в вагоны кокс. Нам разрешили питаться вместе с шахтерами. А сухой паек я оставлял для семьи, и мог поддерживать немного родителей и собрать кое-что для бегства.
Приготовили все - узелок для ребенка, чайник для воды...
БЕГСТВО.
Родители были ослабевшие. Вывел их, посмотрел. Оказалось, часовой заснул. Провел в лес, в кустах посадил, вернулся за женой с ребенком. И пошли. Брат же не решился.
Я, когда работал на шахте, жил в поселке у Василия, возраста моего, они с женой и девочкой были с Украины. Я ему признался, что хочу уходить. Он ответил: “Если надо, приходите, прикроем какое-то время”. Я и решил идти сначала к нему. А там вокруг везде болота, леса, дорог практически не было.
Вышли за полночь, идти до того поселка 12 км. На пути - электростанция. Вроде хуторка - хатки стояли, рабочие жили. Я чувствовал - надо обходить. А отец: “О, сынок, ноги не тянут, да что ночью-то, ничего, пошли прямо…” А там столбы с лампочками. На свет вышли, вдруг: “Стой, кто идет?” А и так уже ясно, кто. Много беглецов ловили - и в штрафроту, на 200 г черного хлеба и кружку воды; оттуда уже не возвращались.
Хватаю отца и мамку под руки. Дорожка вниз, и там уже лес. Успел вывести в тень - слышу следом разговор, собаки залаяли. Переждали, пока успокоилось, пошли дальше.
Стало уже светать. Подошли к поселку, к хатке Василия. В кустах оставил семью, и к окну, постучал. Оказалось, что Василий в командировке. Жена его предложила: “Заходите, перебудете сколько”.
Проходить надо весь поселок, иначе никак. А там кладовые, магазины, охраняется все. Решили идти засветло, пока люди еще ходят. Если удастся пройти – счастье наше. Всем сказал: “По двое будем идти. Я с Дашей впереди, метрах в ста, а вы сзади. Где будем сворачивать, и вы за нами”.
Вышли благополучно. Окраина, дорога повернула к лесу. Вдруг - милиционер на лошади. Я жену за руки и в лес: метрах в 30-ти в кусты попадали. Милиционер приблизился, поднялся в стременах, смотрит поверх, а мы у него под ногами. Не заметил! А родители прозевали. Он к ним подскакал. Мама стоит, отец сел на землю. Что за разговор – не слышно, вижу только, милиционер поскакал быстро.
Я подбежал, поднял отца - и в лес, как можно дальше. Мама рассказывает: “Милиционер спрашивает, вы беглецы? Ну, пойдем со мной!” Мы в ответ: “Стреляй на месте, никуда не двинемся. Уже все равно, где смерть принимать”. А милиционер: “Я сейчас ребят приведу, заберем вас…”
Шли суток десять. Редко на дорогу выходили, а так все лесом. Питались корнями да травой. Чайничек был - ребенка поить. Сейчас и не соображу, как выжили!
Подошли к полустаночку. Вижу, женщина тянет воду из колодца. А у нас воды нет, сами-то мы терпим, а ребеночку нужно. Я поздоровался, говорю: “Можно водички налить?”. Она налила в чайничек и говорит: “Вы беглецы? Спасайтесь. Самое большое полчаса назад шарили тут двое…” Поблагодарил женщину, и в лес…
На десятые сутки снова полустаночек. А дальше, километров через 35-40, Бештиль – узловая станция. Идти уже нет возможности. Солнышко поднялось. Старичок пасет коровку. Я поздоровался и спрашиваю, как до Бештиля доехать? “Сынок, поезд приходит, в вагоны садимся, а проводники в вагонах билеты дают. Скоро поезд будет идти”.
Думаю, надо сразу своих к поезду подводить, чтобы никаких разговоров не возникло. Поезд подошел, я своих в вагон. Проводники дали билеты до Бештиля.
Приехали в Бештиль. А как дальше быть? Кому идти? Ведь опасно. Жена решила, что пойдет сама. Потом рассказывает: “Спрашиваю билет до Армавира. Кассир говорит, что поезд мало стоит, а книгу доставать и по ней смотреть – не хватит времени, поезд уйдет, поэтому предложила взять билеты куда-нибудь в другое место поближе.”. Она и взяла билеты не то до Пензы, не то до Самары.
Доехали. Билетов дальше нет. Трое суток сидели на вокзале. Жена поменяла одеяльце ребенка на чашку сухарей. У отца с 1-ой мировой войны два креста и медаль были, и их поменяли. Магазины тогда назывались “торгсины”, принимали золото и серебро - туда и сдали. Помню, принес отец булку хлеба и сумочку круп каких-то немножко.
Наконец, взяли билеты до Армавира. Что нас спасло тогда, так это то, что никто у нас документов не спрашивал…
В Сталинграде надо было перекомпостировать билеты. Я в кассу. Прихожу в вагон, а папка вышел. Сказал, что сейчас придет. Поезд трогается, отца нет, билеты у меня на руках. А я знаю, что у него ни копейки денег. Выскакиваю. На выходе с вокзала женщина в дверях дежурит. Я говорю, такой-то будет идти старик, я билет оставлю, а ты ему отдай. Она: “Ты быстрей сам беги, а билет я передам”...
Проезжаем пролетов пять. В вагон заходит контролер, а за ним - папка. За последний вагон зацепился, контролеру объяснил, что в поезде его семья едет, у них и билеты. А я-то его билет оставил на станции. Объяснил контролеру. Он: “Ну ладно, доедем до станции, там будем ждать встречного. Я тебя, дедушка, отведу к начальнику станции, он даст бумажку, вернешься встречным, возьмешь билет и будешь догонять”. Стал наш поезд, приходит контролер: “Пойдем, дедушка”. Повел его в здание вокзала. Через какое-то время видим, папка выходит, бумажку показывает…
Приехали в Армавир утром. До вечера ждали папку. А я на будущее мыслил взять билеты до Ставрополя - ехать, куда нас сначала выслали. Вернуться в Гиагинскую без документов - схватят, и в тюрьму, тогда точно конец.
Стемнело. Иду, темно. Навстречу какой-то человек. Мы без всякого внимания миновали друг друга, но меня что-то взволновало. Окликнул: “Пап!” А он: “А…!” Обхватились...
Наутро на вокзале мужчина кричит: “Кто в сторону Ставрополя? Такой-то совхоз. Безо всяких документов берем. Стоит машина, садитесь, поедем работать”. Папка и говорит: “Сынок, я поеду. Поработаю до осени, потом к вам подъеду”. Так и договорились.
А мы взяли все-таки билеты до Гиагинской – жена и мама уговорили заехать в станицу. Сели в поезд, едем. Проезжаем Курганную, проверка билетов. У мамы проверяют билет, а он неверный! Вместе брали все три билета, как же так - эти два правильные, а ее нет? Маму на полустанке высадили. Я с женой доехал до Гиагинской, а мама в чем была осталась (у нас уже за дорогу ничего не осталось из вещей – все повыменяли на еду).
Приехали к брату жены. Мельница там стоит хандримайловская, на ней он и жил. Его как-то не выслали. В голод 33-го года что-то выметал... Жена и сын у него. Я два дня на притолоке сидел, не выходил, а жена с невесткой на кухне. Потом моя сестра старшая пришла (она до высылки вышла замуж; в колхоз записались и их не тронули).
А мама потом рассказывает: “Сижу на полустаночке, плачу, что делать? Билеты брать не на что. Проходит какой-то мужчина, спрашивает: “Мать, чего плачешь?.. Ладно, сейчас будет поезд, я тебя посажу и скажу проводникам, чтобы до Гиагинской довезли”. Мама на другой уже день после нас доехала до станицы и пошла к дочке.
СНОВА НА СТАВРОПОЛЬЕ.
На другой день сестра взяла нам билеты до Ставрополя. Добрались мы до поселка, откуда началась наша высылка.
В комендатуре усатый такой, крупный хохол. Говорю - я такой-то, из такой-то станицы, был переселен сюда, работал, тогда-то отправлен туда-то, а оттуда сбежал…” - “Как сбежал?!” - “Заставило, повальный голод начался, и я решил, чем умирать, лучше уйти” - “Я тебя под суд и опять туда!”. А я свое: “Ты меня туда, а я оттуда, я уже на это решился, меня уже ничего не остановит”. Покричал он, а потом говорит: “А робыть ты умиешь? У нас в поселке не колхоз, а артель, но система такая же. Будешь там работать.”Дали бумаги. Идем. А там пекарня была, хлеб пекли, смесь всякая. И наш гиагинец стоит. “Ты откуда? Как?.. Здесь правление. Председатель у себя в кабинете. Попроси. Он тебе разрешит булочку хлеба”.
Захожу. Пояснил председателю, что за человек. Он молча пишет, чтоб мне булку хлеба выдали. А за нее надо 15 копеек платить. Выхожу с бумажкой – вот, написал, мол, а надо 15 копеек. Гиагинец наш дает мне рубль; что с этого рубля осталось, с того и стали мы разживаться.
Я работал, жена - с ребенком. Садика не было, ничего не было. Люди жили, как скотина. В поле работал и ночевал. 600 г хлеба выдавали. Делил на два дня, на завтра получу еще 600 г и иду домой ночевать, несу. Ни копейки денег. И негде что купить - ни стаканчика молока, ни пряничка, ни кусочка хлеба. Из поселка не выпускали, да и идти не с чем. Барахло какое продать – и то ничего не осталось.
А тут заболел ребенок. Прихожу вечером домой (комнатка у нас небольшая была, саманная). Кто-то из соседей дал жене колышечку, на крючок ее подвешивали, в ней ребенка качали. Ему уже 2 годика было. Он в колышечке, бедный, лежит. Меня узнал и протяжно так: “Пааапа…” Я поцеловал его. И он здесь же скончался…
Раньше говорили, своим нельзя могилку копать. А кто будет помогать? В сарае нашел старые двери. Сделал ящичек. На кладбище выкопал могилку. Жене говорю: “Положи его в гробик”. Понесли на могилку. Прыгнул вниз, она мне его подала. Поставили, попрощались, поплакали, засыпали…
ВОЙНА ОТЕЧЕСТВЕННАЯ.
Только обжились чуток, отец приехал, мама - а здесь тебе и война! В 41-м нас не брали на фронт, как неблагонадежных. А 6 июля 1942 г. всех подряд забрали, старых и малых. У меня уже было трое детей. Папка взял одного, я - второго, жена - третьего, мама здесь же. На сборный пункт вышли, попрощались… Попал в пулеметную часть. Военными дорогами дошел до Киева, в Белую Церковь, Жмеринку... Демобилизовался в ноябре 1945 года.
В 43-м году еще получил письмо от жены: семьи фронтовиков отпускаются со спецпоселений. В штабе написали в райкомендатуру. Райкомендант жену вызвал (пешком ходила 60 километров) - езжай, куда хочешь. Отец телегу наладил, корова приучена была ходить в ярму (на коровах пахали-сеяли). И жена детей на ней везла до Ставрополя, а потом до станицы Тульской, где жила в совхозе моя сестра…
СЕЙЧАС.
После демобилизации устроился в Абадзехской на испытательном участке. Прожили там 16 лет - до 61-го года. Построил со временем дом. Сам работал, жена работала, отец работал… В ту пору в Абадзехской 10-летней школы не было. А дети подросли. Им надо учиться. Старший уже жил в Майкопе у родственников, учился. “Продавай-продавай”. А я-то всего два года в новом доме пожил. Отец там умер…
В 1994 году получил “компенсацию”: за все страдания - 3,5 тысячи рублей. Когда оформлял в Гиагинской, говорю, что это такое? Дайте, что было! - “Что вы, дедушка, всю станицу выселяли, всем давать, так где мы столько денег возьмем..” А нас всего-то 3-5 % осталось…
...У отца 4 брата было, у них дети - все поумирали с голода да болезней. И дядька Петренко Яков, брат мамы, как на север привезли, помер… Я единственный остался в живых, Бог дал… Говорят, я старейший казак по всему Краснодарскому краю. Держу обычаи дедов. Верю в Бога. Дома молюсь каждый Божий день. Хожу в церковь. Верю в возрождение казачества, в возрождение России!..
И.А. Прохода.
Когда завершалась подготовка этого номера, с Кубани пришло печальное известие. На 93-м году жизни скончался старейший кубанский казак Иван Антонович Прохода - так и не успев прочитать в “Станице” свои воспоминания, подготовленные московским исследователем Алексеем Филькиным...
Источник : http://www.gipanis.ru/?level=8...
Автор картины "Старый казак. Этюд" -- Коробкин Анатолий; холст/масло 40см x 30см 2000 г.: https://artnow.ru/ru/gallery/3...
SS. 02.04.2018.
Оценили 73 человека
91 кармы